Фотография старая, пожелтевшая. Видно снимали для личного дела. Лицо без улыбки. Строгое. Серьезное. Ордена и медали, лежащие теперь дома в коробке. — Боцман хорошо следит, дело свое знает. — Погладил Василий широкой ладонью пирамидку. — Гладко красит, умеючи. Это он могилку так обустроил. Да и меня просил приглядывать. — Кто он? — Да, боцман, с базы хранения, Валентин. Служили они вместе. Юнгой начинал у Вашего отца. — Василий отвел глаза. — А второй, писатель, пожилой. Тот как прийдет, разговаривает, вроде как спорит. Руками все машет. Странный. В берете. Но видать тоже воевал. Колодка наградная. Значок. Вместе, правда их не видал не разу. Может кошка между ними пробежала. Валентина я знаю. Довелось служить на сверхсрочной. Как-то недавно спросил его о писателе, так он только плюнул и разговаривать не захотел. — Откуда же Вы знаете, что старичок тот писатель? — Так он здесь часто на панихидах выступает. Если кого из начальства, из ветеранов, кто поизвестнее, из тех кого с салютом хоронят, — Уточнил Василий, — Он всегда… докладывает. А ведущий церемонию его объявляет. Как тут не узнать. — Назвал известное по газетным статьям имя ненавистного человека. Я вздрогнул от неожиданности. — Что-то не так? — Нет, нет, все в порядке. Спасибо. — Так я пойду? Обратно дорогу найдете? — Дорогу найду… Да, ты, случайно, адресов их не знаешь? — Писательский, не знаю. Близко не знаком. А Валентин на своей базе и живет. Адреса не назову, а как найти — объясню. Не доверяя памяти, набросал в блокноте маршрут к жилищу боцмана. Перекурили. Василий ушел, а я остался в тишине возле могилы отца. Вымыл банку. Набрал из колонки свежей воды. Выкинул в урну старые и поставил принесенные цветы. Посидел немного. Попросил прощения, что пришел слишком поздно. Но так уж жизнь сложилась. Поправил еще раз цветы. Отдал честь и ушел искать боцмана. Глава 15. Кладбище кораблей База хранения списанного корабельного состава представляла собой военно-морской филиал Вторчермета. Так уж получалось, но возле любой воинской части постепенно скапливалось лежбище старой, списанной, негодной к употреблению военной техники. Назывались эти отстойники металлических инвалидов по разному — ремфондами, складами хранения, площадками сбора. Путь со всех разноименных последних прибежищ был один — в доменную печь. Все воинские части имели планы по сдаче металлолома. Но у одних базы Вторчермета и пути подвоза распологались рядом, у других — за тридевять земель. У первых на площадках оказывалось пусто, у других — громоздились горы превращающегося в ржавую пыль железа. Здешние морячки гордо наименовали свое кладбище металлолома — базой хранения. Возиться с металлом им было посложнее чем всем остальным. Вынь из воды корабль или подводную лодку. Разрежь. Погрузи. Отправь. Кому нужна эта морока? Проще — хранить, пока само не затонет. Опять-таки, некоторые запчасти, в теории, могли еще и пригодиться. Старые корабли стаскивались в маленький угрюмый заливчик, на берегу которого распологалось ветхое здание с вросшим в землю крыльцом, верандой, кривоватыми окнами, результатом неодинаковой просадки фундамента на промерзшем грунте. Унылый пирс с серыми досками настила и обросшими ржаво-коричневой бородой несчищаемых водорослей сваями вел в море. По обеим сторонам, уцепившись тросами за кнехты, приткнулись, навалившись бортами, старые катера, дизельные подлодки, просевший на корму сторожевик. Более крупные суда стояли на бочках подальше от берега, ободранные, без вооружения, флагов. Без жизни. Серая неподвижная вода, корабли с тусклой шаровой краской и ржавыми подтеками…. Обвисший, вылинявший военно-морской флаг над крышей старенькой постройки, провисшая местами до земли колючая проволока вокруг, ворота с красными звездами над заросшей травою неезженной колеей. Веселенькое место службы выбрал боцман. Ворота оказались связаны железной, скрученной проволокой. Калитка, возле пустовавшего КПП заперта на щеколду. Прошел мимо пустого грибка дневального, заросшего травой плаца, остатков курилки. Асфальтовая дорожка, обрамленная зубчиками красного обоженного кирпича вывела к парадному крыльцу здания, явно служившего в давние времена штабом. Тогда здесь видимо кипела жизнь, сновали матросы и офицеры, неслась служба. Ревуны оглашали бухту, оповещая о швартовке или уходе неведомых кораблей на давно выполненные задания. Теперь о теплящейся в бухте жизни свидетельсвовало только обвисшее вокруг флагштока полотнище издерганного ветрами и выцветшего до белесости военно-морского флага. По скрипучим щелястым ступеням я взошел на крыльцо штабного домика. Окно, выходившее на веранду оказалось чисто вымыто и задернуто изнутри белыми крахмальными занавесками. Дверь гладко выкрашена шаровой корабельной эмалью. Ручка, явно снятая с корабля, начищена до зеркального блеска. Около входа висел надраенный медный колокол. Перед порогом лежал плетенный из пеньковых концов коврик. Поискав кнопку звонка и не найдя оной, решил использовать колокол. Звук оказался молодым и звонким. Дверь открылась и на порог вышел мичман с повязкой дежурного по части на рукаве, с черной, морского образца, кобурой пистолета, свисающей из под полы кителя. Его ладонь лихо взметнулась к козырьку фуражки, но не дотянувшись вдруг начала медленно опускаться. Лицо, еще секунду назад бывшее отчужденным, ничего не выражающим лицом старого служаки, загорелым, гладко выбритым и крепким, вдруг обмякло, разгладилось, губы задрожали. Мичман внимательно, зачаровано смотрел на меня. Потом положил ладони на мои погоны, сжал плечи и притянув к себе обнял. — Здавствуй, сынок. Нашел таки батю. Приехал, родной ты мой. — Здравствуйте, Валентин, извините не знаю как по батюшке. — Для тебя, Валя, Валя. Так меня и батяня твой звал. Пусть и для тебя буду Валей. — Да неудобно, как-то. Не по возрасту. — Ну не хочешь просто Валей, зови дядя Валя, дядя Валентин. Как удобнее. Ведь для меня батя твой словно родной отец, сделал пожалуй — не меньше. Вот и выходит, что вроде как родственники мы с тобой. Я тебя… сынком назвал…. Не обидился? — Зови, дядя Валя, не обижусь. — Ответил я и назвал свое имя. — Давай, заходи, нечего на пороге стоять. Сейчас службу закончу по такому поводу, да сварганим с тобой чего-нибудь покушать. Валентин пропустил меня вперед и вошел следом в помещение штаба. В свежепобеленой, с наведенными все той же шаровой краской панелями, комнате, перегораживая ее пополам, стоял дубовый, моренного дерева барьерчик на точеных столбиках. На отгороженной половине находился массивный двухтумбовый письменный стол, затянутый зеленым сукном, с лампой под зеленым абажуром, чернильным прибором, пресспапье с заправленной розовой промокашкой, журналом дежурств, старым полевым телефоном в кожаном футляре с откинутой ручкой индуктора. На вешалке, аккуратно распятая на плечиках, весела опрятно отглаженная шинель с мичманскими погонами. Инструкции в рамках и красный огнетушитель украшали стены. — Сейчас, отметочку поставлю в журнале. Вот так. Дежурство сдал. Свободен. — Снял расправил и положил на журнал дежурств повязку. — Морской порядок он и в нашей богадельне порядок. Если не поддерживать, свихнуться можно. Но если следовать и не очень вдумываться, то какая разница? Служба она служба и есть. Отстегнул пустую кабуру и спрятал в стол. — Ну, вот и все на сегодня. — А где же сменщик? — Да он уже почитай с месяц в госпитале отлеживается. Пристарок, вроде меня. — Подумал и уточнил. — Пожалуй, постарше будет. Радикулит замучил. — Вот уже три года пожалуй, как друг дружку сменяем. Служба… Вздохнул он. Доживаем с короблями свой век. И на том спасибо. Довольствие, жилье. Что еще бобылю надо? — Он опять горько вздохнул, казалось готовый заплакать от такого нерадостного завершения жизни. Но сдержался. Посмотрел на меня и улыбнулся. — Вот и радостные моменты случаются. Ты приехал — праздник! Я уж и не надеялся. Ходили тогда слухи, что мол родился у командира сынок. Но никто четко не знал. Мы то довоевывали долго. В Норвегии закончили войну, за границей. Какое-то время там базировались. Потом вернулись в Союз, на новое место. Заново строились. Когда смог приехать, оказалось, что часть твоего отчима на Восток перебросили. Здесь почти никого не осталось. Вот так. Снимай плащ, майор. На тремпелек повешу. Чтобы не мялся. Дай посмотрю. О, герой. И орден боевой, как у отца. Это похвально. Высшее образование. Майор. Авиатор. Ну, это в отчима. Тоже неплохо. Не моряк, конечно… Нет, нет, совсем не плохо. Дядя Валя открыл дверь и поманил за собой. Мы оказались в небольшом чистом коридорчике с полом, покрытым красным линолиумом, с вмонтированными в стены корабельными дверями. Совсем как на боевом корабле. — Вот, сами сделали, — Похвалился. — Не даром полжизни боцманами на флоте прослужили. Он помолчал. Постоял несколько секунд перед дверью, открыл задрайку и шагнул через камингс. — Прошу в каюту, сынок. Это действительно оказалась каюта. Видимо на ее обустройство пошли детали капитанской каюты старого корабля из бухты. Может и не одного. Единственное отличие состояло в отсутствии иллюминатора. Вместо него имелось обычное с покрашенной под броню рамой окошко, зашторенное, корабельными на растяжках, шторками вместо занавесок. — Располагайся. Желаешь на койке, или в кресле. Я предпочел вращающеея кожанное кресло, стоявшее подле письменного стола. — Ты посиди, погляди телевизор, полистай журнальчики, газетки. — Он показал на тумбочку с довольно новым Электроном, на книжные полки. — Детей, жены нет, тратить деньги не на кого… Читаем как другие жили, живут или жить собираются. Ты посиди, не скучай, я сейчас соображу на камбузе такое — пальчики оближешь. Валентин переоделся в старенький синий китель без погон, служивший ему домашней курткой и вышел в коридор. Оставшись один, раздвинул шторки на окне и понял почему даже днем старый боцман предпочитал жить при электрическом свете. Домик стоял прямо на берегу бухты и полоска земли между чертой прибоя и стеной не просматривалась из окошка. Раньше, когда дом был молодым, в бухте кипела жизнь флота и окно показывало другую картину, но сегодня сквозь стекло виднелась только стоячая вода затона и гниющие в ней корабли. Казалось, что и сама каюта расположена на палубе одного из этих позабытых во времени кораблей. Пейзаж наводил тоску даже на случайного зрителя вроде меня. Что уж говорить об обитателе каюты, день за днем вынужденного наблюдать один и тот же безрадостный вид. Пока осматривался вернулся дядя Валя, застелил стол чистой льняной скатертью, поверх положил прозрачную тонкую клееночку, расправил складочки, пригладил ровненько тяжелой ладонью. Из стенного шкафчика достал и расставил тарелки, чашки. Солидные, тяжелого фаянса, белые с синим, под цвет флага. Стаканы в подстаканниках изукрашенных якорями и звездами. Исчез снова и вернулся с пузатой бутылкой. — Ром. У мариманов разжился, что в загранку ходят. Выставил нарезанный толстыми ломтями белый пышный хлеб. Объяснил, — Из морской пекарни. Пайковый. На гражданке такой не пекут. Вышел и вернулся уже окончательно, осторожно неся перед собой за ручку обернутую полотенцем черную сковороду, шипящую и брызгающую чем-то горячим, истекающую ароматом жаренной картошки, колбасы, лука. Водрузив шваркающую сковороду на подставленную тарелку, гордо провозгласил, — Фирменное блюдо. Яишня по-боцмански. Понравится — изложу секретный рецепт. Разлил по стаканам ром. Точно на высоту трех пальцев от донца. — Сто грамм. Фронтовая норма. Помянем. Стоя выпили, помянули отца, мать, погибших и умерших хороших людей. Затем выпили за живых ветеранов. Ели знатную яишню, состоящую из резанной вареной картошки, ломтиков сала, кусочков колбасы, колец лука залитых и перемешанных с яйцами, прожаренных и политых сверху томатным кетчупом. — За тебя, дядя Валя. — Поднял я стакан с ромом. — Нет. За меня не надо. Не заслужил я, чтоб за меня пили. Кушай лучше яишню. — Ну нет. Я за тебя выпью. За то, что воевал и служил достойно, что сберег память об отце, что могилку его обустроил, не покинул в тяжелые годы. Когда другие отвернулись, оболгали. — Встал и выпил. Боцман отодвинул свой стакан, отложил вилку, откинулся как от удара на спинку стула. — Эх, сынок. Надеялся, старый дурак, думал ничего ты не знаешь. Не хотел на эту тему говорить, да прийдется. Что тебе известно? Я достал из портфеля папку с документами, вырезками газет. — Когда прочитал эти вырезки, решил приехать, разобраться, добиться справедливости, опровержения. Искал тебя через архив. Помогли, дали номер в.ч. Собирался после кладбища пойти в гарнизонную комендатуру узнать координаты. Да случай помог. Встретил на кладбище Василия Петровича. Он тебя знает. Рассказал, что могилку обустроил, ухаживаешь, объяснил как найти. Валентин улыбнулся. — Хороший он мужик, Василий. Сверхсрочную служили вместе. Я потом остался, а он на гражданку ушел, поближе к жене, детям. Работу, правда, нашел в не очень веселом месте, но вроде бригадира…. Ну, ладно, как не крути а надо начинать разговор. Он задумался, минуту молча крутил в руке стакан с невыпитым ромом… — Когда завертелась эта петрушка я служил в бригаде ракетных катеров. Там и прочитал в газете этот пасквиль. Тот, что в пятидесятом — проскочил как-то мимо, может газета вышла когда мы в плавании были, может еще что. Не читал. Из старослужащих, тех что в войну с отцом воевали, к тому времени мало кто в наших краях остался. Многие погибли, другие демобилизовались, оставшиеся ушли учиться или на повышение. Пожалуй только я один и остался на катерах. Бобыль, одним словом. Прирос к палубе. Считай, исключая госпиталя да эту базу, всю жизнь на них прослужил. Юнгой начал, мичманом закончил. Карьера… Да, во время войны, здесь действительно распологалась наша база…. Отсюда уходили, сюда возвращались…. Вот я вернулся… Насовсем. Закурил было, но после первой затяжки ткнул сигаретой в пепельницу. — Так… Прочитал я эту статью и побежал с ней в политодел. Нет, вру, сначала дозвонился до Левы. Объясниться хотел. Думал может не он это написал. Не с ума же совсем сошел. — Стой, стой дядя Валя. Какой еще Лева? Смотри, — Я показал вырезки, — Здесь совсем другие инициалы. Ты не ошибаешься? — Да нет, он это. Писатель, наш, местный. Он эти все статьи и писал. Псевдоним у него, литературное имя. Считает, что так красивее. Вроде Максима Горького. Объяснял еще во время войны. Кажется нормальный человек был, служил корреспондентом во флотской газете всю войну, да и после захватил. Выходил с нами пару раз на задания в океан. Хорошо держался. Достойно. Водку вместе пили. Поросенка ели. За каждого потопленного фрица поросенка экипажу жарили. А вот так испаскудился. — Писатель? В берете ходит? На кладбище речи толкает? — В берете, он самый. Василий, смотрю, тебя просветил.