Джулиус Пиппард посмотрелся в зеркало в ванной и улыбнулся. С годами он не утратил своей харизмы, а значит – ни толики своего характера и интеллекта. Конечно, промахи бывали и у него. Чрезмерная раздражительность, нетерпеливость – Пиппард прекрасно осознавал свои недостатки. Но он умел контролировать эмоции, это ли не главный ключ к успеху? Пусть сейчас он жил в Кембридже и работал с Тринити-колледжем, его позиции в штаб-квартире Центра правительственной связи[55] в Челтенхэме оставались все так же сильны. И осознание важности своей службы все так же грело его сердце. Важности даже не в том смысле, что Пиппард занимал высокий пост, но в том, что его работа и в самом деле имела большое значение для безопасности государства. К Центру правительственной связи, равно как и ко всему тому, что раньше объединялось понятием «сороковой комнаты» и располагалось в Блетчли, он был допущен как раз накануне войны. Конечно, Пиппард был не Алан Тьюринг, но его анализы и дешифровки тоже имели вес в четвертом бараке. Тонкое психологическое чутье и знание человеческой натуры быстро обеспечили ему достойное место среди тамошних специалистов. Раньше, чем кто-либо другой, Пиппард осознал слабости гомофилов и стал в бараке оплотом дисциплины и порядка. И после 1945 года он не ослабил бдительности. Холодная война предъявляла новые, еще более жесткие требования. Теперь они работали над двойными шифровками из Советского Союза. Проект под названием «Венона» был инициирован еще в 1943 году, когда Картер В. Кларк, шеф американского военного министерства, перестал доверять Сталину. Впервые код системы взломали только в 1946-м, и тогда стало ясно, что русские шпионят за работами над атомной бомбой в Лос-Аламосе. Пиппард и его нынешние коллеги в этом не участвовали. Тогда он следил за новостями с невидимого фронта по материалам газеты «Таймс», откуда и узнал о «Веноне». Известие потрясло его, хотя, по здравом размышлении, ни Пиппард, ни кто-либо другой в его ведомстве не придали ему сколько-нибудь серьезного значения. Лишь будучи вовлечен в работу, Пиппард по-настоящему осознал ее важность. Теперь он входил в круг специалистов, решавших, кого и в какой мере посвящать в государственную тайну. Один бог знает, как на него давили… но он выдержал. В советских шифровках всплыл ряд кодовых имен, обозначавших, как предполагалось, американских и английских шпионов, через которых произошла утечка информации об атомной бомбе. К примеру, под кодовыми именами Антенна и Либерал предположительно скрывался один и тот же человек, которого удалось распознать, когда один неосторожный офицер КГБ вскользь упомянул имя его жены. Этель, совсем как Этель Розенберг… Потом были Чарльз и Рест, на поверку тоже оказавшиеся одним человеком, шпионом Клаусом Фуксом. Другие, как, например, некто Перс, до сих пор оставались неиндентифицированы. Но больше всех Пиппарда занимал Гомер. За время войны этот человек послал шесть шифрованных телеграмм из Британского посольства в КГБ. Напрасно гадали Пиппард и его коллеги, сверяя коды и имена. Между тем Гомер представлялся фигурой не меньшего масштаба, чем Дональд Маклин – некогда либеральный политик и уважаемый дипломат. Наконец отправили свои наработки коллегам из МI6, этим великосветским снобам… Чертовы идиоты. Пиппард не хотел о них даже думать. МI6 опозорилось, когда Маклину и Гаю Бёрджессу удалось заполучить сначала автомобиль, а потом и паром для переправы с СССР. С тех самых пор Пиппард не сомневался: настоящие разведчики работают только в Челтенхэме. А чертова контора МI6 буквально кишит вражескими шпионами. Даже если «кишит» – слишком громкое слово, они оставались там после бегства Маклина и Бёрджесса. Иначе чем можно было объяснить эти бесконечные утечки? Олухи, иначе не скажешь. Как можно полагаться на человека только потому, что он учился в Итоне или Оксфорде? Нередко Пиппард, пренебрегая инструкциями, скрывал от них информацию и никогда не раскаивался в этом. Хорошо, в управлении тоже случались оплошности. Но привлечение Алана Тьюринга было сознательной глупостью либо саботажем, иначе не скажешь. Когда эти идиоты надумали использовать манчестерскую машину для криптологии, Пиппард возмутился. Он знал, что Алан Тьюринг – гомофил, и полагал крайне неразумным привлекать его к работе. – Все равно это ничего не даст, – объяснял он. – Мы уже знаем, как работают русские. Тогда они задавили его большинством. В их глазах Тьюринг был чем-то вроде пророка. Он и в самом деле много сделал во время войны, но теперь как сотрудник потерял свою актуальность. Кроме того, он многим колол глаза – слишком прямолинеен и талантлив. Тьюринга интересовала лишь работа, и плевать он хотел на людей. И Пиппард указывал на это, но его никто не слушал. Время показало, кто был прав. Но и после того они не пожелали расстаться с Тьюрингом. Слабак Оскар Фарли упорно защищал гомофила: «Мы не можем вышвырнуть Алана вон после того, что он для нас сделал». Фарли было недостаточно того, что Тьюринг показал себя никчемным сотрудником. И даже директива о недопущении гомофилов к службе в секретных ведомствах не убеждала его. Правда, теперь большинство коллег встали на сторону Пиппарда, но с оговоркой, что случай Алана Тьюринга все же особый. На память приходили разные романтические истории времен Блетчли-парка. Пока Пиппард наконец окончательно не вышел из себя: – Или вы хотите, чтобы он к чертям развалил нашу контору? Последнее их как будто убедило. Пиппарду, который никогда не брал на себя столь щекотливых заданий, поручили переговорить с Тьюрингом, но он настоял, чтобы это сделал Оскар Фарли. Бог знает, что тот ему наговорил, но действия это не возымело. Алан Тьюринг продолжал гоняться за мальчиками по всей Европе. Почему – во имя всего святого – они не запретили ему поездки за границу и не установили слежку за его бывшими любовниками? Они не сделали ничего, чтобы остановить его, а теперь еще удивляются тому, что случилось. Кто такой, к примеру, этот чертов полицейский? Каким образом он вообще здесь оказался? Пиппард звонил в участок; там сказали, что парень получил кратковременный отпуск для прощания с умирающей тетей из Натсфорда. И вот он оказался в Кембридже. Неужели тетя выздоровела? С другой стороны, помощник инспектора из такой дыры, как Уилмслоу, чем он может быть опасен? Хотя… никогда не знаешь, с какой стороны ожидать удара. Пиппард уже говорил с Робертом Сомерсетом из Челтенхэма. Сомерсет встречался с этим Кореллом, и тот произвел на него странное впечатление – «скользкий какой-то, как будто что-то недоговаривает». – Я припугну его, – пообещал Пиппард. – Пусть знает, что ступил на опасную дорожку. Так он и поступит. Покажет этому выскочке, кто в доме хозяин, а заодно выяснит, что у того на уме. В конце концов, это интересно… Каким образом этот полицейский вообще на него вышел и откуда узнал, что Пиппард работал с Тьюрингом?.. Пиппард занервничал. До прихода парня оставалось двадцать минут. Можно было заняться письмом одной молодой особе с роскошными грудями, Пиппард познакомился с ней на конференции в Эрлингтоне. Он набросал несколько строк – и тут раздался звонок. *** Леонарду Кореллу не приглянулись ни квартира, ни ее хозяин. Он на дух не переносил такой безличной, неуютной обстановки. Карандаши на столе из красного дерева были разложены ровными рядами. Мебель – бесстильная, как в какой-нибудь заштатной конторе, – стояла строго симметрично. Даже в положении окурков в пепельнице как будто прослеживался некий порядок. На противоположной от двери стене висело полотно с охотничьей сценой. Вполне ординарный сюжет: лес, загнанная лисица… Возможно, картина смотрелась бы лучше, будь она поменьше. Но, будучи верных два метра в длину, выглядела гротескно. – Приятно принимать гостя из самого Уилмслоу. – Пиппард неожиданно расплылся в улыбке. – Уилмслоу далеко не край света, – улыбнулся в ответ Леонард. – Милый городок, не правда ли? – Славен своими парикмахерскими салонами и пабами, – Корелл кивнул. – Что ж, это разумно, – рассудил Пиппард. – Есть где напиться и привести себя в порядок после этого. Незаметным движением он убрал с дивана незаконченное любовное послание. Ученый как будто совсем успокоился. Раздражительности, которая бросилась в глаза Кореллу в дверях, как не бывало. Но гость держался настороже. Пиппард производил впечатление человека, ничего не оставлявшего на волю случая. Осторожно, словно не будучи уверен, что это дозволено, Корелл присел на серо-коричневый деревянный стул. Пиппард вышел приготовить чай. – Полагаю, вас прислало начальство? – спросил он, возвращаясь с подносом. Корелл снова кивнул. – Могу я спросить зачем? – Мы хотим знать как можно больше. – Разве дело не закрыто? – Да… конечно… тем не менее осталось много неясностей. – Не будете ли вы столь любезны пояснить? Я, видите ли, плохо знаком с работой полиции. Удар был нанесен мягко, но с верным расчетом. Корелл сам не заметил, как инициатива в разговоре перешла в руки противника. Безупречная вежливость Пиппарда лишь подчеркивала и усугубляла его победу. Леонард уже не мог смотреть ему в глаза. Заговорив, он услышал, как пусто прозвучали его слова: – Чтобы разобраться в причинах смерти Тьюринга, нужно больше знать о его жизни. – Но почему вы явились ко мне? – Нас интересуют все, кто с ним общался. – Полагаете, я из их числа? – Разве вы не работали с ним во время войны? – Откуда у вас такие сведения? Корелл почувствовал непреодолимое желание уйти. – Это наша работа, – ответил он. – Простите, не понял… Леонард повторил еще раз. Это было невыносимо. Между тем Пиппард все наседал. – Надо же! – воскликнул он. – Выходит, вам известно больше, чем мне… Может, скажете, над чем это мы с ним работали? – Ну… выполняли секретные правительственные задания… – Что за задания? – Из области криптологии. Вы взламывали коды нацистских шифровок при помощи машины, которую изобрел Тьюринг. Произнеся это, он почувствовал что-то вроде облегчения и посмотрел на свои руки. Подняв глаза на собеседника, встретил все тот же непроницаемо-торжествующий взгляд. Кое-что, правда, изменилось: теперь поза Пиппарда выражала напряжение. Глаза выражали ту степень сосредоточенности, какая возникает при виде большой опасности. *** Что, черт возьми, происходит? Пиппард не верил своим глазам. Только что обыкновенный полицейский из самого что ни на есть заштатного участка открыл ему одну из наиболее охраняемых государственных тайн. При этом парень и не думал кичиться своей осведомленностью. Он смущался, и его искренность пугала профессора больше всего. Похоже, этот Корелл о многом умалчивал. Не исключено, что был осведомлен о работе в Блетчли, а может, даже знал о «Веноне»… Неловкость гостя лишь добавляла нервозности. За ней мог таиться некий скрытый умысел. На мгновение Джулиус Пиппард почувствовал себя загнанным в ловушку зверем. А как же смертельно больная тетя? Этот тип даже не вспомнил о ней… *** Леонард Корелл не догадывался о подозрениях собеседника. Но почувствовал его волнение, и это как будто придало ему уверенности. Если до сих пор его словоохотливость была чем-то вроде барахтания утопающего, теперь инициатива в разговоре перешла в его руки. Кроме того, Корелл был рад, что не затронул скользкую тему, которую развивал инспектор Росс в участке. – Я вижу, вы разволновались, – осторожно начал он. – Поверьте, у вас нет для этого ни малейших оснований. Я прекрасно осознаю секретность интересующей меня темы и не намерен посвящать в нее тех, кто до сих пор не был посвящен. Но вы должны меня понять… или нет… Даже если я не вправе требовать от вас понимания… было бы профессиональной ошибкой с моей стороны не поговорить с вами о Тьюринге, поскольку ваша совместная работа тоже может иметь отношение к его смерти. Насколько я понимаю, он был исключительно ценный специалист… – Вы ступили на скользкую дорожку, молодой человек, – перебил Корелла Пиппард. – Вот и все, что я могу вам сказать. – Возможно. Но дело в том, что сегодня утром я сидел в архивном зале Королевского колледжа и читал его сочинения, и вот… – Вот как? – удивился Пиппард. – …мне запала в память одна его мысль, – продолжал Леонард. – О том, что социально и политически благонадежные люди крайне редко открывают в науке что-то новое. – Что вы этим хотите сказать? – Алан Тьюринг написал это в связи с рассуждениями о том, какие именно машины могут имитировать мыслительный процесс. Он полагал, что важнейшей предпосылкой творчества является выход за рамки, возможно, в форме ошибки или оплошности… Тот, кто всегда рассуждает последовательно и правильно, не придет ни к чему новому. Тот, кто идет проторенными путями, не обладает интеллектом в строгом смысле этого слова. Или тот, кто следует заведомо просчитанным алгоритмам, если мы говорим о машинах. Поэтому Тьюринг и закладывал в свои программы генератор случайных чисел. Они не были логическими на сто процентов, иногда очередное действие определял случай – своего рода механический аналог свободной воли. Даже если последнее сравнение чересчур смелое… Тьюринг изначально предусматривал в машинах источник иррациональности. – Не понимаю, куда вы клоните, – отозвался Пиппард. – Я только хочу сказать, что наш мозг – своего рода русская рулетка. Мы то и дело совершаем глупости. Но именно они – предпосылка к тому, чтобы мы шли дальше. – Давайте ближе к делу! – А дело в том, что я ни в коей мере не намекаю на то, что ваша боязнь оступиться или совершить ошибку парализует свободную волю, – продолжал Корелл. – Я просто хочу напомнить, что Алан Тьюринг был не совсем обычным человеком, точнее, находился за рамками общепринятых норм. Вы согласны? Сам способ его мышления отличался от обычного. Тем самым он рисковал – и, как следствие, совершал ошибки. Играл в русскую рулетку – и доигрался… – Все еще не понимаю, на что вы намекаете.