Сдавал ему ее один парнишка. Сам у жены жил, в каком-то НИИ за сто сорок трудился, а за квартиру полтораста в месяц брал. Но Виктор Константинович на него не обижался. Квартирка на Шереметьевской, телефон, две комнаты, а что еще человеку надо? Он подошел к окну. Поблескивала в темноте крыша машины. Шереметьевская улица пустая. Никого. Самое время по ночной прохладе тронуться. И тут песню он вспомнил. Пел ее в далеких пятидесятых в колонии вор-законник, начавший свою карьеру еще при нэпе. Модно одетый, с букетом в петлице, В сером английском пальто, Ровно в семь тридцать покинул столицу я, Даже не глянув в окно. Так же и он. Прощай, Москва. В Сухуми жарко, море, фрукты. Виктор Константинович открыл кейс. Пачки денег лежали аккуратно, одна к одной. Хватит, хватит ему на тихую старость. А Сережа Пронин, конечно, загремит. Ничего, если уж в дело вошел, тюрьма закалит. Он из нее злым, умным делягой выйдет. Как здорово-то, что Бог Бурмина прибрал. Нашелся человек, шлепнул, а то второй раз он на дороге у Виктора Константиновича встал. Пора. Он положил ключи на стол, а дверь захлопнул. Приедет хозяин, порадуется. Он ему полный холодильник жратвы и выпивки оставил да маленький цветной телевизор. Пусть пользуется. Виктор Константинович вышел из подъезда. До чего же ночь славная. Тихо, прохладно. Он подошел к машине, открыл. Положил кейс на сиденье. И вздрогнул. Кто-то сзади взял его за локоть. Обернулся быстро… Перед ним стоял заместитель начальника УБХСС города полковник Сиротин. — Далеко собрались, гражданин Плужников? — А вам какое дело? — Нехорошо. Грубо. Мы беспокоимся, гражданин Плужников, как вы в таком возрасте, ночью, один за рулем. — Надеюсь, что все процессуальные формальности соблюдены? — спросил Виктор Константинович. — Конечно. С таким серьезным человеком, как вы, надо все делать серьезно. — Поедем на Петровку? — Да уж не в Сухуми. Нехорошо стало от этих слов на душе у Виктора Константиновича. Значит, знают. Много. Больше, чем он предполагал. — Явка с повинной, гражданин полковник, не пройдет? — Нет, — засмеялся Сиротин, — я вам предлагал это два года назад по делу о трикотаже. Теперь речь может идти только о чистосердечном признании. — В машине лежит кейс, в нем денег больше, чем вы видели за всю жизнь. Берите его и отвернитесь на десять минут. — Неисправимый вы человек, Плужников. А что касается денег, то у таких, как вы, я видел их столько, что вам и не снилось. Прошу. Сиротин указал рукой на черную «Волгу», стоящую у бровки тротуара. Из нее вышли трое крепких молодых людей, быстро, профессионально ощупали задержанного. Виктору Константиновичу захотелось кричать, но он сдержался из последних сил. В кабинете невыносимо пахло табачным перегаром. Сам дурак, забыл выбросить окурки из пепельницы, а окно, согласно инструкции, на ночь запиралось. Олег распахнул окно. День начинался прохладным. Солнца не было. Воздух был сыроватый, видимо, собирался дождь. Вошел Прохоров: — Доброе утро. — Здравствуй, Боря. — А я своих до конца лета к теще в Крым отправил. — Везет же людям, умеют жениться выгодно. И жена кандидат наук, и теща в Крыму, и сына Федотом не назвали. Прохоров молча усмехнулся. Они были ровесники. Пришли в милицию в одно и то же время. Только Олег учился в ВЮЗИ, а Борис окончил юрфак МГУ. Они даже работали вместе в районе. Затем Олега забрали в областное управление, а Прохоров вскоре стал начальником уголовного розыска района, когда случилось это дело о наезде. Рядом с Озерами неизвестный сбил человека и исчез. Преступника нашли через два дня. Но… позвонили, порекомендовали дело спустить на тормозах. В то время такое случалось. А Борис не захотел. Более того, задержал подозреваемого на семьдесят два часа. Через день его отрекомендовали на работу в областное управление, а дело о наезде закрыли. Строптивый капитан был, правда, с почетом, но устранен. С тех пор он изменился. Стал сух и неразговорчив. Старался ничего не принимать близко к сердцу. Четко выполнял работу, и все. Но в их деле одной четкости недостаточно. Здесь необходим несколько иной подход. Потому что работа с людьми всегда сродни творчеству. Она так же неожиданна и прекрасна. Олег видел, как на деле Бурмина Прохоров словно просыпается от некой летаргии. Правда, медленно, но все же становится тем самым горячим оперативником, которого Олег знал по совместной работе в районе. — Ну что, привезли Бобакова? — спросил Наумов. — Скоро будет. Впереди конвойный и сзади конвойный. А по бокам стены, а на окнах решетки. Значит, опять поедет он далеко на север. А там проволока да лесоповал. Только вот коридорчик незнакомый. Не в МУР его привезли, а куда? — Начальник, — спросил Бобаков, — куда привез-то? — Молчать. Узнаешь. Нет, с ними не поговоришь. Не те люди. Конвой, он и есть конвой. У дверей с цифрой 21 конвоир скомандовал: — Стой! Бобаков посмотрел еще раз на дверь. Очко. Значит, повезет, мальчонка. — Товарищ майор, арестованный Бобаков доставлен. И тут на стене Бобаков прочитал плакат о лучших работниках милиции Московской области. Вот это да… Зачем его сюда привезли? — Заходи, — коротко скомандовал старшина. И он вошел. В комнате сидели двое. — Садитесь, Бобаков. Он сел, устроился удобно, а глазом уже наметил пачку сигарет. — Закурить разрешите, гражданин начальник? Так спросил, для разговора. Точно знал, что начальник разрешит. В розыске ребята работают не вредные. Потому что жизнь у них не приведи господь. — Курите. Бобаков взял сигарету, чиркнул спичкой, затянулся глубоко. — Начальник, зачем меня в область привезли? Я дальше Тушина не езжу. — А у нас с вами, гражданин Бобаков, разговор о Москве пойдет. Вам фамилия Бурмин что-нибудь говорит? — Кличку знаешь? — Он, Бобаков, не собака, у него клички нет. — Значит, фраер. Убей меня бог, начальник, не помню такой фамилии. — Тогда я построю вопрос иначе. С кем, Бобаков, вы два года назад дрались у «Софии»? Бобаков задумался. Конечно, припомнить можно. Но что ему это даст? Хорошая память в его деле — не всегда лучший помощник. — Напоминаю, Бобаков. Вот протоколы десятого отделения… — Не надо, не напоминай. Я за это пятнадцать суток получил. — Бобаков, вы парень тертый, неужели думаете, что мы вас спрашиваем из праздного любопытства?