— Ну уж нет! Он просто пришел в ужас когда я приготовила ему свой сюрприз — прикатила домой на побывку на мотоцикле. Чуть не вывалился с балкона. Это после первой же поездки местным автобусом в Аркалык — здешний центр цивилизации, решила, будь что будет, но куплю мотоцикл и выучусь ездить сама. Даже домой, в Целиноград, ездила. — Попросила бы у папочки сразу машину, — Поддел ее. А сам подумал — ну должно быть и фрукт ее папочка, подпольный миллионер. — Зря Вы так, — Обиделась Вероника. — Чтобы отремонтировать и обставить этот домик, папа продал наш старенький Москвич, влез в долги. Он простой преподаватель в техникуме. Правда очень хороший, студенты его побаиваются, но любят и уважают. Иначе и за деньги ничего бы не делали. — Ну, хватит болтать — берите полотенце и в душ. Да, в полотенце завернуто чистое белье. Это отца. Оно еще не ношенное — оставлено здесь на всякий случай. Как пользоваться душем — разберетесь, это легче чем чинить мотоцикл. В коридор и направо, марш. Душ оказался маленьким, обитым светлым пластиком, закутком, за крохотной, но чистой кухонькой, отделенный от нее только голубой непромокаемой занавеской, скользящей на кольцах по натянутой проволоке. Зайдя внутрь, пустил теплую воду, стал под неспешный мелкий теплый дождик, смывающий с усталого тела пыль дорог целинной казахстанской страды. Помывшись и надев свежее белье, постарался привести в относительный порядок изрядно помятые форменные брюки и рубашку. Затем пригладил волосы и пошел на мягкий зеленый свет люстры, проникавший в коридор через неплотно прикрытую дверь. В комнате был накрыт немудренный стол. На никелированной подставке кипел блестящий электрочайник, стояла баночка варенья, масленка и полбуханки белого пышного хлеба. — С легким паром, лейтенант! Садитесь к столу, будем ужинать. — Не густо, однако. Разрешите внести свою долю, авиационным пайком. Отогнув край скатерти, поставил коробку на стол, вскрыл картонку ножом, как обычно пристегнутым в кожанном чехольчике к брючному ремню рядом с кобурой. — А в душе вы пистолет отстегивали, или так и купались? — Поддела меня Вероника. — Сейчас его точно можно снять. Дверь закрыта на замок. В добавок я набросила крюк. — С ним купался, — Обижено буркнул я, снимая кабуру и кладя пистолет на тумбочку. — Разбирайте теперь содержимое пайка сами. Хозяйка Вы, или не хозяйка. — Отпассовал ей. — Пока хозяйка, — Неожиданно грустно вздохнула Вероника и, не вдаваясь в подробности начала вынимать и раскладывать на скатерти дары ВВС. — Шоколад! Шоколад! Шоколад! — Звонко захлопала в ладошки девушка, но быстро взяла себя в руки и скромно положила брус пайкового шоколада на стол. Больше в пайке ее уже ничего не интересовало. — Это Вам, — галантно пододвинул я плитку в ее сторону. — Ну, что Вы, мы поделим ее честно, пополам. — Да здесь и делить-то, право, нечего. Мы ведь ежедневно на завтрак и обед по такой плитке съедаем — рацион. Надоело… Раньше и на ужин давали, но врачи запретили, стали плохо спать. Сны разные-всякие снились, невысыпались… — Подначивал я. Вероника недоверчиво посмотрела на меня, но не уловив подвоха с удовольствием вгрызлась зубками в шоколад. От шоколада я бы тоже, пожалуй, не отказался, но приходилось теперь держать марку и не показывать виду. В моем распоряжении, впрочем, оказался изрядный кусок сухой копченой колбасы. Так мы чаевничали. Вероника запивала чаем шоколад, а я колбасу. Все были довольны. — Хорошо живут ВВС, — Улыбнулась она перемазанными шоколадом, алыми как у ребенка губами. Перехватила мой взгляд и облизнула, слизала шоколадные крошки красным, острым язычком. — Теперь — лучше? — Теперь — чудно, — не удержался я, любуясь. Если и бывает любовь с первого взгляда, то происходящее со мной именно к такому состоянию души и относилось. Влюбился по уши. Мне нравилось смотреть как она по детски откровенно наслаждается шоколадом, как облизывает губы, как дует на чай, остужая его. Все вызывало во мне трепет и какое-то чисто щенячье умиление. Закончив чаепитие Вероника, — как мне нравилось ее имя, неземной музыкой звучало оно в моем влюбленном сердце, — надела фартушек, легонько вздохнула и унесла посуду в кухоньку. Пока мылась посуда, я собрал остатки пайка, сложил в коробку и отнес ей. — Возьмите, разложите по полкам. Кто знает сколько еще прийдется меня кормить. Предложил свою помощь в мытье посуды, но был немедленно отослан обратно. Вернулся в комнату. Взял с полки своего любимого Врубеля и подсел с альбомом к столу. — Вы любите искусство? — Вероника вошла, села на соседний стул, по детски поджав под себя ногу. — Мне нравится рассматривать картины. К сожалению, слабо разбираюсь в живописи как искусстве изображения, композиции, светопередачи. Очень поверхностно. Обязательно читаю сопроводительные статьи, аннотации, но честно говоря, не очень ясно понимаю что к чему. Меня больше занимают сюжеты, лица людей, обстановка. Признаюсь вам первой, Вероника, что часто стараюсь представить себя в ситуации изображенной на картине. Иногда на месте участника действия, другой раз — как стороннего зрителя. Если это пейзаж — войти в него, пройти по лесной тропе, присесть у ручейка… Смешно, правда? Друзьям этого не скажешь, они и так считают мое увлечение дурацкой тратой денег. Девушка сидела, уперев локти в стол, подперев подбородок переплетенными пальцами рук и внимательно, не перебивая слушала. — У меня в Забайкалье отдельная комната. Хорошая. Теплая. Светлая. В старом добротном доме с толстенными стенами. Поэтому есть возможность покупать и хранить книги, альбомы. Вероятно разумнее купить мебель, холодильник, телевизор, тарелки всякие… Но я обхожусь казенным инвентарем. А вот книги… Без них не могу. Это — как окно в мир. — Странный Вы, лейтенант, не типичный. Точнее, не укладывающийся в мое представление, или, если угодно, образ, имидж нормального лейтенанта. Собираете альбомы, книги, мечтаете возле картин. Не спрашивая о водке, запиваете колбасу чаем. Даже не едите пайковый шоколад! — Вероника рассмеялась, но вдруг сбилась, скомкала смех, замолчала, словно припомнив нечто неприятное, угнетающее, от чего совсем ненадолго забылась, отвлеклась под уютным зеленым светом лампы. Но вспомнила, застыла, не сводя немигающего взгляда с одной далекой точки в пространстве… — Вы любите фантастику? — Попробывал разорвать я тягостное, непонятное молчание. Вероника вздрогнула, посмотрела на меня, благодарно улыбнулась своей странной полуулыбкой. — Извините, лейтенант. Это — слабость. Вы спрашиваете о фантастике? — Я честно пробовала читать наших авторов, но кроме Трудно быть богом Стругацких не смогла ничего осилить. Остальное — либо горячечный бред свихнувшегося изобретателя с добавлением светлой коммунистической бутафории, или суконный корявый слог. Лучше обстоит дело с зарубежной фантастикой. Обожаю Гаррисона. — Тут я с Вами заодно! А Саргасы в космосе? — Класс! Чистый вестерн! Мне иногда попадаются неадаптированные книги на английском языке. Присылают друзья отца из Москвы, Ленинграда. Стараюсь побольше читать в подлиннике. Во-первых, совершенствую язык, во-вторых, знакомлюсь поближе с чужой жизнью, не вымаранной цензурой. — А я и не знал, что продаются такие книги. Никогда не видел. Хотя в Военторге бывают превосходные переводные вещи современных англоязычных авторов. Правда в основном с военной тематикой. Чего стоит только Уловка 22, Нагие и мертвые, Однажды один орел. — Ну и как Вам Уловка 22, понравилась? — Чуть не порвал живот от смеха. Правда когда дал почитать друзьям, большинство не разделило моих эмоций. Не нашли ничего смешного. Максимум — сделали вывод, что американцы ни черта не воевали и, вообще, полные идиоты. Парторг бился в истерике и орал, что эта книга определенно должна быть уничтожена, как подрывающая престиж ВВС. Мол какая разница — наши вооруженные силы, американские. Вообще-то он если и не понял, то почуял что-то не то. Типажи ведь до ужаса схожи. Невольно засмеялся вспомнив обрушенный на меня парторгом и замполитом праведный партийный гнев. — Дело обошлось без последствий только благодаря тому, что издание-то — воениздатовское, официальное. — Ну ты даешь, лейтенант, — Вероника смотрела широко открытыми глазами. — Понять Уловку 22 и продолжать служить… — А причем здесь одно к другому? Не вижу связи… Служба есть служба. Служу-то я Родине, а идиотов — этого добра везде хватает. Сие есть явление наднациональное. — Интересная мысль…, а главное свежая! — Рассмеялась Вероника, закинув голову, разметав по плечам волосы, рассыпав серебрянные колокольчики. — Не зря народный шоколад едите! Теперь понятно, почему Вы лейтенант, а не полковник. — Армия зря ничего не ест, это во-первых! — Буркнул изрядно обидевшись, уж больно прозрачен был намек. — И давно уже старший лейтенант, между прочим, через год, может даже раньше, капитана получу, если все будет нормально, это во-вторых. А вот полковника — врядли, тут Вы правы. Образования не хватает. Что-то в разговоре меня тревожило. Дабы закрыть скользкую тему снова уткнулся носом в альбом Врубеля. Через тонкое полотно форменной рубашки моего тело коснулась теплая волна. Легким, мягким касанием кончиков пальцев Вероника ласково погладила мне плечо. Я застыл, окаменев, боясь пошевельнуться и спугнуть нежные пальцы. Вероника поднялась и легонько коснулась губами моей щеки. — Извините… старший лейтенант. Не хотела Вас обидеть. Я извиняюсь. И в качестве извинения прошу принять предложение выпить на брудершафт. Не водку, ее у меня нет, венгерское Токайское. Она подошла к тумбочке, присела, прихватив рукой полы разлетевшегося было халатика, открыла дверку, вынула высокую, темного стекла бутылку. Осторожно поставила на стол. Подошла к горке, достала хрустальные бокалы на тонких высоких ножках. Один пододвинула мне, другой принялась прокручивать в тонких пальцах. — Будем дуться или будем открывать вино? Неудобно заставлять женщину открывать бутылку… если в доме есть мужчина. Вино оказалось запечатано не с полиэтиленовой, а нормальной, обернутой золотой бумагой и скрепленной номерным ярлычком пробкой. Настоящее венгерское токайское, каким ему и полагалось быть. — Подожди, — попросила Вероника. Она встала, сняла с книжного шкафа декоративную витую свечу в медном, под старину подсвечнике и зажигалку. Аккуратно запалила фитиль. Выключила свет. В колеблющемся, желтом овале свечи остались наши лица и руки с бокалами, трепещущего, рубинового вина. Повинуясь движению кисти девушки, тяжелое, густое, почти черное вино неторопливо струилось по стенке бакала, обволакивая их стекало на прозрачное дно. Достигая дна жидкость начинала закручиваться крохотными водоворотиками, плавно поднимаясь вверх по тонкому хрусталю, затеняя его, переливаясь благородными оттенками багрового, алого, розового. Вино вспыхивало искрами в гранях хрусталя, дробя и умножая огонек свечи. — За тебя, лейтенант, за то, чтобы даже став полковникам, всегда оставался лейтенантом, способным мечтать у полотен художников, читать фантастику и понимать сущность расставляемых жизнью уловок. — За тебя, Вероника! Мы клятвенно сплели руки, выпили не отрываясь вино и коснулись губами друг друга. Чуть-чуть. Вино не ударило в голову, а ласковым теплом вошло в тело, согрев щеки, пальцы, прояснив мысли и чувства. Не зажигая свет мы долго говорили о Рубенсе и Гойе, о Рембранте и Куинджи, о Бредбери и Шекли и темы не исчерпываясь плавно переходили одна в другую продолжая и развивая предыдущую. Казалось, разговор велся уже не вербально — словами, но чувствами, мыслями. Вопросы читались по зрачкам глаз, ответы — по губам. Так прошла наша первая ночь. Глава 5. Менты Легли спать под утро. Вероника — на кровати. Я на полу, на кожушке, накрывшись курткой, с фуражкой под головой, обхватив голову руками, закрыв уши, стараясь не слушать — и все-же слыша шорох ее халатика, шелест простыней, скрип пружин, еще какие-то ночные, женские звуки, доносящиеся от кровати. Я страшно желал ее. Возможно, что она и не оттолкнула бы меня. Но если оттолкнула… не мог даже представить и не смог бы пережить такой позор. Это оказался бы крах любви. Поэтому тихо лежал на жестком ложе, боясь пошевилиться, разбудить Веронику, спугнуть ее сон. Лежал, мечтая как приведу женой в свою комнату, как купим мебель… и заснул. Проснулся мгновенно от необъяснимой тревоги. Вскочил на ноги и обомлел. Вероника, проснувшаяся раньше, решила видимо из женского любопытства познакомиться с пистолетом. Закусив губу она старалась оттянуть в заднее положение затвор. Это не получалось. Девушка крутила пистолет, заглядывала в отверстие ствола, жала на курок. К счастью пистолет стоял на предохранителе, и ее усилия потерпели неудачу. Не дожидаясь пока она сообразит перевести предохранитель или случайно наткнется на него, в прыжке подскочил и, отведя ствол в сторону, забрал оружие. — Это не игрушка. Здесь, — Показал пальцем на черную дырку ствола, — Сидит чья-то смерть. К счастью, не твоя и не моя. Выщелкнул из рукоятки обойму и сунул в карман. Спустил предохранитель, передернул затвор, убедился в отсутствии патрона, не удержался и спустил курок. Пистолет звонко щелкнул. — Это нарушение, — Назидательно сказал Веронике, — Так делать нельзя. Портится боек, подвижные части. Но один раз, только для тебя, можно. Пойми, если бы ты сняла оружие с предохранителя — пистолет мог выстрелить и влепить пулю в глупую головку. Пришлось бы самому застрелиться. Не могу же я жить не выполнив приказ полковника охранять красивую девушку от злодеев. Вот вышла бы славная картинка. Прилетают ребята, заходят к тебе голодные, ожидая чего вкусного поесть, а находят два молодых красивых трупа. — Ну красивый, положим, нашли только один… — По обыкновению поддела Вероника. — Эх, характер у тебя, хозяйка, — вылетело у меня, — на зуб не попадайся. — Мой характер — ангельский. Так папа сказал, а я ему верю. — Ну, если папа, тогда конечно, спору нет…