Сняв пальто и небрежно накинув его на спинку стула, Джон прошёлся по кабинету, поздоровался с коллегами, такими же неудачниками, как он, сел на своё место, потом вдруг порывисто вскочил, достал из кармана пиджака помятый цветок, нежно отогрел его дыханием и поставил в стакан с водой на столе, любуясь и умиляясь внезапному чуду. Цветок унесло откуда-то вместе с корнями, поэтому Джон планировал пересадить его в горшок, чтобы чудесное растение выжило, став отрадой его печальных дней. Подперев подбородок кулаком, он мечтательно смотрел на цветок, так, будто бы тот был прекрасной девушкой. Его лилейная стройность поражала воображение. Взяв карандаш и случайную бумажку, он набросал лёгкий скетчик этого цветка. Получилось весьма похоже. – Джо–н–н До–у, – угрожающе протянул его имя начальник. – Чем вы занимаетесь на рабочем месте? В отделе N аврал, им срочно требуются ваши данные. Ещё один подобный проступок – и вы вылетите отсюда, как ведьма на своём помеле из адского котла. Протяжно вздохнув, он отложил карандаш и взялся за цифры. Цифры никогда не отвечали ему взаимностью. Сухие, холодные, алчные и скучные, они не могли удовлетворить жажду его поэтического сердца. Поэтому он страдал, хотя другую работу ему мешали найти собственная нерасторопность и мечтательность. День тянулся мучительно медленно, как это бывает только на нелюбимой работе. Секунды цеплялись друг за друга, как зубчики шестерёнок, минуты медленно, подобно мельничным жерновам, просеивали время. Джон сходил помыть руки. Джон выпил чашечку эспрессо в местном буфете. Джон поник головой. Джон положил голову на переплетение рук, любуясь цветком. В итоге, он не успел закончить дневную работу в срок и остался сверхурочно. Глаза его слипались, и вот он уснул, и всю ночь ему снились танцующие цветки, прекрасные девушки с лепестками вместо лиц, дикие ревущие волки в офисных костюмах и попавшие в водоворот брёвна. Очнувшись, диким взором он обвёл офис, оценил обстановку. Четыре утра, он не ужинал, пакет с зарплатой лежит на столе перед ним. Пересчитал купюры – на этот раз ещё меньше. Вздохнул. Потянулся, решил бросить работу. Оставил листок с заявлением на столе у начальника, вскрыл сейф кадрового отдела, забрал свои документы. Потом осторожно завернул в целлофан и картон найденный цветок и потащился домой. На улице ещё похолодало. Хмурое серое небо уже и снегом не радовало. Стоял такой мерзкий полусолнечный день, когда даже птицы спали под крышами нахохлившись и встопорщив свои пёрышки. Серая марь, серая хмарь. Под этим неуютным небом Джон потащился домой, поминутно озираясь, так как ему казалось, что за ним кто-то следит. – Ва-а-а! – услышал он протяжный плач. На земле сидела девочка, и ревела, размазывая по грязным щекам потёки солёной воды. – Чего плачешь? – спросил Джон. Девочка на секунду затаила дыхание и зашлась с новой силой. – Ну… – неумело сказал Джон. – Ты не плачь, всё же, живём, живём… Она сказала: – Мальчишки отняли деньги на продукты, и теперь нам с мамой нечего будет кушать, совсем нечего. Джон сразу понял, что обречён. Ещё в тот самый момент, когда увидел это девчонку. Неловко положив перед ней конверт с деньгами, он пустился бежать, чтобы только не слышать торопливых слов благодарности, не видеть её враз заблестевших глаз, и не думать о том, что сам он теперь обречён на голодание. Придя домой, Джон сел за письменный стол, взявшись за давно отложенную диссертацию. Можно стать доктором, переехать в другой город, поправить своё состояние… Главное, не умереть до того, как это произойдёт. Бережно поставив цветочек в хрустальную вазочку, Джон налил туда воды и добавил сахара, чтобы цветок лучше прижился. Побрызгал его листочки из пульверизатора. И пригорюнился. Но потом вновь взялся за работу. Как ни странно, теперь, когда его телефон был отключён, работа брошена, в холодильнике было пусто, в карманах тоже – работалось споро и хорошо. Ничего не отвлекало, мысль лилась, и уже к вечеру он окончил свой мучительный труд. Теперь осталось лишь защититься в родных пенатах, откуда он был изгнан с позором за распитие спиртных напитков (после чего поспешно завязал), переехать в приличное место и начать другу жизнь. С цветком. А Катарина – ну её, меркантильная дамочка, зачем нам такие, верно, цветочек? И вновь Джон уснул за рабочим столом, невзирая на тигриное урчание желудка. А проснулся от звона разбитого стекла. Сквозь проём ощутимо тянуло сквозняком, прозрачный тюль колыхался в такт порывам ветра. Причём пробоина была не как от камня или небольшого предмета, а словно сделанная очень увесистым телом. На кухне раздался крик. Джон немедленно бросился туда, прихватив по пути первое, что попалось в руку – отвёртку. В помещении бесновался огромный зверь, более всего похожий на помесь тигра, крысы и волка. Его треугольные глаза свирепо озирали окрестности, шесть мощных хвостов били по бокам. На мгновение отвлёкшись на Джона, он вернулся к своей жертве. Это была хрупкая юная девушка, облачённая в розовато-голубые одежды. Её кожа слегка отдавала зелёным цветом. Глаза цвета фиалок испуганно распахнулись и светились испугом и болью. Джон, недолго думая, изловчился и воткнул отвёртку в ухо диковинному зверю. Тот завыл, застонал, заохал и убежал, предварительно оставив на теле Джона длинные царапины от когтей. Напевом весеннего ветерка раздался голосок: – Он ещё вернётся. Тигралии – очень агрессивные феи, они не любят нас, лавиний. Джон медленно сполз вниз по косяку. – Кто? Что? Не понимаю. Наверное, я ещё не полностью пробудился, хотя царапины очень жжёт. Лавиния подошла к нему, и только тут он заметил четыре острых прозрачных крыла, которые изящно колыхались за её спиной. – И правда, фея, – улыбнулся Джон. – Волосы изумрудные, кожа светло-зелёная, большие глазища и красивые скулы. Ты такая изящная, цветочек. И тут он сам понял, что сказал. Фея лукаво улыбнулась ему. – Спасибо, что спас меня, накормил и пригрел. Я вижу, у тебя доброе сердце, и поэтому помогу тебе. Я потеряла дорогу в царство фей, и прошу – дай пока пожить у тебя. Взамен я принесу тебе удачу. Джон улыбнулся: – Да какие проблемы? Был цветочек – стала девочка. Мне же приятнее. Правда, мне и накормить-то тебя нечем… Фея подлетела к нему. Джон смущённо потупился. – Завтра тебе позвонят из университета, спросят про диссертацию. Защиту назначат на среду, а после защиты мы переедем. Деньги появятся завтра, патент на твоё прошлое изобретение наконец-то принесёт тебе денег. В твоей жизни наступила светлая полоса, когда ты пожалел неприкаянный цветочек и спас его. А теперь тебе нужно отдохнуть. Спи. Джон уполз в постель и немедля погрузился в сон, полный сказочных грёз. Так хорошо и приятно ему не спалось долгие годы. – Доброе утро, – сказала феечка, подавая завтрак в постель – апельсиновый фреш, тосты, яичницу с беконом. – И не спрашивай, откуда я это взяла. Джон и не стал, но взамен спросил другое: – Как тебя зовут? – Лавилаллия, – с улыбкой ответила фея. – Кстати, я починила стекло, пробитое незадачливым гостем. И к нам пришла оттепель. Джон выглянул в окно. С крыш стекали снежные капли, на улицах образовались лужи, и озеро больше не было оковано ледяной бронёй. Замечательно! Раздался телефонный звонок. – Да, я слушаю? – Джон, это с кафедры. Вы закончили свою диссертацию? – Да, полностью. – В таком случае, мы объявляем для вас амнистию. Приходите в среду на защиту. Рецензент для вас также уже назначен. – Большое спасибо. Джон обнял фею и закружился по комнате. Он был счастлив. Жизнь налаживалась. И потянулись счастливые дни. После защиты они переехали жить в другой город, где Джон вновь смог преподавать. Тигралия больше не появлялась, и жизнь Джона и Лавилаллии стала всё больше напоминать счастливую семейную идиллию. По утрам она будила его своим мелодичным голоском, готовила неизменный завтрак, снаряжала на работу, а вечером ждала на подоконнике, свесив ноги вниз. Джон знал, что каждую ночь она летает. Но однажды она стала грустна. Крылья её уныло опустились, цвет лица стал более бледным, а фиалковые глаза более не блестели. – Что случилась, дорогая моя фиалочка? – спросил он её. – Мне хорошо жить с тобой, Джонни, но я – существо иного мира, моё место не здесь. Я бы очень хотела вернуться домой, но не могу. И Джон начал грустить тоже. Он понял, что их призрачное счастье не навсегда, и однажды она просто сбежит от него, исчезнет, как капля росы поутру. Стена отчуждения меж ними возрастала с каждым днём. И однажды Джон не выдержал этого. Вернувшись домой, он хотел было броситься к ногам своей феи, но не нашёл её нигде. Исступлённо он звал её имя, бродил по улицам с потухшими глазами, но всё было напрасно: она ушла, так же внезапно, как появилась в его жизни, и боле он её не увидит. Бросив в мусорное ведро коробочку с обручальным кольцом, Джон упал на кровать и застонал. Счастье кончилось. Спустя некоторое время он заболел. Одинокие осенние дни перетекли в одинокие дни зимние. Джон лежал в постели, слушал старую классику, лицо его осунулось, глаза запали и стали большими и тусклыми, он исхудал. Клетчатый плед и кружка крепкого чая с малиной стали его постоянными спутниками, жизнь, казалось, остановилась. Как-то раз, во время посещения домашнего врача, он услышал неутешительный диагноз: ему осталось чуть менее месяца. Он увядал от тоски и горя. А в одну из ночей к Джону ворвалась тигралия. Она разгрызла горло, разметала предметы, разбила все стёкла и зеркала в доме и скрылась. Потом оказалось, что это бред, тяжкий сон, навеянный отсутствием возлюбленной. Закрыв глаза, Джон приготовился умирать. И тут увидел её – облачённую в подвенечное платье, сверкающее лунным шёлком, ещё более прекрасную, чем прежде. – Пойдём со мной. Мне дозволено забрать тебя в царство фей. И там ты станешь моим наречённым. Протянув ей ослабелую руку, озарённый нежданной радостью, Джон медленно поднялся с постели и ушёл в неизвестном направлении. А утро осветило одиноко лежащее тело мёртвого доктора философии, на чьём лице застыла неземная улыбка. Афалина Арви сидел на краю щербатой скалы и смотрел на простирающуюся под ним пустоту. Небо гремело и стонало, бесновались змеистые молнии, вонзаясь в беззащитную океаническую пучину под ними. Небо шло войной на океан, а солёные языки воды тщетно пытались дотянуться до тёмных громад грозовых туч, чтобы затянуть их безвозвратно в бездну. Пенистые гребни с шумом и грохотом обрушивались на скалу, где сидел Арви. Когда юноша закрывал глаза, ему казалось, что он слышит шорох миллиардов газетных листов одновременно, и звон огромного басовитого колокола где-то глубоко под землёй, в неведомой каверне. Под низким суровым небом, рассекая острыми крыльями ветер, реяли крикливые чайки. Их протяжные и печальные вопли, берущие за душу, были слышны лишь в том случае, если Арви устало прикрывал глаза. А когда он впадал в некое подобие транса, тщетно пытаясь взглядом поймать узенькую полоску горизонта, он слышал крики дельфинов. Их зов разносился по всему эфиру, звонко дребезжа где-то на периферии слуха, и тогда Арви вздрагивал и словно бы пробуждался от нездорового сна. Если бы… Если бы он мог присоединиться к пляске свободных морских животных, если бы он мог, как и они, петь и смеяться над бурей, над косыми струями дождя в этот промозглый осенний день… Если бы он мог позволить себе стать свободным. – Хочу, – прошептал он, – хочу… ххх