– Нет, нет… – ответил Леонард. Потом ему на память снова пришли парадокс лжеца и мыслящие машины. Похоже, он углубился в тему, но не как детектив или ученый. Задаваясь теми или иными вопросами, Корелл пытался разобраться в самом себе. Главное, он хотел понять, с какой стати все это так его интересует. Выйдя на улицу, Леонард все еще прокручивал в голове текст письма. Потом вдруг подумал о том, что оно и есть его билет в настоящую жизнь. Его пропуск на свободу, подальше от Уилмслоу и Ричарда Росса. И он должен им воспользоваться. Глава 24 Спустя несколько недель Леонард Корелл прогуливался по кембриджской Кингс-парэйд в новом красно-сером костюме. Он важничал, изображая собой не то светского льва, не то ученого мужа, и любовался городом. Кембридж был красив, Леонард чувствовал себя персонажем старинной картины. Он думал о том, что прохожие на улицах принимают его за молодого профессора – скорее в какой-нибудь гуманитарной области. Например, истории литературы, почему бы и нет? Леонард придал лицу воодушевленное выражение, какое, наверное, бывает у людей, которые много читают. Потом вдруг решил, что похож на приезжего из какой-нибудь южной страны. Оглянувшись на зеркало в витрине, он поймал взгляд стильного молодого человека и понял вдруг, что все это – не более чем фасад. Видимость, не столько раскрывающая, сколько скрывающая суть. Корелл приосанился, но на подступах к Королевскому колледжу снова почувствовал себя маленьким и жалким. И не то чтобы оробел в предчувствии назначенной здесь встречи. Уже фасад здания являл собой нечто поистине грандиозное. Леонард словно вернулся в детство, когда бывал здесь с отцом. Газоны на территории колледжа переливались всевозможными оттенками зеленого цвета. Тщательно подстриженная трава казалась мягкой, как бархат. В стороне от здания рос большой каштан, за которым высилась увенчанная башенками готическая часовня. По обе стороны ворот прямо на траве лежали велосипеды. Здесь же стояла часовая башенка с причудливым орнаментом на каменном столбе. Светловолосый молодой человек, встретивший Леонарда в холле, не удивился вторжению. Помимо прочего, колледж был туристическим объектом, открытым для всех желающих. Несмотря на это – вероятно, виной тому были фонтаны во дворе и пышное убранство интерьеров, – Леонард почувствовал, что ступил на чужую территорию. Сориентироваться по описанию, которое ему дали по телефону, оказалось затруднительно, и помощник инспектора поневоле пожалел, что рядом нет тети. Она, конечно же, смогла бы провести его куда угодно. Ведь сама эта поездка – заслуга Вики. Это благодаря ей Корелл получил выходной. – Скажи, что я при смерти, – посоветовала она ему. – Но я не могу этого сказать, – испугался Корелл. – Отчего же? – как будто даже удивилась она. – А потом придумаем чудесное выздоровление. Дрожащей рукой тетя Вики написала Ричарду Россу нечто вроде прошения, где умоляла инспектора на денек овободить Леонарда от работы, дабы дать ему возможность проститься с умирающей тетей. Причина смерти – рак лимфатических узлов. – Когда врешь, – учила тетя Вики, – важно быть точным. Главное – как можно больше деталей, и чем они неожиданней, тем лучше. Прочитав послание тети Вики, Ричард Росс проникся сочувствием и даже зауважал Корелла. – Хорошо, что она так много значит для тебя, – сказал он. Но сейчас тети Вики рядом не было, и Корелл напрасно озирался, ожидая помощи. Откуда ни возьмись, появились два мальчика. – Могу я чем-нибудь вам помочь? – спросил один. Корелл отчего-то так испугался, что лишь кивнул в ответ. Озабоченный тем, как бы не уронить себя в их глазах, он едва слушал своих спасителей. Тем не менее, больше по наитию, отыскал то, что нужно. Боудли-Корт оказался старым особняком из красного кирпича. Стены до уровня окон увивал плющ. На черепичной крыше торчали три трубы. На лужайке перед особняком стояли несколько деревянных скамеек. На одной из них сидел темноволосый молодой человек в черной кожаной куртке с металлическими пластинами на плечах, как у мотоциклиста; он что-то писал в тетради и курил трубку. Корелл напрягся – это мог быть Робин Ганди. Всю дорогу до Кембриджа Леонард был полон решимости. Куда она вдруг подевалась? Он растерялся, будто его вытолкнули на сцену. Но разговор, начатый по телефону, так или иначе надо было завершить. И то, что он представился полицейским, также задавало беседе определенный тон. – Доктор Ганди? – Помощник инспектора Корелл? – Да. Леонард слишком нервничал, чтобы перейти сразу к делу, поэтому завел разговор о погоде. То, что они встретились в Кембридже, само по себе было удивительно, ведь Ганди работал в университете в «кишащем любовницами» Лестере. Но, когда они по телефону выбирали место встречи и Ганди упомянул Кембридж, Корелл сразу ухватился за его предложение. Этот городок придавал их встрече особый настрой. И все-таки, прогуливаясь с профессором вдоль канала неподалеку от Королевского колледжа, Корелл чувствовал себя не вполне комфортно. Обстановка казалась ему слишком торжественной. Мимо прошли двое магистров – словно посланцы иного столетия. Доктор Ганди больше молчал и как будто замкнулся в себе. Кореллу самое время было объявить, что он приехал сюда как частное лицо, но смелости опять не хватило. Наконец Леонард решил, что для дела будет выгодней оставаться полицейским. – Вы что-то хотели от меня? Планки висячего моста заскрипели под их ногами. По лицу Робина Ганди словно пробежала судорога, и в нем проступило что-то птичье. – Да… – Корелл пошарил во внутреннем кармане. Больше недели он продумывал этот разговор о письме и все-таки оказался не готов. Да и сам предмет их беседы куда-то запропастился. Корелл похолодел – письма не было. Он искал во всех карманах, но нашел только пакетик с запасными пуговицами, какие-то квитанции и монету. Бледный от ужаса, Леонард едва не свалился в канал, но тут… слава богу, он держал его в руке. Корелл, как мог, распрямил скомканный листок и протянул его профессору. Ганди поблагодарил и направился к скамейке возле кустов рододендрона. Она была грязной и обшарпанной, с комками птичьего помета на спинке. Профессор сел и углубился в чтение. Корелл успел по памяти дважды повторить про себя текст письма, прежде чем Ганди поднял глаза от бумаги. Руки его дрожали, глаза глядели в пустоту. – Ну? – не выдержал Корелл. – Что? – несколько раздраженно спросил Ганди. *** С тех пор как ему позвонили из полиции, мысли о письме не оставляли его ни на минуту, даже ночью. И теперь, прогуливаясь по дорожкам парка рядом с полицейским в подозрительно дорогом костюме – неужели такой можно купить на их жалованье? – доктор Ганди чувствовал себя неуютно. Он представлял себе, как следователи читают это письмо, выворачивая наизнанку смысл каждой фразы. Разумеется, они нашли что-то подозрительное. Иначе этот тип не стал бы утруждать себя поездкой в Кембридж. Самое худшее, если Алан – будь то в порыве гнева или отчаяния – где-то проговорился. Или нет, здесь что-то другое. В конце концов, это обычный полицейский из участка. По крайней мере, так он представился… Не все так страшно. Да и Алан никогда не терял бдительности. Как бы ни были они близки, он ни словом не помянул свою секретную работу. Робин же был не настолько глуп, чтобы не догадываться, чем они там занимаются в Блетчли-парке, в Бэкингемшире. Но никогда не затрагивал этой темы в разговорах с Аланом, чтобы не смущать его. И все-таки было в их отношениях нечто, что огорчало и даже обижало Робина, особенно в последние недели. Как бы он хотел сейчас хоть что-нибудь изменить! Он должен был проявить больше упорства. Наседать на Алана, пока не получит ответы на самые важные вопросы. Как он себя чувствует? Как спит? Что думает о своей жизни? С Аланом всегда было так: слишком много логики, науки и юмора. Он не шел ни на какие компромиссы – приходилось приспосабливаться. Но никем из своих друзей Робин так не восхищался. И ни с кем так не мучился. Накануне встречи с полицейским Робин долго предавался воспоминаниям. Алан… везде Алан… Алан за шахматной доской в Ханслопе. На квартире физика Патрика Уилкинсона, где они спорили о политике. В домашней химической лаборатории в Уилмслоу… Алан на прогулке – сколько миль прошли они вместе, бок о бок… Алан во всех мыслимых ситуациях. Знал ли он своего Алана? Существовал ли на свете хоть один человек, который посмел бы утверждать о себе такое? Когда Робин узнал о самоубийстве Алана, ему захотелось закричать: «Нет, этого не может быть! Я только что у него был, он чувствовал себя прекрасно!» Вне сомнения, это было убийство. Но кого винить: соседей, британские власти, американскую разведку – почему бы и нет? – Робин не знал. Разумеется, он читал об ужасном проекте «чистки» – смещения гомосексуалистов с ответственных должностей. Общество настраивают против таких, как Алан. Даже подростки, и те распоясались в последнее время. С другой стороны, случай Тьюринга особый. Сколько бы ни бегал он за юношами, «чистка» не должна была его коснуться. Если, конечно, правительство заинтересовано в результативной работе. Но было еще одно – тень, все чаще туманившая голубой взгляд Алана… И Робин, как всегда, опоздал и теперь никогда не узнает причины. – У меня кое-что для вас есть… Полицейский напрягся. Это был молодой человек с внимательными темными глазами, которые он то отводил в сторону, то пристально смотрел на Робина. Длинные тонкие пальцы выудили из кармана письмо – боже, до чего мятое… Робин не желал его видеть. Он узнал изящные завитки заглавных букв, контрастирующие с нервным, прыгающим почерком. На мгновение Робин даже представил себе руку, которая их писала. Письмо обожгло ему ладонь. Сделав над собой усилие, Ганди сел на скамейку и принялся читать. Его поразил мрачный тон первых строк. Это было не похоже на Алана. Если он и открывал в письмах душу, то обычно в конце. Здесь что-то не так… Робин просмотрел от начала до конца листок, но не обнаружил ничего подозрительного. Алан устал – вот, пожалуй, и всё, к чему сводился смысл послания. При этом оно ощущалось как личностное, интимное – в большей степени, чем другие. И еще один момент озадачил Робина. Принимая от полицейского письмо, он никак не ожидал, что оно окажется годовалой давности. А это было так – даже в лучшем случае. Алан хвалил его диссертацию, делился планами съездить в Грецию. Это письмо было старше почтовой карточки под заголовком «Вести из невидимого мира», которую Робин получил от Алана в марте. Он так и не смог разгадать смысл этого послания. Понял только, что в нем в зашифрованной форме говорилось о Большом Взрыве. Карточка заканчивалась шутливым замечанием в адрес одного из последних открытий Паули[49]: «Принцин исключения был придуман для блага электронов. Чтобы они не распоясались окончательно и не превратились в демонов или драконов». Шутка показалась Робину остроумной. Не сразу понял он, что речь в ней шла не об электронах, а о самом Алане. После этого вся жизнь Тьюринга предстала перед Робином в виде одной сплошной загадки. И теперь стало окончательно ясно, что Робин так и не разгадал ее. Что все доходило до него слишком поздно – включая и это письмо, которое вручил ему полицейский. Впрочем, и в нем содержалось нечто для Робина новое. Если о французском любовнике друга он знал и раньше, то информация о секретном задании – предположительно от Министерства иностранных дел – дошла до Робина впервые. Это задание Алан потерял из-за своей сексуальной ориентации. Интересно, что это было? Скорее всего, что-то вроде того, чем Алан занимался в Блетчли. «Принцип исключения придуман для блага электронов…» Что за идиоты… Листок задрожал в его руках. Вокруг жужжали мухи. Робин злился. Насколько разумным со стороны Алана было писать об этом проекте, если человек с родимым пятном в форме «сигмы» действительно не спускал с него глаз? Ах, Алан, Алан… Робин чувствовал себя обессилевшим. Он настолько ушел в себя, что не сразу расслышал голос полицейского: – Ну, что скажете? *** Взгляд Робина Ганди затуманился. Корелл испугался: он тщательно готовился к этому разговору, а теперь понятия не имел, с чего его начать. – Что вы обо всем этом думаете? – повторил Леонард. – Ничего. – Понимаю, как это трудно… – Дело в том, что я не знаю, как растолковать вам это письмо, – пояснил Ганди. – Полагаю, профессор писал его в состоянии душевного расстройства. Было бы неосмотрительно с вашей стороны судить об Алане по этому тексту. – Жизнь как спектакль, а спектакль как прикрытие другого спектакля… Что вы думаете по этому поводу? – А вы? Вопрос был задан явно не по адресу. Откуда Кореллу было знать о таких вещах? – Понятия не имею, – пробурчал он. – Возможно, жизнь и есть театр, но совсем не обязательно одно действо играется для отвода глаз от другого. – Совсем необязательно, – согласился Ганди.