– Я все думаю: что могло послужить, так сказать, спусковым крючком? Может, сосед постучал в дверь с какой-нибудь нехорошей новостью? Или залаяла собака?.. Если, конечно, для этого вообще нужен спусковой крючок. – Кто знает, – вздохнул Фарли. Он не стал уточнять, имеет ли Корелл в виду самоубийство Тьюринга или своего отца. – Он съел отравленное яблоко, – продолжал Леонард. – Да, плод греха… то есть познания. – Странно, вам не кажется? – Что именно? – Я все спрашиваю себя, насколько добровольно Тьюринг ушел из жизни. – Тайна больше, чем ее разгадка, так он говорил. – Он и в самом деле полагал, что когда-нибудь мы сможем конструировать мыслящие машины? Фарли хотел было ответить: «Ни малейшего понятия, сами-то как думаете?» Но тут ему взбрело в голову, что с тем же успехом он мог бы отнестись к этому вопросу серьезнее. В конце концов, о том же он когда-то говорил с Аланом. – Я верю в это, – ответил Фарли. – Вы знаете, как-то раз я ошарашил Алана, когда он читал «Сознание творца» Дороти Сэйерс[69]. – Что это? – Теологическое сочинение, можно сказать. В нем Сэйерс пытается объяснить Творение через собственный опыт построения романов. Писатель что Бог, вы же знаете. Некоторые полагают, что его власть над созданным миром абсолютна, но это не так. Во всяком случае, не для писателей такой величины, как Дороти Сэйерс. Хочешь, чтобы герои вышли живые, – отпусти их, надели свободной волей. Писатель, воспринимающий свою профессию всерьез, понимает, что жизнь и эффект присутствия гораздо важнее заранее выверенного сюжета. – А для жизни требуются противоречия? – Карпизы судьбы и иррациональность. Вы знаете, что Алана особенно интересовали мысли Дороти Сэйерс о Лапласе? Вы вообще знакомы с ними? Лаплас был французский математик, астроном и последователь Ньютона. В его вселенной властвовал закон всемирного тяготения. Согласно одной из его наиболее известных идей, тот, кто научится просчитывать положение частиц в любой момент времени, сможет предсказывать будущее. Все предопределено и связано причинно-следственной цепочкой, начало которой положил Господь Бог, прежде чем отойти от дел. Алан не был детерминистом ни в коей мере, но мысль о Господе Боге, который отложил перо в сторону и задрал ноги на стол, предоставив своим созданиям выкарабкиваться самостоятельно, его забавляла. Я знал, что Алан много думает об этом. Эта идея казалась ему многообещающей, скажем так. Я, как вы понимаете, не имею возможности распространяться о моей тогдашней работе. Кроме того, что далеко не все функционировало так слаженно, как во вселенной Лапласа. У нас работали сотни людей, большинство из которых выполняли самые несложные операции. Мы были многоклеточным организмом. Отдельно взятая клетка, вероятно, не представляла собой ничего примечательного, но вместе мы являли собой нечто. Именно тогда Алан задался вопросом: одно ли только вещество мозга способно продуцировать интеллект? Может ли обычный механический процесс воплотиться в нечто качественно новое, то, что мы называем мышлением? – И на этот вопрос Тьюринг ответил утвердительно? – Именно. Ньютон и Лаплас не видели противоречия между вселенной, устроенной по механическим законам, и верой в Бога. Алан же совмещал механику и интеллект. И, как частный случай, – среднестатистическое и гениальное. – Вот здесь я вас, боюсь, не совсем понимаю. – Слышали ли вы когда-нибудь о мудрости масс? – Нет, только о массовом идиотизме. Фарли рассмеялся. – Это лишь самая печальная ее составляющая. Ничто так не свидетельствует об отсутствии мозгов, как слепое повиновение лидеру и бредовым лозунгам. Или же, как заметил Томас Карлейль, «безумие – исключение среди индивидов, но правило, когда речь идет о массах». – Именно. – Но в определенном смысле группа людей умнее отдельно взятого индивида. – Это в каком же? – Наша работа во время войны – красноречивый тому пример. Но не только. Вы читали антиутопию Фрэнсиса Гальтона[70], в которой описывается искусственное выращивание людей лучшей породы? Жуть, доложу я вам. Но книга заинтересовала меня, когда я поближе присмотрелся к личности автора. Гальтон был ужасный элитист и делил общество на одаренное меньшинство и управляемую серую массу. Разница между теми и другими якобы закладывается уже на генетическом уровне. Дело кончилось тем, что сама жизнь убедила его в обратном. – Как это? – не понял Корелл. – Однажды, будучи уже пожилым человеком, Гальтон посетил рынок скота в Плимуте. Совершенно случайно он стал свидетелем аттракциона, в котором каждому желающему предоставлялась возможность угадать вес быка, точнее, сколько будет весить этот бык, будучи забит и освежеван. Люди подходили один за одним и называли самые невероятные цифры. Но знаете, что произошло потом? Когде все версии сложили и рассчитали их среднее арифметическое, получилась верная цифра, чуть ли не с точностью до граммов. – Как это? – Это было мнение всей группы. Порой коллектив мыслит проницательнее любого эксперта. Важно только, чтобы мнения людей не зависели друг от друга. В массах дремлет могучий интеллект. Когда Гальтон сопоставил отдельные версии, получилось, что неправдоподобные крайности компенсировали друг друга. Пазл сложился из отдельных кусочков. Алан вообще любил такие штуки. Его восхищали муравейники, сообщества, состоящие из безмозглых тварей, но ведущие слаженную и до мелочей осмысленную жизнь. – Дело не в единицах, а в отношениях между ними, – заметил Леонард. – Точнее, каким образом из отдельных фрагментов складывается пазл, – уточнил Фарли. – Дональд Мичи[71] – один из друзей Алана – усматривает в этом новое направление исследований. – Что за направление? – Попытаться сконструировать мыслящую машину из простых электронных фрагментов. Дьявольская затея, если смотреть на нее с христианской точки зрения, и это Алан тоже понимал. – И тем не менее продолжал мечтать? – Еще как. – Зачем ему это было надо, как думаете? – Не знаю, – пожал плечами Фарли. – Собственно, почему бы и нет. Можно, к примеру, сконструировать себе механического друга. Из этой затеи вполне могло выйти нечто дельное. Дональд Мичи говорил об идеях Алана как о зарытых сокровищах, которые выйдут на свет в свое время. – Как его серебро? Оскар Фарли вздрогнул. – Откуда вы знаете? – Джон Тьюринг, его брат, рассказывал мне об этом. – Да, конечно, – пробормотал Фарли. – Мы же виделись с вами на пороге морга… Кстати, как вы себя чувствуете? – Лучше. Еще долго? – Осталось совсем немного. Должно быть, вы хорошие друзья с тетей? – Надеюсь, – ответил полицейский. – Разве вы не всегда были с ней так… близки? – нашелся наконец Фарли. – Нет, не всегда. Было время, когда я не желал о ней слышать. Он осекся. Фарли повернул голову: – Не хотите говорить? Леонард кивнул и ушел в свои мысли. На его лице мелькнуло подобие улыбки. Глава 38 Неужели настолько постыдно принять помощь, когда ее тебе предлагают? Возвращение домой после ухода из колледжа «Мальборо» обернулось для Корелла чувствительным ударом. Его поразила холодность матери. Она говорила только о себе и, кажется, ни единым словом не помянула Леонарда. Странно, но в один из самых тяжелых периодов жизни мать совершенно утратила способность рассуждать о чем-либо всерьез. Она играла и требовала, чтобы сын подыгрывал ей. Мать жаловалась на цены в магазинах, нехватку продуктов и плохое состояние дома. О главном, как всегда, говорить было нельзя. Малейший намек – и она меняла тему. – Какой шторм сегодня на море… – Ты не вымоешь сегодня посуду? – Тетя Вики напрашивается в гости, но ведь мы этого не хотим, верно? Леонард не протестовал, но хотел бы иметь рядом человека, способного оказать в этой ситуации хотя бы моральную поддержку. Лучшей кандидатуры, чем тетя Вики, было не найти. Однако его подавляла энергичность тети, рядом с ней Леонард чувствовал себя несчастным и слабым. Тогда он стал мечтать о бегстве. За окном стояла осень, время приближалось к полудню. Война закончилась, настало время мирного труда. На Японию уже сбросили атомные бомбы, а мать заперлась у себя в комнате. Будь Леонард внимательнее, разглядел бы, что она больна. Блокировка достигла последней стадии, мать существовала в альтернативной реальности и как будто все время чего-то ждала. – Мы должны быть готовы к этому в любой момент, – повторяла она. Леонарду было страшно. Безумие бродило за ним по пятам, грозя в любую минуту навалиться сзади. «Но при чем здесь я?» – мысленно спрашивал он. Однажды, заслышав из ее комнаты страстные стоны, он решил, что с него хватит. Собственно, это было не столько осознанное решение, сколько импульсивный жест. Леонард задыхался. Затхлый воздух безумия отравлял его.