— Дома. Наконец дома! Не верится в это чудо. — Она повернулась к командиру, обняла его и крепко поцеловала. — Спасибо, командир! Спасибо, товарищ полковник! — Подполковник, — Поправил он. — И никогда полным не стану если буду идти на поводу у сумасшедших девчонок и влюбленных лейтенантов. — Спасибо, капитан, — Подала руку и поцеловала в щеку второго пилота. — А мы ведь так и не познакомились… — Начал было капитан, галантно поцеловав ручку и задержав ее в своей ладони. — Это не убежит. — Командир прервал изъявление любезностей. — Познакомимся поближе в нормальной обстановке. Еще успеем надоесть друг другу в гарнизоне. А сейчас — домой. Видишь — она вся дрожит. Старшой — до утра свободен. В десять ноль ноль — около диспетчера. Да, накинь куртку, прохладно. — Спасибо. Это нервное. Перенапряжение последних дней выходит. Еще раз спасибо. До свидания, — Улыбнулась ребятам Вероника. До свидания не получилось. Получилось расставание. Глава 6. Последняя ночь И наступила наша последняя ночь. На подвернувшемся частнике поехали в город. Вероника назвала водителю адрес. Ехали молча. Я думал, что везу Веронику к родителям. Было интересно познакомиться с ее удивительным отцом. Понять, что он за человек, вдвоем уговорить Веронику одуматься, переменить свое решение, остаться на Родине. Подыскивал слова, которыми попрошу у родителей руки Вероники. Пообещаю стать хорошим мужем. Вероника сидела откинувшись на спинку сидения, закрыв глаза, бессильно бросив на колени безвольные руки. Сегодняшний день дался ей нелегко. Нервное напряжение спало, уступив место апатии. Машина затормозила около серой типовой пятиэтажки. Приехали. Расплатившись с водителем и подхватив вещи я поднялся вслед за Вероникой на третий этаж. После звонка дверь отворилась, но вместо родителей на площадку вышла молодая миловидная женщина, радостно кинувшаяся на шею Веронике. Расцеловавшись с подругой, удивленно посмотрела на меня и снова перевела взгляд на Веронику. — Проходите, пожалуйста в комнату, нечего стоять в дверях. — Пригласила нас хозяйка. Зашли, поставили в коридоре вещи, сняли куртки, повесили на вешалку. — Покури на кухне, — Попросила Вероника, а сама потянула подругу в глубь квартиры. Они о чем-то минут десять шептались. Вышли заплаканные, грустные. Подруга на ходу натягивала плащ и прятала в сумочку скомканный носовой платок. — Располагайтесь. Извините, но мне срочно надо уйти. Спокойной ночи. До свидания, — Произнесла подруга сбивчивой скороговоркой. Вероника закрыла за ней дверь на ключ и накинула зазвеневшую в тишине цепочку. — Ну вот и все. — Где же родители? — Это квартира моей единственной и очень близкой подруги. Дружим с ней чуть ли не с ясель. Извини, но я специально не представила тебя. Так для вас обоих спокойнее. Прости, но к родителям решила тебя не везти. Не хочу лишних треволнений и героических описаний нашей эскапады. Не хочу вселять зряшные надежды. Не изменю принятого решения, не хочу лишних разговоров об этом с отцом. Все, что произошло, еще раз подтверждает — мне здесь, в этой стране делать нечего. Жаль, если я разрушила сокровенные планы. — Вероника нежно улыбнулась, провела рукой по моей небритой щеке. — У тебя в машине было такое открытое счастливое лицо, на нем все тайные задумки сияли большими печатными буквами. Их легко было прочесть… — Когда это ты успела прочитать, что я люблю тебя, если ехала с закрытыми глазами? — Промямлил, ошарашенный ее напором. — Женщины, страшные создания. Они через одну — ведьмы. А ведьмам — что темнота, что закрытые глаза — все непочем, любимый. — Вероника обхватила мою голову теплыми мягкими ладонями, пригнула к себе, впервые крепко и сладко поцеловала в губы. Целовала жарко, долго, прижавшись всем телом, не отпуская мою голову, не давая отвести лица, сказать хотя бы одно слово. — Не говори мне о Родине. Ты, другое дело, связан присягой, здесь твоя жизнь, твой путь, счастье. Ты счастлив в Армии, с друзьями, в небе… Это совсем другое, иные отношения между людьми. Узы братства, корпоративности наконец. Вы оторваны от земной жизни в своем вертолете, гарнизоне на краю света… Будет ужасно, если жизнь разорвет эти зыбкие стены и ворвется в ваш мир, как она разрушила мой дом и ворвалась в мою жизнь. Не дай бог вам этого. Летай, служи и будь счастлив. Но это потом. Сегодня — у нас свадьба, медовый месяц и… супружеская жизнь до самого утра. Я беру тебя замуж мой герой, мой суженый, мой любимый… Она не выдержала и разрыдалась. Мы любили… Мы не выпускали друг друга из объятий всю ночь. Распухшие губы щипала соль слез, но они были сладки от счастья. И волосы ее источали мед… Глаза сверкали словно черные агаты… Ее кожа была нежна как атлас… Под утро бархатная ночь сменилась мутным тусклым рассветом. — Не спи, ну не засыпай. Уже светает. Еще несколько часов и ты уйдешь навсегда, мой муж. И плакал я от бессилия удержать счастье. А её глаза были сухи и не внимала она моим доводам. Доводам рассудка. — Увольняйся из Армии. Я пришлю тебе вызов и ты приедешь ко мне. Я буду ждать тебя всю жизнь, муж мой. Ты приедишь и я научу тебя языку, ты будишь учиться, а я работать. Потом ты станешь летчиком и будешь летать, а я ждать тебя с детьми в нашем доме. Ведь у нас будут дети. Столько сколько ты захочешь. Мы объездим весь мир. Побываем в музеях всего света. Лувре, Ватикане, Венеции, Лондоне… Будем купаться на Гавайях, Ривьере… Обещай мне, любимый… Она заплакала и лицо ее стало мокрым от безнадежных слез расставания, и доводы ее сердца разбивались о панцырь моего долга. Высохли мои слезы, но не прекращалась наша любовь, рвущая на части сердца, сминающая чувства. И никто не мог уступить. Долг и любовь, вера и разочарование, честь и безверие… На улице рассвело и свет прогнал по углам комнаты остатки ночного таинственного ведовства. — Ты уходишь, — сказала Вероника. — Пойди прийми душ, освежись немного. В коридоре меня догнал ее отчаянный крик — Постой! Вернись! Я вбежал обратно. Вероника нагая, с растрепанными волосами, распухшими, широкими, раплющенными поцелуями губами, зареванными, полными слез несчастными глазами бросилась мне на грудь. — Нет, не сегодня. Пусть сегодня на твоем теле остаются следы моих рук, моих поцелуев, моего тела…. мой запах. И я сохраню тебя… хотя-бы еще на день. Она отодвинулась от меня, отстранила от себя, не дала приблизиться вновь. — Тебе пора. Одевайся и уходи. Жена смотрела как я одеваюсь и впитывала меня глазами. Было неловко, жутко от ее взгляда. Я путался в одежде, торопился. А она смотрела и смотрела, зажав рукой рот, не отрываясь, не скрывая своей наготы. Вставшее в полный рост степное казахстанское солнце, разогнавшее болотную мороку предрассветной дымки освещало ее фигуру, сушило слезы, золотило нежную кожу с незагоревшими полосками. — Ты прекрасна, жена моя! Моя любимая, мое чудо. — Я люблю тебя, мой муж! — Я люблю тебя, Вероника, жена моя. Нагая, она подошла ко мне, взяла за руку и повела ко входной двери. Распахнула ее настежь, не стесняясь и не боясь ни черта, ни бога, ни людей. — Иди, не искушай моих сил, лейтенант. Вперед! Я сделал шаг за порог и переступил его. Вероника стояла в проеме двери словно невиданной красоты статуя античной богини. — Постой, я сейчас… — Она метнулась назад, присела перед стоящим в прихожей продырявленным пулей рюкзаком, развязала одним рывком шнур, вырвала и протянула мне простреленного Рембрандта. — Помни меня! Я лихорадочно зашарил по карманам. В боковом обнаружил то, что искал — конверт из плотной черной бумаги. В нем начальник штаба вернул лишнюю, забракованную фотографию, одну из нескольких принесенных для вкладыша в личное дело. В последний день перед отлетом на целину, в спешке и суете, я умудрился получить отпечатки в фотоателье и занести майору в кабинет. Выхватил черный конвертик и подал Вероники, одновременно принимая из ее напряженных пальцев Рембрандта. — Постой! — Хотелось кричать, но горькие пересохшие губы смогли только прошептать. — Не надо! На лестнице раздались торопливые шаги. Люди шли на работу. Вероника стояла и не отрываясь смотрела на меня. Слезы высохли в ее глазах. Я закрыл дверь, прикрывая ее от нескромных взглядов. Щелкнул, захлопываясь дверной автоматический жестокий английский замок. Люди прошли вниз удивленно поглядывая на меня, спустились на пролет ниже, постепенно уменьшаясь в размере, скрываясь в пустоте лестницы. По колено, по грудь, по плечи… Я кинулся к двери. Толкнул ее. Замок не открывался. Надо было что-то делать, решать, находить новые слова. Но ничего разумного не приходило в голову. Достал из кармана начатую пачку сигарет. Почему-то зажигалку Вероники. Сел на ступеньку лестницы ведущей вниз. Закурил. Взглянул на часы. Докурил сигарету. Вмял бычок в шершавую бетонную поверхность. Еще раз пнул ногой дверь. Тишина. Взял под мышку том Рембрандта и пошел вниз… У домика диспетчерской службы меня встретил командир. Взглянул. Покачал неодобрительно головой, вздохнул. Я сел на скамейку возле входа. Закурил. Голова была пуста. Ни одной самой паршивой мысли не вилось в башке. Только в ушах то нарастал, то спадал гул. Солнце пригревало. Глаза слипались. Веки становились просто неподъемными. На плечо опустилась ладонь командира. — Пора. Пошли. Кое-как доплелся к вертолету. Машина была уже загружена и готова к вылету. Поднялись на борт. Машинально, на автопилоте проделал все положенное при взлете. После запуска двигателей, командир протянув руку указал мне на салон. Кивнул капитану. Тот достал полбутылки водки, шлепком ладони по донцу выбил пробку. — Пей! Это лекарство, — протянул мне, — до дна. Выпил водку не ощущая вкуса, не чувствуя крепости. Но стало вдруг проще и теплее. Начало спадать нервное напряжение последних дней. На смену душевной опустошенности навалилась обычная физическая усталость. Капитан забрал пустую бутылку. Спрятал в сумке, приткнутой в углу. — Ложись на чехлы, накрывайся куртками, брезентом и спи. — Приказал Командир. Мой мозг повиновался, автоматически, безропотно. Машина взлетела и взяла курс на Аркалык. Шли, огибая по дуге запретные зоны, где стояли, затаясь среди красной, насыщенной железом земли, укутанные в металлические, противоударные, противопожарные, герметические коконы мертвые до времени стратегические ракеты и приставленные к ним, живые до того же самого момента, ракетчики. Но нам не было дела до них, как и им до нас. Лежа на чехлах напрасно пытался заснуть. То есть, я страшно хотел спать, но только удавалось провалиться в омут сна, только смыкалось над головой его тихая болотная ряска, как приходил слюнявый мильтон и утыкал пистолет мне в грудь, кривил рот, орал, брызгая слюной…забирал от меня Веронику. Просыпаясь в полубреду, пытался притянуть жену к себе. Но тут же понимал, что ушла…. нету. Прижимал к себе книгу. Старался вдохнуть ее запах, но натыкался только на смесь водочной вони и своего пота. Бессильно откидывался на спину, ворочался на брезенте, сминал под себя жесткими рубцами, свивал жгутом, поджимал ноги, бессознательно принимая позу зародыша в утробе матери, инстинктивно считая такое положение за самое безопасное, ограждающее от внешнего мерзкого мира. Противно и пусто в душе. Но ничего нельзя уже переиначить… Словно в бреду понеслись вскачь пустые серые дни, перемежающиеся холодными осенними дождями. Экипаж сидел нахохлившись словно подмокшие вороны в дежурке оперативной группы, докуривал болгарские сигареты, через силу пересказывал старые анекдоты. Дождь оставлял на стеклах жирные, медленно сползающие вниз капли. Дороги заволакивало, затягивало мерзкой сизой грязью. Целинная командировка заканчивалась. Командир не спрашивал, что и как вышло у меня с Вероникой. Он понял, дело с женитьбой пошло наперекосяк, но не зная подробностей не лез зря в душу. Пить больше не разрешал, да и не лежала у меня тогда душа к выпивке. Сохранялась ешё на донышке души надежда. — Летим в Целинноград. Сообщил командир заходя в дежурку, — Последний, заключительный рейс. Потом — сдаем технику и первым бортом домой. — Твой последний шанс, — Понизил голос и наклонился ко мне. — Найди ее, попроси прощения. Она того стоит. — За что прощение? — ошалел я от неожиданности. — А ни за что. Разве поймешь женщин? Молодой еще, не знаешь всех тонкостей обращения со слабым полом. Ты мог не заметить, сказать, пусть невольно, нечто для нее обидное, выходит оскорбил ненароком. Вот. А женщины — существа нервные, живут высокими страстями, ранимые очень… Так что, лучше извинись, не вникая в подробности, не пытаясь анализировать. Уверен — получится. Если согласится — дам сразу отпуск по семейным обстоятельствам. Женись. Хватай в охапку. Не давай опомниться, волоки в ЗАГС, потом — домой в гарнизон. Там легче будет — все свои. Поможем. Видимо командир все время обдумывал как мне помочь. Виду не подавал, но план разработал. Другое дело, что сама предпосылка решения была неверной. Не мог он понять всю грустную подоплеку. Знал только мое изложение событий. Видел — девушка красивая, умная, образованная, много видимо натерпевшаяся, лейтенант от неё без ума, совсем покоя лишился, вот и решил помочь. Добрая душа. Логике вопреки, командиру удалось вновь зажечь во мне искру надежды. К счастью намертво запомнил адрес подруги, который Вероника назвала водителю. Повторял его будто монах молитву. Только бы подруга оказалась дома. Под улюлюканье капитана, едва остановился винт, я выскочил на поле и понесся в сторону аэровокзала, за которым распологалась стоянка такси. Возле выхода из здания стояла бабка продавая за какие-то безумные деньги букеты желтых осенних цветов. Не торгуясь купил два букета, заскочил в подошедшее такси и назвал заветный адрес.