– Ни на что. Кроме того, что нам очень важно как можно больше знать о его жизни. Случалось ли в ней нечто из ряда вон выходящее? Не совершал ли Алан Тьюринг каких-либо неожиданных и рискованных поступков? Или, может, их совершал кто-то другой и это стало причиной принятого им рокового решения? В одном из своих писем он писал… – Писем? – перебил собеседника пораженный Пиппард. – Ну… скорее это набросок письма, – поправился Леонард. На какое-то время он снова смутился и потерял уверенность. Ну зачем ему понадобилось впутывать сюда еще и это письмо? – И этот набросок при вас? – Нет, конечно… – Где же он? – В участке. – Вы встречались с Фарли и Сомерсетом, если я правильно понимаю? – Да… – Вопрос застал Корелла врасплох. – А откуда вам это известно? – Я тоже неплохо информирован, как видите. – Никогда в этом не сомневался. – Я даже знаю, что Сомерсет настоятельно просил вас передать ему все бумаги, которые вы нашли в доме Тьюринга. – Я сделал это. – Неужели? – Ну… это набросок и в самом деле не стоит того… – Чего? – Чтобы так из-за него горячиться. – Разве? Кстати, как себя чувствует ваша тетя? Корелл почувствовал себя окончательно выбитым из колеи. – Тетя? – переспросил он. – Она выздоровела? – Но она… «И не болела», – хотел сказать Леонард. Но вместо этого так и застыл на стуле. Чувство беспомощности буквально парализовало его. Ни с того ни с сего он заявился в квартиру к этому человеку, чтобы выпытывать у него государственные тайны, – можно ли представить себе большую глупость? Корелл был настолько ошеломлен этим внезапным прояснением, что совершенно перестал следить за поведением Пиппарда. Между тем профессор, напуганный неожиданным известием о существовании письма, лихорадочно соображал, что ему делать дальше. Он не знал, о каком документе идет речь, но последний мог представлять собой серьезную опасность в руках игрока и авантюриста, каким теперь представлялся ему молодой полицейский. – Спасибо, что уделили мне время. – Слова Корелла вернули Пиппарда к действительности. – Очевидно, я допустил ошибку, побеспокоив вас. Мне пора идти. Должен ли был Пиппард его удерживать? – Но… вы понимаете, что должны рассказать мне, кто еще знаком с содержанием того письма… – робко начал он. – Не беспокойтесь, мы ограничили круг людей, имеющих к нему доступ, – заверил вместо ответа Корелл. – А теперь, как я уже сказал, мне пора идти. Леонард растерянно улыбнулся. Эта спазматическая улыбка была не чем иным, как его обычной защитной реакцией в кризисных ситуациях. Но Пиппард истолковал ее по-своему. – Вы выглядете довольным, – заметил он. Что должен был ответить на это Леонард? Улыбка его приняла плутоватое выражение. – У вас, случайно, не найдется зонта, одолжить мне? – спросил он. Это была неслыханная дерзость. Он остался доволен собой. Шутка висельника, и она возымела эффект. Пиппард замялся. Воспользовавшись его замешательством, Корелл пошел к выходу. – Желаю вам приятного вечера, – напутствовал он, открывая дверь. Пиппард что-то пробормотал в ответ, но Леонард его уже не слышал. *** Вынырнув на улицу из темноты подъезда, Корелл почувствовал облегчение. Дождь освежил его, будто смыл неприятные чувства. Леонард направился туда, где стояла трубачка. В сумерках ему слышалась ее музыка, хотя теперь она была не более чем порождением его фантазии. Девушки в синем не было на месте. Корелл смотрел на мокрый тротуар. Глава 28 На следующее утро Леонард лежал в постели в отеле на Драммер-стрит и разглядывал узоры на желтых обоях. Лишь к обеду он нашел в себе силы встать и, оставив вещи в номере, вышел прогуляться. День выдался погожий. Назавтра ожидалось солнечное затмение. В зловеще потемневшем небе висело похожее на дракона облако. По улицам гуляли влюбленные пары, но и это не радовало Корелла. Он чувствовал себя чужим в этой толпе и все думал о Тьюринге. Безусловно, он дошел до конца. Все, что теперь оставалось, – повернуть обратно. Тем не менее, словно движимый некоей сторонней силой, Корелл снова отправился в архив Королевского колледжа, где еще раз перечитал «О вычислимых числах» и еще одно сочинение под названием «Логические системы, основанные на ординалах», в котором понял не так много. Кореллу нравилась атмосфера библиотечных залов. Он оборачивался на каждый робкий кашель, наслаждался шелестом страниц и запахом бумаги – и не заметил, как пришел в себя. Оправившись, полицейский снова отдался на волю фантазии. Он представлял себе разговор Пиппарда с Россом и Хамерсли и свою последующую отставку. Потом себя – в образе бездомного алкоголика в Уилмслоу, который наваливает во дворе полицейского участка кучи пустых бутылок и другого мусора. И еще Корелл думал о смерти и об отравленном яблоке. О котелке с булькающей черной жижей и несущемся сквозь ночь поезде. На обратном пути он купил восемь бутылок «Милк-стаут», которые выпил в своем номере в отеле, после чего его беспокойство сменилось приступом жалости к самому себе. Боже, как ему было тоскливо! Леонард не только предал свою любовь, он отвернулся от друзей. Те немногие, что у него были, постепенно исчезли из поля его зрения. Жизнь незаметно развалилась, и то, что от нее осталось, было бестолковым топтанием на месте. И когда наконец подвернулось дело, которое всерьез его заинтересовало, он ринулся в него очертя голову – и все испортил… Леонард включил радио. Диктор рассказывал о государственном перевороте в Гватемале. Корелл прикрутил звук и встал посредине комнаты, покачиваясь на нетвердых от алкоголя ногах. Потом вдруг принялся ходить из угля в угол – мимо стола, кровати, рукомойника. Он воображал, что думают прохожие, глядя на него в окно отеля. Наверное, принимают его за сумасшедшего гения, стоящего на пороге большого открытия… «Вы знали Алана Тьюринга?.. Я ведь расследовал дело о его гибели. Можно сказать, оно было стартовым трамплином моей карьеры. Конечно, это очень печальная история, он был гомофил и так далее, но… видите ли, он автор идеи программируемой машины… ну, вы понимаете, о чем я… Должен признаться, я тоже не чужд изобретательству… и даже внес в автомат Тьюринга кое-какие усовершенствования… Меня осенило, когда я читал его сочинения в библиотеке Королевского колледжа. Это было в июне 1954-го, тем жутко дождливым летом… Вы тоже его помните? Ну да, еще Роджер Баннистер…[56] Тогда еще, в конце месяца, произошло солнечное затмение… Ну, вы его наблюдали, крайне любопытное зрелище… Знаете, я ведь встречался с Джулиусом Пиппардом. Вам это имя о чем-нибудь говорит? Нет? Что ж, довольно незначительная персона, его научные изыскания полностью провалились. Пренеприятный тип к тому же… Не в моих правилах пинать лежачего, но знаете… этот мистер Пиппард и в самом деле встал у меня поперек горла. Он звонил моему начальству, представляете? Это был настоящий цирк! Хотя, знаете, я должен благодарить его за это. Ведь это из-за Пиппарда я ушел из полиции… Нет, нет, что вы… я очень уважаю полицейских, всегда на их стороне… но… это не для меня, понимаете? Мне это неинтересно… Да, да… теперь у меня другая жизнь… я почти доволен… Спасибо, спасибо, приятно слышать, что вы цените мою работу… И вам всего наилучшего… И вот, знаете, в один прекрасный момент я понял, что в этом мире за все надо платить. Я вернулся в свой номер в отеле…» Оборвав на полуслове внутренний монолог, Корелл решил, что настало время снова проветрить мозги. Он вышел на улицу. За голубыми жалюзи паба на противоположной стороне улицы пел Дэвид Уитфилд. «Cara mia, why must we say goodbye…»[57] Корелл взглянул на небо. Было пасмурно и холодно, но на Корелла этот вечер подействовал подобно освежающему душу. Он ощутил прилив сил и забыл о нависшей над ним опасности. Зря. Потому что загляни Леонард в этот момент в дверь ближайшего паба, непременно увидел бы там высокого мужчину с родимым пятном на лбу. *** Этот тип, а звали его Артур Мюлланд, был старым сотрудником Центра правительственной связи и наблюдал из открытой двери паба за Кореллом. Стоило Леонарду продолжить путь по улице, как Артур Мюлланд покинул паб и последовал за ним. Корелл свернул на Сент-Эндрюс-стрит и пошел по направлению к вздымающемуся вдали римско-католическому храму. В данном случае, чтобы заметить преследователя, не нужно было быть Шерлоком Холмсом. Мюлланд, как отмечал еще Алан Тьюринг в своем в письме, выделялся из толпы. Благодаря высокому росту и примечательной нетвердой походке, он не имел ни малейшего шанса остаться незамеченным и нередко плевал на самые очевидные из предписанных шпионам правил. С годами Мюлланд становился невнимателен и неуклюж. Инструкции гласили неопределенно: «Установить слежку за тем-то и тем-то…» Артур плохо представлял себе, что именно должен делать. Понимая, что и сам, в свою очередь, может находиться под наблюдением, Мюлланд тупо двигался вслед за Кореллом. В известном смысле они были похожи: оба ненавидели свою работу и произносили длинные протестные монологи, оба плохо спали минувшей ночью и были не вполне трезвы. Несмотря на жену и троих детей, Мюлланд чувствовал себя таким же одиноким, как и Корелл, и в последнее время подозрительно много нервничал. Артур сам не мог понять, в чем здесь дело. Возможно, в алкоголизме. Мюлланд пил, а в промежутках между запоями страдал от абстиненции. Болел, лечился, валялся в постели, снова пил… Он был экспертом по алкоголю. Мог объяснить, какой сорт спиртного вызывает те или иные физические или душевные муки. Ни для чего другого места в его мозгу не оставалось, поэтому Мюлланд не особенно вникал в тонкости шпионской работы. Бесконечные прятки и торчание под окнами порядком раздражали его. Нередко он ненавидел тех, за кем приходилось следить. На всю жизнь запомнился ему полный презрения взгляд гомофила Тьюринга. Мюлланду не нравилось, что полиция никак не может оставить это дело. Он взглянул на наручные часы: половина седьмого. Полицейский, за которым следил Артур, вошел в бар «Ригал». На парне был подозрительно дорогой костюм. Мюлланд достал из кармана серебристую фляжку и приложился к горлышку. *** Корелл заказал те же сорта импортного пива, что и Краузе в Уилмслоу. Пока пил, вспоминал дом на Эдлингтон-роуд, заново переживал свои впечатления – воспоминания об отце и ночном поезде, видел мертвого математика на койке и белую пену вокруг его рта. Неожиданно Кореллу пришло в голову, до чего это все было странно. Вот Алан Тьюринг мыслил, изобретал – а теперь он не мыслит и не изобретает. Целая вселенная канула в небытие. В статье в журнале «Майнд» Тьюринг определил место сознанию где-то в мозге, но где именно? Как можно локализировать себя самого? Кто знает, может, в этой точке снимается противоречие парадокса лжеца? Корелл прикрыл глаза и попытался представить, какой частью мозга он думает. Искомое, как ему показалось, располагалось где-то в области затылка. Леонард усмехнулся, расплатился, не допив, и вышел на улицу. Там снова полил дождь. Куда идти? Леонард решил просто пройтись, но через несколько метров остановился. Ему показалось, что кто-то следует за ним. Должно быть, это была его паранойя, да и укрыться преследователю было негде – ни дверей, ни деревьев. Корелл двинулся дальше. Артур Мюлланд шел в двадцати метрах от него по Санкт-Эндрюс-стрит, окруженный толпой туристов. Убедившись, что преследователь ему не померещился, Корелл ускорил шаг. Возле Кингс-Падейд поздоровался с группой студентов, те приветствовали его в ответ. Ободренный, Леонард снова погрузился в размышления о логических парадоксах и локализации сознания в мозге. Но вскоре опять отвлекся и обернулся, движимый неприятным чувством. В этот момент Корелл впервые увидел Артура Мюлланда. Агент стоял совсем близко. Леонард заметил даже, что костюм на нем надет не по росту – худые щиколотки торчали из-под слишком коротких штанов. Обратил внимание Корелл и на родимое пятно, но о письме Алана Тьюринга не вспомнил. К тому же оно совсем не походило на букву «сигма». Обычная красная метка, из-за которой Мюлланда дразнили в школе. Только далеко за тридцать Артур перестал носить роскошную челку, да и то не по своей воле. Лысина, образовавшаяся по непонятной причине, сделала невозможными эксперименты с прической. Со временем Мюлланд возненавидел людей с пышной шевелюрой, а этот полицейский был как раз из таких. Он выглядел молодо и щеголял в дорогом костюме. Женщины бросали на него заинтересованные взгляды. Мюлланд достал фляжку, но та оказалась пуста. Полицейский стоял под дождем у входа в часовню Королевского колледжа. Он выглядел задумчивым.