Я жду, что сейчас он скажет, что шутит, но он молча идет к книжному шкафу в задней части комнаты. Только по этому шкафу можно предположить, кто хозяин этого места, поскольку шкаф набит старыми книгами. Но все равно трудно себе представить, как он мог здесь жить. Остальные, видимо, испытывают такие же чувства, ведь после того, как Хадсон включил свет, никто из них так и не сдвинулся с места. Они просто продолжают стоять посреди комнаты и смотрят на это убожество. Тут есть на что посмотреть. Мебель вся в пятнах и такая ветхая, что держится на честном слове, ковер порван в нескольких местах и чем-то заляпан, кошмарные желтые обои выцвели и отслоились, а шторы выглядят так, будто их драла стая диких котов. Глядя на все это, я невольно думаю, что Шарлотта Перкинс Гилман, чей рассказ я прочла в девятом классе, была права. Уверена, окажись я надолго заперта здесь со всем этим хламом, я бы тоже сошла с ума[7]. – Это и есть твой дом? – спрашивает Джексон. Да, тут определенно не помешали бы какие-то разъяснения. – Да, – без колебаний отвечает Хадсон. И тут раздается громкий скрип, когда он одной рукой передвигает тяжелый шкаф на несколько футов ближе к нам. – Зачем он тебе? – На лице Иден написаны отвращение и любопытство, и я ее понимаю. Это очень не похоже на Хадсона. Но он только пожимает плечами. – Скоро вы все увидите. Я иду к нему. Мне любопытно, что он делает, и мне хочется понять его мотивы. За эти месяцы я успела убедиться, что он педант и аккуратист во всем, что касается внешнего вида. Но, даже если не брать это во внимание, его комната в Кэтмире была полной противоположностью этому хлеву. Хадсон ценит комфорт, и он никогда этого не скрывал. – Что ты там делаешь? – спрашиваю я, едва не споткнувшись о край особенно большой прорехи в блевотно-зеленом ковре. Он показывает кивком на стену и говорит: – Смотри и учись. И тут я понимаю что к чему. За книжным шкафом в стене виднеется стальная дверь с кодовым замком и системой сканирования отпечатков пальцев. Хадсон лукаво усмехается, вводит код и прижимает ладонь к панели. Несколько секунд – и дверь отворяется, а за ней я вижу полированную деревянную лестницу, идущую вниз. – Пошли? – спрашивает он. – Пошли, – отвечаю я. Что же там такое? Мы спускаемся вслед за ним и оказываемся в огромном полуподвальном помещении, где в изумлении оглядываемся по сторонам. Как и в его комнате в школе, здесь стоят громадные шкафы, набитые множеством книг. Они стоят вдоль стен, занимая все пространство от пола до потолка. Но мы остановились не поэтому. Мы бы не были в таком шоке, даже если бы стены здесь были розовыми в стразах, а пол уставлен креслами-мешками. – Это… это похоже… – У меня нет слов. К счастью, Иден находит подходящие слова. – Черт возьми, тут все выглядит так, будто именно в этом месте Restoration Hardware снимали интерьеры для своего каталога. Для всего своего каталога. Простора здесь столько, что хватило бы на половину футбольного поля и даже больше, стены, не закрытые книжными стеллажами, выкрашены в жемчужно-белый цвет, и все залито мягким светом, исходящим от ламп, стенных бра и люстр. И везде расставлена мебель в стилях рустик и модерн, выдержанная в белом, черном и бежевом цветах. Полуподвал разделен на восемь зон с помощью мебели и ковров, но все они образуют единый ансамбль. В первой из этих зон справа от нас Хадсон, видимо, слушает музыку. Здесь стоят два черных металлических книжных стеллажа, заполненных музыкальными пластинками, они возвышаются над просторными удобными бежевыми креслами, оттоманками и звуковой аппаратурой, расставленными на белом ковре с длинным ворсом, по которому мне хочется походить босиком. Мы начинаем обходить его логово, не желая пропустить ни одной детали. Дальше располагается зона для тренировок – здесь, разумеется, находятся топоры для метания, а еще луки, колчаны и разнообразные мишени, висящие на стенах. Рядом находятся два белых угловых дивана с бежевыми подушками, а напротив на стене висит большой телевизор. Здесь же разложены игровые контроллеры и шлем виртуальной реальности. Дополняют обстановку несколько приставных столиков в стиле рустик, на которых стоят лампы, и журнальные столики с россыпью журналов. На другом конце стоит огромная латунная кровать, но в отличие от его кровати в школе, на этой все белого цвета. Белые простыни, белые одеяла, белые подушки, белое покрывало. С обеих сторон от кровати стоят массивные антикварные тумбочки, на которых высятся затейливо украшенные серебряные лампы. Но сейчас я смотрю не на кровать. Дело в том, что стена слева от нее выкрашена в тот самый оттенок черного цвета, который я узнаю везде. Здесь же стоят диван и книжные шкафы, составляющие уютный читальный уголок, от вида которого у меня начинает бешено колотиться сердце. – Это та самая комната, которую я написала, когда ты еще был заперт в моей голове, – шепчу я. – Верно, – соглашается он, говоря так тихо, что мне приходится напрячь слух, чтобы расслышать его. – Поэтому ты так настаивал именно на этом цвете стен. – Да, это черный оттенок фирмы «Армани», – отвечает он, закатив глаза. – Я долго трудился над тем, чтобы добиться именно этого тона. Но в его голосе звучит насмешка, самоирония, и это говорит мне о том, что я затронула больную тему. Сопряженную с гораздо большей эмоциональной непредсказуемостью, чем я ожидала. Об этом говорит и то, что он не продолжает этот разговор. Вместо этого он идет к еще одной стальной двери, снабженной еще более навороченными замками, чем первая. Я не следую за ним, а продолжаю оглядываться по сторонам, рассматривая белую кровать, белые диваны, лампы, люстры. Все здесь буквально кричит о радости и свете – и кажется таким знакомым, что у меня щемит сердце. Детали ускользают от меня, но я чувствую нутром, что уже бывала здесь прежде. Любила здесь прежде. И позволила всему этому утечь сквозь пальцы, как песок. Хадсон замечает, что я погружена в себя, и, подойдя ко мне сзади, кладет руки мне на плечи и спрашивает: – Ты в порядке? Его дыхание щекочет мое ухо, и я прижимаюсь к нему на несколько драгоценных секунд. – Мы были здесь. Это… – Мой голос пресекается. – Да, здесь был наш дом. Какое-то время. Я вздыхаю и смаргиваю слезы, на которые у меня сейчас нет времени и которые я не хочу проливать перед Хадсоном. Нелепо так расстраиваться, ведь мы с ним все равно теперь сопряжены. Вернее, это нелепо, если забыть о том, как тяжко было Хадсону, когда мы вернулись в Кэтмир и мои узы сопряжения с Джексоном проявились вновь. Если я позволю себе думать об этом, о том, какую боль это ему причинило, это надорвет мне сердце, и я не уверена, что смогу когда-нибудь полностью оправиться. А как от этого страдал он сам. Я вспоминаю, каким было сегодня его лицо в постели – отчаяние во взгляде, как будто он стал хрупким стеклом в моих руках, – и ощущаю стеснение в груди. Как же трудно ему, выросшему – о чем мы все слишком часто забываем – без капли любви, открыть душу и снова научиться кому-то доверять. А ведь когда он сделал это в первый раз… я просто забыла о нем, как будто он ничего для меня не значил. – Эй, – говорит он, словно читая мои мысли, – я прошел бы через это снова, лишь бы оказаться здесь с тобой. – Я не понимаю, почему, – шепчу я. – После того, как я поступила с тобой… – Ты никак со мной не поступала, – отвечает он и, положив ладонь мне на затылок, прижимает мое лицо к своей груди. – Судьба – ненадежная стерва, как и Кассия. – Он произносит ее имя с такой насмешкой, что видно – в будущем он планирует еще долго развлекаться, насмехаясь над ней. – Но это не имеет никакого отношения к тебе, Грейс. Ты всегда делала только одно – любила меня, – даже когда ничего не помнила. – Это неправда, – выдавливаю я, пытаясь сглотнуть ком в горле. – Это моя правда, – отвечает он. – Я всегда буду помнить о тебе именно это. Я всегда буду помнить это о нас. У меня вырывается всхлип, который заглушает его рубашка, и он гладит мои кудряшки. Вырваться готовы и другие всхлипы, но я подавляю их. Сейчас не время, ведь здесь наши друзья – в том числе и Джексон. А другие наши друзья рассчитывают, что мы проникнем внутрь Двора вампиров и поможем им освободить наших ребят и членов их семей от тех ужасов, которые для них уготовил Сайрус. – Грейс. – Он вздыхает, прижимая меня к себе. – Все в порядке, – говорю я ему, вытирая глаза о его безупречно чистую рубашку – от чего, я уверена, он будет отнюдь не в восторге. – Я в порядке. Он широко улыбается мне. – И даже более того. Я опять вытираю лицо, стараясь делать это как можно более незаметно. Затем выхожу из-за заслонявшего меня Хадсона и вижу, что Джексон и Иден всячески избегают смотреть на нас. Я им благодарна, хотя мне и становится ужасно неловко. Решив, что наилучшее средство от неловкости – это вернуться к делу, я спрашиваю: – Ну так каким же образом мы сможем проникнуть отсюда ко Двору вампиров? Хадсон не отвечает. Зато он опять подходит к двери с навороченными системами безопасности в противоположном конце комнаты, и, после того как система сканирует отпечаток его ладони, его глазное яблоко и он вводит код доступа, дверь отворяется. – Кто пойдет первым? – В темный и жуткий туннель? – прикалывается Иден. – Ну, конечно же… Первым идет Джексон – что неудивительно, – за ним следует Иден, Хадсон берет какой-то небольшой мешочек из комода возле двери, и мы с ним замыкаем процессию. Хадсон поясняет, что этот туннель ведет из его берлоги прямиком в помещения для прислуги, которые, как мы узнали из плана-схемы, находятся недалеко от темниц. Когда мы идем по узкому проходу, я обнаруживаю, что он совсем не так страшен, как я ожидала. И даже куда менее страшен, чем те туннели, по которым я ходила в Кэтмире из замка в изостудию. Это просто ничем не примечательный проход с деревянными балками под потолком и неглазурованной керамической плиткой на полу, не видно даже пауков. Непонятно, почему здесь нет паутины, ведь, надо полагать, этому подземному ходу уже несколько веков, но сама я однозначно не имею ничего против. Однако мне любопытно. Мне интересен и сам этот туннель, и то, что Сайруса не волнует, что внутрь его Двора ведет такой ход – хотя, возможно, он этого не знает? Мы поворачиваем направо, и Хадсон говорит: – Мы уже почти пришли. Еще сотня метров, и мы будем на месте. – А что, если Сайрус выставил у входа охрану? – спрашиваю я. – Для человека, который обычно продумывает все до мелочей – на нашу беду, – было бы странно так наплевательски относиться к безопасности своего Двора. Очень, очень странно. – Вообще-то у меня тот же вопрос, – замечает Джексон. – Если он держит наших ребят в темницах, разве не логично выставить у каждого входа охрану?