– Опять без шапки? В такой холод? – Парень Саши снял с головы ушанку и натянул на девушку. – Представляешь, мне приснился какой-то фантасмагорический сон про инкуба, расскажу по дороге, – сказала она, ёжась от утреннего мороза. Сев в машину, Саша улыбнулась: жить не так уж и плохо. Об ангелах и дагонах Он очнулся на мягком столе, задрапированном белой тканью. Вокруг суетились белоснежные люди, горел яркий свет, повсюду разносилось монотонное жужжание, похожее на звук эфира, несущей частоты в радиоприёмнике. Пятки неприятно холодило, казалось, отовсюду, из незримого нечто, его овевают потоки холодного воздуха. Легко встав со стола, он немного удивился, что остальные не стали обращать на его передвижение ровным счётом никакого внимания, оттолкнулся от пола упругими пятками, пошатнулся и упал. Ноги не ходили, зато за спиной виднелось что-то облачно-неосязаемое. Два белых крыла – как странно! Тогда он попробовал лететь, а не идти, и это получилось гораздо искуснее, будто бы он всю жизнь только и занимался тем, что парил в воздухе, как альбатрос. Ощущение полёта немного позабавило его, оно казалось таким близким, столь привычным, что вызывало острую режущую боль в груди от тоски, что когда-то это было недоступно. Но требовалось лететь, куда – неважно, просто к небесам. Пролетая под озарёнными тусклыми лампами коридорам, краска со стен которых свисала, словно ветви лишайника, гроздьями или мохнатой бородой, он видел своё отражение в выщербленном кафеле, местами испачканным чем-то прозрачно-алым. Со стороны он, оказывается, более всего походил на человеческое создание, тонкое, прозрачное, светловолосое и ясноглазое. Надетый на нём хитон слегка напоминал погребальный саван, но его это не смущало: жить можно. Вдоль стен, однако, тащились какие-то страшные тени, и их поведение было явно угрожающим. Бесформенные балахоны медленно и мерно надвигались на него, и он заметался между потолком и стенами, не зная, куда скрыться от безмолвного зовущего взора этих теней. – Улетай, крошка, это же дагоны! Дагон догонит – и съест. Они любят таких, как ты, невылупившихся, – раздался голос из пустого пространства. Быстро оглядевшись по сторонам и не обнаружив источника звука, он полетел вперёд, слишком сильно разогнался на повороте, ненароком пролетев сквозь стену. Вот он как умеет! Теперь никакие дагоны его не поймают. А кровожадное урчание меж тем раздавалось всё ближе и ближе, и чёрные балахоны тянули когтистые руки через обшарпанную стену здания. – Отлети повыше на безопасное расстояние, там они не смогут тебя достать, – посоветовал тот же невидимый голос. – Летать они не умеют. Быстро вознёсшись к начинающим багроветь облакам, он оглядел город внизу. Медленной пёстрой рекой тёк поток автомобилей, периодически замиравший в пробках, сквозь зелёную взвесь парковых деревьев куда-то спешили одиночные бегуны и собачники, витрины магазинов разгорались, отдавая неоновое мерцание ночи, а на широкие просторы грязных дворовых площадок выходили ночные дворники, неутомимые сторожа красоты и борцы за чистоту и сияние этого мира. Мимо проносились поливальные машины, освежая асфальт живительной влагой, напитывая его защитным слоем от пыли и грязи. Сделав в воздухе бочку с разворотом, он задумался о том, откуда же всё-таки взялся. Люди внизу, судя по всему, не замечали его, всё так же неторопливо поспешая по собственным ежедневным делам. Голуби, вороны и другие птицы, пролетавшие мимо, слегка шарахались в стороны, будто приметив какого-то призрака. «Призрак? Может, я, на самом деле, и есть призрак? И тогда бы это упростило понимание моей картины мира», – подумал он. Опустившись наземь, он медленно побрёл в ночь, разглядывая витрины магазинов, вглядываясь в лица людей, в попытке различить кого-нибудь знакомого. Он шёл, внимательно смотря на людей. Длинные волосы, пегие волосы, каштановые волосы, короткостриженные, рыжие. Веснушки, аквамариновые глаза, блистающие, как звёзды, изумрудные очи. Облака парфюма, наплывающие друг на друга. Готы, эмо, металлисты, модники, стильные люди, неопрятные люди – и никто не узнавал его, ни один! Грустно сложив за спиной крылья, он забрёл в какое-то уютное кафе. На окнах струились прозрачные бирюзовые занавеси, вдоль стен стояли нескончаемые ряды книжных полок, заполненные литературой самых разных жанров – от беллетристики до публицистики. Под потолком висела хрустальная люстра, с лампочками в виде канделябров, к стенам крепились бра, сделанные в подобном же стиле. Уютные столики красного дерева с резными ножками, выполненными в виде грифонов, русалок и химер, были украшены плетёными скатертями, сделанными из похожего на бамбук материала. Вкруг них расположились стулья, сделанные точно в таком же стиле, да ещё и обитые бархатом. – Что вам угодно? – К нему подошла официантка с волосами, забранными в два чёрных задорных хвостика. Её накрахмаленный передник идеально сочетался с костюмом старинной английской горничной. Два живых чёрных глаза блестели из-под вихрастой чёлки. – Вы меня видите? – спросил он, немало удивившись. – Да, – кивнула она, – вам повезло, что вы забрели сюда. Обычно, такие, как вы, неоперившиеся, легко достаются на корм дагонам. Но здесь вы можете чувствовать себя легко и свободно. Вы не хотите есть? Обычно, всех вновь прибывших очень сильно терзает информационный голод. – Меня волнует кто я, как здесь оказался, кто такие дагоны, и что мне делать дальше, вы не подскажете? – Сию минуту, – сказала она, и, отвернувшись, ушла. Через несколько томительных минут она вернулась с подносом, на котором лежал толстый талмуд, одно письмо и розовый листок. – Как будете оплачивать? – Э-э-э… но у меня ничего нет. Она терпеливо улыбнулась. – За информацию платят временем. Вы готовы к процессу снятия со счёта вашего персонального времени? Помедлив, он кивнул. Всё равно его съедят дагоны, если он не узнает, что они такое. Оголив его запястье, девушка быстро провела рукой по едва различимой вене. Оттуда брызнула красная лента, состоящая из маленьких картинок, видимо, его потерянных воспоминаний. Он ощутил себя ещё более лёгким и невесомым. Довольно улыбнувшись, официантка сказала: – Оплата произведена по всем правилам. Приятного аппетита. Он начал с розового листка. Это оказалась записка, торопливо сделанная женской рукой, вернее, её обрывок: –…дня ни в коем случае не проходите по Парковой, с левой стороны ожида… Это ничего ему не объяснило. Письмо оказалось без надписанного адреса. Внутри конверта лежала пергаментная бумага, на которой было написано всего два слова: Менсус Сильано. В талмуде же описывались жуткие твари: дикие вырги, высасывающие костный мозг у заснувших на парковых скамейках неосторожных прохожих, кровожадные ыыыргалы, высасывающие кровь исключительно женщин, карригоры, гиганты, нападающие с последним лучом рассвета, пронзая сердце жертвы, чтобы похитить её душу, и дагоны, существа призрачного мира, охотящиеся за душами, которые ещё не определились, куда они попадут – отправятся ли в Путь, останутся Здесь, или же станут блуждать. Что дагоны делают с этими душами – о том здесь лучше умолчать, настолько это ужасно. Менсуса – как он понял, его зовут именно так, – аж передёрнуло. Встав, он сдержанно раскланялся с гостеприимной официанткой, искусственная улыбка которой уже не казалась ему такой приветливой. Струны ветра, натянутые на его крыльях, зазвенели – теперь он понял, как люди лишаются воспоминаний при перерождении: просто отдают их в обмен на необходимую для выживания информацию в таких вот кафе данных. Куда держать путь дальше, Менсус? Ты знаешь не более, чем ведал до этого, и путь твой не предопределён. Будь здесь хотя бы какой-то проводник, тогда можно было бы говорить о путешествии, но здесь пусто и тихо, и неясно, что делать, кроме того, что необходимо бегать от дагонов. Издалека до него донёсся чей-то тихий плач. Так могла бы звучать арфа, если бы пальцы ветра нежно перебирали её на минорных нотах. Взлетев, он направился к источнику звука. Звук исходил из леса. Менсус замер, ослеплённые ужасающим зрелищем: человек взобрался на крутую скалу, нацепил на шею верёвку, привязанную к ветвям расположившегося чуть выше дерева, и приготовился прыгать. Увидев ангела, человек, однако, замер. Протянув вперёд руку, Менсус медленно подлетел к самоубийце и погладил его по голове. – За что ты так казнишь себя? В этом мире нет ничего более непоправимого, чем самоубийство, ты должен бы это знать – вон, какой взрослый. – А ты кто такой? – Я – Менсус, и больше я ничего о себе не знаю. Зачем ты решил свести счёты с жизнью? Висельник заплакал. До слуха Менсуса вновь донеслись звуки арфы. – Понимаешь, вчера утром я, как обычно, сел на мотоцикл, решил прокатиться на своей любимой скорости, но, проезжая мимо парка, сбил человека. Насмерть, кажется. Он сейчас в реанимации, а я стал убийцей, и я никогда себе этого не прощу! Менсус вновь погладил незнакомца по голове и молвил: – Ты не прав! Во-первых, ты раскаиваешься, и это уже хорошо для твоей души. Во-вторых, я думаю, он бы простил тебя, ведь у тебя такие грустные глаза и такое доброе сердце. Ты не хотел зла. Думаю, он уже простил тебя. А теперь вылезай из петли, потому что на этот раз ты на самом деле рискуешь совершить непоправимое, а этого делать ни в коем случае нельзя. Тебя съедят. Здесь есть дагоны, ты их не видел, но они обязательно съедят тебя. Пойдём. Всё будет хорошо. Висельник подал руку Менсусу, и тот отвёл его до самого дома, уложил спать и накрыл одеялом. Вдруг что-то дёрнуло его, и он оказался всё на том же столе, только не помнил ничего из того, что произошло с ним в бессознательном состоянии. Над ним склонились уставшие врачи, сутки боровшиеся за его жизнь. – Говорить можете? – Да, – пророкотал он. – Только ничего не помню, ни своего имени, ни как я здесь оказался. – Вас зовут Менсус Сильано, мотоциклист, который сбил вас, ждёт в коридоре, чтобы, по его собственным словам, «вымолить прощения на коленях». – Да? Пусть же войдёт. В отделение реанимации вошёл понурый молодой человек с многочисленными кровоподтёками на лице и теле, а также следом верёвки на шее. При виде Менсуса глаза его широко распахнулись: – Так это были вы! Менсус удивился ещё больше. – Где я был? Я всё это время провёл без сознания, и даже не помню, кто я. – Вы же Менсус! Это вы спасли мне жизнь! – Я не мог этого сделать, напротив, мне сказали, что это вы чуть было не отняли мою. Но я вас не виню, по вашим глазам видно, что вы хороший и отзывчивый человек. – Спаситель! – Неудачливый мотоциклист со слезами на глазах бросился обнимать руку Менсуса. Менсус лежал на спине, ощущая безграничное счастье от чего-то, чего он сам не помнил, и пытался воспринять бессвязное бормотание мотоциклиста об ангелах и дагонах. А в воздухе медленно кружилось белоснежное пёрышко, и арфы ветра звучали где-то вдалеке, превращаясь в бессвязный, но такой драгоценный шум жизни. Тень того мира Ночь принесла неожиданное похолодание. Никто не мог подумать, что сентябрь так жестоко посмеётся над обитателями небольшого английского городка. Пурга закружила-завертела свои снежные прялки, повела хороводы снежинок, и льдистые солдаты штурмовали озёрную гладь. День померк, поблёк, растеряв все свои краски, и только тонкое кружево метели, белое пустынное марево, расцвечивало его. Ходить по озёрной глади всё равно не получалось, поэтому соседняя деревня оказалась парализована этим неожиданным льдистым покровом. Судоходство прекратилось вовсе, а в обход, по снежным развалам, никто брести не хотел. Многие подхватили в этот день простуду и остались сидеть дома, не чувствуя аромата наступающей зимы, не осязая запаха первого снега. Их тоскливые глаза провожали торопящихся на работу коллег и просто случайных знакомых. А ветер танцевал в ветвях ив, окутывая мир серебром, превращая эти места в магические урочища. Прекрасный сосновый бор стал подобен гардеробной какого-то великана, носящего исключительно белые и пепельные одеяния. Джон Доу тоже спешил на работу. Он опаздывал, как и всегда. Безразличие и холодность этого мира угнетали его романтическое воображение, а работа учётчиком ещё более распаляла дух. Он роптал на небеса, а небеса посылали кружащиеся потоки снега, утопив город в белой стоячей воде. Джон с досады пнул ближайший сугроб, и что-то блестящее вылетело из него, что-то, что было оформлено в розовато-голубых и даже изумрудных тонах. Попытавшись рассмотреть, что это такое, он обнаружил, что это бутон какого-то неведомого ему растения. Пожалев бедный цветок, такой же неприкаянный в этом ледяном мире, как и сам Джон, молодой человек засунул его за пазуху, и ещё медленнее поплёлся на работу. Начальник Джона, Антон Складоски, был очень зол. Он так и сказал: – Я очень зол. И это последний раз, когда вы опаздываете на работу. Следующий будет последний – и ищите потом достойную себя профессию сами. Тоже мне, кандидат философских наук. Кому вы нужны – пустобрёх и пустослов. Немедленно за бумаги – грядёт полугодовой отчёт! И перестаньте смотреть на небо. Бесплатный душ с небес не заменит вам горячую ванну, грязнуля, что у вас на лице за мерзкие зелёные пятна? Джон прикоснулся рукой к своей щеке. Он и забыл, как сегодня утром пытался запечатлеть весну, рисуя ландыши на небольшой холсте. Он хотел подарить эту картину Катарине, своей давней невозможной любви. Впрочем, Катарина счастливо собиралась замуж, и её не интересовали такие мелочи. Увы, она была слишком прагматична, чтобы упустить своего принца на золотом «мерине». Работая учётчиком, Джон получал столько-то евро и ещё немного центов, но этого было мало, чтобы удовлетворить постоянно растущие аппетиты Катарины. Ох, девушки, что же вы обращаете внимание лишь на материальные блага, вместо духовных достоинств?