В ожидании вертолета прошел день. Вероника, почему-то не ходила на работу в школу. Перебирала книги. Большую часть ставила на место. Некоторые откладывала стопкой на полу рядом со шкафом. Разбирала вещи. Была молчалива и задумчива. Казалось, мое присутсвие доставляет ей неудобство, стесняет. Стараясь не мозолить ей глаза поплелся во двор. Выяснил как подается вода в бак. Накачал его ручным насосом. Собрался поправить ворота, но вышедшая во двор хозяйка махнула рукой, — Не надо. Какая-то недосказанность, тревога висела в воздухе. Прочитав на моем лице полную гамму чувств, Вероника улыбнулась и ласково потрепала меня по щеке. — Ты не виноват, дорогой мой лейтенант. Не в тебе причина. Не примеривай чужое горе и не расстраивайся зря. Прилетят ребята и заберут в родное солнечное Забайкалье… Там хорошо и спокойно. Будешь вспоминать, как с девушкой разговоры говорил, тары-бары разводил…. Будешь, — совсем не весело шутила она, — похваляться друзьям. Ну, сам знаешь чем…. — Шутила, а глаза оставались печальные-печальные. Я подошел, положил руки на плечи стараясь помочь, утешить, взять печаль на себя, но она вывернулась, тряхнула головой, перебросив волосы со стороны на сторону и, заскочив на ступеньки, показала мне язык. — Пойду готовить ребятам борщ. Хлопцы украинский борщ любят? — Хлопцы все любят, если с салом та с горилкой. — С салом, чесночком, сметанкой, а вместо горилки — попьют токайское, мы такие выпивохи, почти ничего и не выпили. По полбокальчика. — Мне и так было хорошо, без вина. — Сказать правду? Мне тоже… Но на смену волшебнице ночи, приходит прожженый реалист день, сматывает сказочный реквизит в пыльные рулоны, гасит свечи и поднимает шторы…. Мыши разбегаются, тыква раскалывается, а волшебная туфелька оказывается натянута совсем на другую ножку. Вероника скрылась в доме. Через несколько минут, докурив папиросу, прошел на кухню. Забрал из маленькой ручки нож. Стал чистить картошку, аккуратно пуская спираль кожуры. — Совсем как папа. Мама так не умеет. Как впрочем и я. Не знаю как мама, но дочечька просто срезала пласты, превращая картофелины в маленькие белые кубики. Покрошил капусту, буряк. Порезал лук. Начистил чеснок. Нашлось сало. Скоро по дому разлилось борщевое благоухание. — Ребята почуют — на форсаже прилетят. Сидя на ступеньках мы впустую прождали вертолет до наступления сумерек. Я чувствовал, физически ощущал, как наростало час от часу нервное напряжение Вероники и не находил этому разумного объяснения. Стемнело, мы вернулись в дом, молча съели борщ, убрали со стола. Разговор не клеился. Вероника подошла ко мне. Легким поцелуем дотронулась до щеки. Отвела обратно за спину, мои, рванувшиеся было обнять руки. Прихлопнула их для верности ладошками. — Спать, лейтенант… Спокойной ночи… Так прошла вторая наша ночь. Хмурый рассвет втянулся в дом через форточки сырой, не летней прохладой, и в его неверном свете все виделось серым и грустным. Тело казалось покрыто влажной липкой пленкой, одежда и обувь отсырели, липли и студили кожу. Входная дверь, пропитанная за ночь влагой разбухла, стонала и сипела когда открывал ее, выходя на крыльцо выкурить первую утреннюю папиросу. Все предыдущие дни я сдерживался, старался меньше курить, особенно в присутствии удивительной Вероники. Не хотел забивать нежный домашний аромат ее кожи, тела, волос резким запахом дешевого Беломора. Теперь, видимо, терять больше нечего, девушка ясно намекнула, что отношения наши чисто дружеские и не имеют шансов на развитие. Возможно у нее имелась на то веская причина. Вероника тихо вышла и села рядом. Вытащила из кармана моей куртки пачку папирос, выудила одну, пережала муштук двумя пальцами и прикурила. Затянулась, откинула голову и медленно выпустила дым через резко очерченные розовые ноздри. — Ты куришь? — Не курила больше года. Пообещала папе. Теперь… сорвалась. — Брось. — А… теперь все равно. — Что-то ты темнишь, паря. — Не хочу впутывать посторонних в свои дела. — Какие у тебя могут быть дела? Так — делишки… — Знал бы, не говорил. — Обещаю помочь. — Все. Закрыли тему. Скажи лучше, когда же, наконец, прилетят ребята? — Торопишься? — А ты разве нет? Живешь с бабой под одной крышей, страдаешь, а толку… Полетишь в Аркалык, найдешь себе красивую, добрую девушку. Она тебя пожалеет… облегчит… страдания… юного Вертера. — Не волнуйся, уже нашел самую хорошую и красивую. Только вот как ей об этом сообщить на третий день знакомства. Может не поверить. — Может и поверить. Это как скажешь. Только не мне. Со мной — пустой номер. — У тебя есть… человек… которого… ты… любишь? — Появился, да он в это не верит… И сказать ему не могу, не имею права. — Извини. Если ты любишь и мне нет места, то все ясно. — Эх, было бы ясно! Ясно, что ничего не ясно… Очень даже ясно… Вопросов больше не будет. Встал, отряхнул брюки, еще раз глянул на низкое набухшее влагой темно-серое небо, закурил с горя новую папиросу и вышел за ворота. Село словно обезлюдело, будто вымерло. Старики в поселке целинников еще не появились. Все остальные работали в поле, на ферме, были при деле одним словом. От нечего делать прошел к сельповскому магазинчику. В маленьком помещении сельского магазинчика постарались скопировать все секции и отделы городского универмага. Имелись в наличии гантели и волейбольный мяч, телевизор и попарно связанные гнутые стулья, поставленный на попа диван-кровать и пузатая бочка с селедкой; на полках расположились вино, сахар, сигареты, на стеллаже — книги, на вешалке — полушубок, женское пальто с норковым воротником… Постоял у книжного развала. Справочник тракториста-механизатора, Как закалялась сталь, Материалы Съезда…, и рядом мемуары адмирала Кузнецова. Это интересно. Взял книгу, перелистал, подошел к молодой или скорее, молодящейся продавщице, рассматривающей незнакомого покупателя из-за прилавка со счетами, вольготно устроившись прямо под полкой с водкой и вином. — Здравствуйте, девушка. — Здравствуйте. Перевернул обложку, посмотрел цену, отсчитал деньги. — Вы не член нашей потребительской кооперации. Прийдется доплатить тридцать копеек. — Возьмите. А хорошие сигареты у Вас найдутся, — спрсил у продавщицы без особой надежды на успех. — Хорошие — это Прима, — ехидно прищурилась продавщица. — Хорошие — это с фильтром, — назидательно сказал я. — Это для Вас они хорошие, а для наших мужиков хороша Прима. Но я то понимаю, что к чему. Для Вас, персонально, найдется БТ. Блок возьмете? — Ну и село у Вас! — Вырвалось у меня непроизвольно. — Избы с душем, девушки на мотоциклах, сигареты БТ — блоками! Конечно, возьму. Заплатил за купленное, но продавщица не спешила убрать с бумажной белой коробки руку, унизанную перстнями. Она внимательно изучала меня своими голубыми глазками под выщипанными, тонкими бровками. Головку украшали химические кудряшки перманента. Губки подмазаны розовой помадой, глаза подведены голубыми тенями. Моя летная куртка без погон, офицерские брюки с голубыми кантами — давали даме за прилавком почву для размышлений, но не более того. В свою очередь, я тоже мог предположить, что девушка из тех добрых и отзывчивых созданий к которым прийдется, по мнению Вероники, обратиться за помощью после обвального фиаско с ней самой. — Ну, теперь понятно, — Прищурилась продавщица. — Приехали Веронику увозить. То-то девка все распродала. Я у нее хрусталь купила — хорошую цену между прочим дала, все книги — оптом, Томка — посуду забрала, кастрюли там, чайник электрический, Машка — тряпки. Тоня — мебель. Мотоцикл — Василий позже, из Целинограда, возьмет. У нее пожалуй и чемодана добра теперь не наберется. Со школой рассчиталась. А жаль, дети ее любили. Хорошая учительница оказалась, первая которая по настоящему, без глупостей, иностранному языку учила… Два года уже. Только-только к ней привыкли, полюбили… Нате вам, увозят. Это была для меня интересная новость. Но не подал виду, надеясь узнать дополнительную информацию. — У меня-то детей нет пока, а вот приходила к соседке, у той двое в школе, так они взахлеб — какая мол хорошая, такая мол умная. На пианино играет, песни по-английски разучивает, пиески на английском языке ставит… Да зачем, скажи на милость, это детям нашим нужно? В Лондон завтра поедут? Коров на англицкий манер доить будут? Пахать по-американски?… Ну дети малые, глупые… А все равно жалко, что уезжает…. Ты ей муж будешь или… пока друг? — Пока… друг, — Не стал вдаваться в подробности. Вытянул из под руки продавщицы сигареты и выскочил из магазина. Книжку сунул в один карман куртки, блок сигарет — в другой. Раскрывать его и закуривать благородный табачок расхотелось. Достал папиросу, она покрепче, закурил. Вкус табака показался полынно-горьким. Выяснилось, что спешить оказалось некуда и незачем. Обратно шел нетопливо, пиная попадавшиеся на пути комья грязи, слетевшие с тракторного прицепа, початки желтой, перестоявшей кукурузы. Ветер постепенно разогнал тучи. Появился шанс, что сегодня за мной прилетят. Дальше тянуть стало просто невыносимо. Подойдя к дому, неожиданно для себя, обнаружил присутствие посторонних. На крыльце, прислонясь к столбу, курил незнакомый парень в мятом сером костюме, клетчатой кавбойке и цветастом коротком галстуке. Сочетание настолько не вязавшеся с обликом Вероники, с ее утонченным вкусом, что я даже рассмеялся. — Чего лыбишься? — подняв ногу и уперев подошву в стояк двери незнакомец преградил мне дорогу. — Потом скажу. Дай пройти. — Нехер тебе там делать. Вали, если не хочешь ба-альших неприятностей. — Во-первых, повежлевей с незнакомыми, во-вторых, мне нужно забрать свои вещи. — В-третьих, ты принес мне сигареты. — Наглец выхватил блок из кармана куртки и растопыренной пятерней спихнул меня с крыльца. Посчитав, что дело сделано и, видимо, привыкший к полной безнаказанности, парень повернулся к двери, собираясь зайти в дом. Фатальное заблуждение. Одним прыжком заскочил обратно и слегка помог ему, врезав со всего размаха кантом казенного ботинка в кобчик. Короткий вскрик, перешедший в мат, грохот падения. Я вошел следом. — Стоять! Руки! — в лоб мне смотрело дуло пистолета. Пистолет держал мужик лет тридцати — тридцати пяти, среднего роста, с неприятно красивым лицом провинциального героя-любовника, набриолиненными, на косой пробор зачесанными русыми волосами. Губы слюнявые, влажные, с белыми комочками в уголках. Противные губы. Одет человек был в темный костюм, белую нейлоновую рубашку, перетянутую к плечу желтым ремешком с кобурой. Пиджак висел на одном из стульев. — Значит, пистолет не мой, — пронеслось в голове. На полу завозился, пытаясь подняться, подбитый наглец. Стеная сквозь стиснутые зубы и держась руками за ушибленное место, он поднимался, медленно распрямляясь, не соображая от боли, что к чему и непроизвольно закрывая меня от пистолета слюнявого. Грех было не воспользоваться этим. Зимой я ходил к другу в разведбат, где тот служил начальником физподготовки. Подготовка у них, естественно, была специфическая, и дружок, балуясь, пару раз применил на мне некоторые приемы. Понравилось, попросил его подучить немного. Постепенно вошел во вкус и кое-чему действительно выучился. К сожалению, далеко не всему. Резко присев толкнул страдальца вперед, а сам уходя влево рубанул слюнявого ногой по голени. Он выматерился, заорал, рука, державшая пистолет, дернулась и тот пальнул в потолок. Пуля прошла в милиметре над головой моего невежливого собеседника. Тот громко испортил воздух и свалился на напарника, локтем выбив из руки пистолет. Пока они матерясь и стеная возились на полу я кинулся к тумбочке где хранил свое оружие. Вырвал пистолет из кобуры, засадил в рукоятку обойму и снял оружие с предохранителя. Тут я увидел Веронику. Она поднималась с пола, придерживая разодранное от груди до подола платье. Сквозь прореху виднелась грудь с багровыми царапинами — следом ногтей, живот… Горло перехватило, глаза застлало темной пеленой, под черепом полыхнуло и вздулось темное и злое, мир стал двухцветным, серо-белым. Так случалось со мной во время редких драк в школьные, а позже курсантские времена, когда бешенство брало верх над разумом и ни боль, ни удары, ни увещевания, не могли остановить до полной победы над врагом. Я чертовски боялся этого состояния, потому старательно избегал ввязываться в драку. Но если приходилось — бился.