– Погода изменилась, – мрачно сказал профессор. Он был совсем не стар – его чёрные волосы ещё не покрывали жемчужные россыпи седины. Проведя рукой по жёсткой четырёхдневной щетине, он нахмурил густые соболиные брови. Выпрямившись во весь недюжинный рост, профессор поднялся и начал ходить по лаборатории. Встав возле окна, он слегка раздёрнул плотно прикрытые шторы и посмотрел на небо. Мо невольно залюбовалась его ладным римским профилем. Но вдруг он резко обернулся к ней, явно намереваясь что-то сказать. Моника, ловящая взглядом каждое его движение, сделала вид, что усиленно работает над диссертацией. Её пальцы вразнобой щёлкали по клавиатуре новенького белого лэптопа, но мысли блуждали далеко от небесных тел. – Вы всё время витаете в облаках, – вновь нахмурился профессор. – С вашими способностями… Он подошёл к только что вскипевшему чайнику, набрал в чашку кипяток и бросил четыре ложки дешёвого растворимого кофе. Потом профессор посмотрел в сторону, увидел кружку Мо, с ручкой в виде смешного чеширского кота, улыбнулся уголком рта и заварил ей жасминовый чай. – Выпейте, – посоветовал он. – Это немного взбодрит вас. Моника сдержанно поблагодарила, хотя немного вздрогнула, когда их пальцы соприкоснулись. – Вы замёрзли? – с каким-то непонятным удовлетворением спросил профессор. – А ведь я вам только что сказал, что погода изменилась. Между прочим, на улице – снег. Моника испуганно вскочила на ноги, добежала до окна и раздёрнула шторы. За окном лились настоящие снежные каскады. Мо посмотрела на свои ноги. Тонкие облегающие джинсы, лёгкие полосатые кеды… И бледно-розовая блузка с короткими рукавами-фонариками. Плюс чёрная бейсболка и рюкзак под лэптоп. В довершение беды, она приехала на велосипеде, решив, что погода лучше подходит для прогулки на свежем воздухе, чем для поездки на пикапе. Медленно опустив руки, девушка вернулась на место и продолжила заниматься диссертацией. – Вчера… – тихо прошептала она. Профессор вопросительно посмотрел на неё. – Вы что-то сказали? – Вчера, – продолжила она охрипшим от волнения голосом. – Я видела взрыв звезды NGC 1624-2. А потом был метеор… – Вы уверены? – В голосе профессора сквозила изрядная доля скепсиса. – С такого расстояния? Мо покраснела. – Я видела это, я совершенно уверена. Даже позвонила в обсерваторию, но вы не взяли трубку. Поморщившись, профессор глотнул кофе. – Надо будет купить зерновой. Сколько помнила Моника, каждый раз, когда профессор пил кофе, он говорил именно это. Но всё равно покупал растворимый. Подойдя к оконному стеклу, он долго и задумчиво что-то рассматривал. Затем взял стул, придвинул к Монике, и сел рядом. – Что вы там пишете? Дайте-ка я посмотрю. – Надев на нос очки в изящной роговой оправе, он начал просматривать монохромные компьютерные листы. – Сплошной экзистенциализм. Начало хорошее, но потом появляются ненужные описания, отступления… И зачем, скажите на милость, вставлять в строго научную работу философские размышления, разбавляя фактологическую информацию? Зачем вы переходите на художественный стиль? «Бывает, что жизнь звезды обрывается внезапно…». О чём это вы? Разве это – научно-фантастическая повесть? Неужели, это так вдохновил вас тот воображаемый взрыв? Больше фактов, больше логических доводов, исключите ваши фантазии. Моника приуныла. – Но я своими собственными глазами видела… Со значением во взгляде, профессор поднял указательный палец вверх. Моника тут же посмотрела на потолок. – Вот! – торжествующе сказал профессор. – Помните того монаха, который воздел палец кверху, а ученик посмотрел на палец, в то время как нужно было смотреть на то, что он указывал? У вас есть редкое качество… назовём это живостью мышления. Вы мгновенно проникаете в суть вещей. Но, меж тем, откуда же берутся все эти сказки? Моника уронила голову на стол. Профессор ободряюще похлопал её по спине. – Я уйду в обсерваторию. Если что-нибудь понадобится – звоните. «Какой смысл сидеть у телескопа, если сквозь снежное марево всё равно ничего не будет видно?» – подумала Мо и, незаметно для себя, задремала, погрузившись в прекрасный сон. ххх В её полудремотных грёзах снег всё усиливался, и вскоре всю улицу накрыли серебряные горы, вздымавшиеся ввысь, как сталагмиты. Там, где шёл юноша со своей свитой, успела протаять огненная дорожка. Снежные каскады, осыпаясь на неё, тут же таяли, конденсируясь в горячий пар. Проходя мимо маленьких уютных домиков с покатыми крышами, он заметил одинокого мальчика, утопавшего в снегу. Сугробы накрыли его спину и плечи, а он всё сидел, съёжившись в комок, и не обращал никакого внимания на разыгравшуюся непогоду. Снежинки, касаясь его лица, таяли и стекали вниз тихими ручейками, совсем как слёзы. Быть может, он плакал и на самом деле? ххх Маргит ушла от него к Олафу, это было совершенно очевидно. Какими глазами они смотрели друг на друга в день его именин… Он же, наивный, так радовался, что его девушка подружилась с лучшим другом. Думал, что это начало чего-то нового и прекрасного… Но не того, что случилось. Сидя под снежным пологом, Варг размышлял о жизни. Нет, конечно же, он не собирался никого обвинять, ведь во всех наших бедах всегда виноваты только мы сами. Но он думал… о звёздах. Вчера одна из них упала с небес, и он загадал, чтобы всё изменилось, и больше не пришлось страдать. Погружённый в собственные невесёлые думы, Варг не заметил, как белая тень отделилась от ткани снегопада и приблизилась к нему. Тонкие горячие пальцы прикоснулись к его опухшему от слёз лицу. Было так жарко, как будто бы по коже скользил преломлённый призмой солнечный луч. Он поднял вверх исполненные грусти глаза. Перед ним стояли странный человек, будто бы сотканный из эфира и света, и огромный белый волк. – Не плачь, волчонок, – улыбнулся таинственный незнакомец, глядя на Варга своими огромными тёмными глазами. Подойдя к нему ближе, он крепко обнял оторопевшего мальчика. – Ты живёшь всего шестнадцать кратких мгновений. Варг, привлечённый звуками его голоса, прислушался. Язык, на котором говорил огненный человек, был смутно знаком ему. Он понимал каждое слово, но не знал, откуда, ведь никогда не учил никаких языков, кроме своего родного… В непроницаемых чёрных глазах человека зияла пугающая бездна, в которой отражались мириады сияющих звёзд. Он улыбался, и это выглядело очень страшно. Варг почувствовал, что спина его прямо-таки вспотела от леденящего душу ужаса – и это притом, что на улице было холодно. Вместе с тем, присутствие этого создания вселяло в него уверенность. Сердце Варга отогрелось, и одиночество перестало проедать огромные дыры в его душе. Мальчик почувствовал, как всё его существо начинает окутывать расслабляющее вязкое тепло. Он начал засыпать. Огненный человек слегка дохнул ему на лицо, будто бы рассыпал облако колючих искр. – Пойдём домой. Мама плачет. Взяв Варга за руку, человек из огня уверенно потянул его за собой. Белый волк неслышным призраком скользил вслед за ними. Вот они вышли к двум скалам, которые, будто бы высокие врата, предваряли выход к морю. Снежный вихрь хлестал по лазурной поверхности фьорда и нещадно трепал светлые волосы Варга, но незнакомец вставал между ним и стихией, и ветер послушно ложился к его ногам. Оглянувшись, мальчик увидел, что волк крадётся вслед за ними, а чуть вдалеке поспешает остроухая рысь с мягкой шкуркой и коротким хвостом. На одной из скал тонул в беспросветности небольшой дом, ярко освещённый жёлтыми огнями. Вот один из огоньков отделился от этой иллюминации, и, превратившись в фонарь, заспешил навстречу заплутавшему мальчику. Оглянувшись, тот увидел, как удаляется странный юноша и звери. За спиной его развевались сверкающие складки снежного плаща. ххх Моника, забыв о своём странном сне, смотрела на разгул стихии. Вот точно так же, только очень и очень давно, она впервые сидела на лекции знаменитого Ларса Арвесена. Профессор, уже тогда такой строгий, медленно расхаживал по аудитории и демонстрировал робким первокурсникам снимки далёкого космоса, сделанные орбитальным телескопом «Хаббл». В аудитории царил полумрак, и только свет от проектора слабо освещал противоположную стену. Тогда тоже шёл снег, такими мягкими бархатными хлопьями, и прямоугольник окна слабо светился, отражаясь в её зеленоватых глазах. Украдкой Моника поглядывала на статного молодого профессора, и тихонько улыбалась собственным мыслям. После этой пары ей позвонила бабушка, и сказала, что тихая и хрупкая мама, болевшая так тяжело и долго, полчаса назад оставила этот мир… Мо заплакала, но сквозь слёзы видела, что по снегу тянется цепочка лёгких босоногих следов. От этого ей стало легче, и она попыталась улыбнуться. Профессор, оставшийся в аудитории, чтобы забрать демонстрационные материалы, не утешая Монику, попросил её отнести на кафедру карты звёздного неба. Там он усадил девушку в мягкое кресло, налил ей этот дешёвый магазинный кофе, и долго говорил о звёздах и неведомых мирах. Он не спрашивал, в чём причина её скорби, но тихим и мягким голосом рассказывал Мо о бескрайних просторах Метагалактики. Его голос убаюкал девушку, и она заснула. Тогда он накрыл её стареньким клетчатым пледом, и сидел с ней до самого рассвета. Наверное, он позвонил бабушке, потому что с утра, когда профессор подвёз её до дома на своём старом помятом «додже», никаких вопросов ни у кого не возникло. С тех самых пор он стал её единственным научным руководителем, который уверенно вёл девушку до самой докторской диссертации. Очнувшись от сонных воспоминаний, Мо потянулась и встала с кресла. У неё затекли спина и ноги, и она решила немного походить по комнате, чтобы восстановить кровообращение. Остановившись у стола, Моника невидящим взором посмотрела на бумаги профессора. Случайно взгляд её упал прямо на страницы оставленного и раскрытого ежедневника. Слишком поздно она отвела глаза от того, что не предназначалось для её просмотра, поэтому строчки успели отпечататься на сетчатке глаз девушки. «Мне предложили место в Nском университете. Я всё ещё решаюсь, но мне уже много лет, так что это мой последний шанс на…». Сердце Мо упало в чёрную и мутную холодную воду – вот в чём причина его задумчивости. Моника с тоской посмотрела на лэптоп. Успеет ли она хотя бы завершить труд своих последних лет, прежде чем распрощается с профессором? Город N… Это же так далеко! Обессиленная, она рухнула в кресло и закрыла лицо руками, впав в какое-то подобие транса. ххх «Почему аэропорт? Это связано с его скорым уходом из моей жизни?» Из-за непогоды пришлось отменить полёт. Металлический женский голос бодро вещал на всё здание аэропорта об отмене рейсов из-за метеоусловий. Недовольные пассажиры устраивались на ночлег прямо на своих вещах, отказываясь пройти в здание гостиницы, надеясь, что задержка будет не более чем на час-два. Кто-то спешил залить своё недовольство крепкими алкогольными коктейлями. Маленькая белокурая девчушка тянула родителей в сторону Duty Free, требуя купить ей пятнистого оленёнка. Оленёнок был нужен сейчас, немедля, без него нельзя было обойтись, ну никак. Усталые родители вяло отмахивались от ребёнка; мать читала какой-то глянцевый журнальчик, отец же продолжал раздражённо слушать powermetal. Время от времени девочка выдёргивала из ушей папы то один, то другой наушник, не переставая нещадно верещать. Молодой родитель громко стенал и причитал о том, как невыносимо стало жить после рождения дочери. ххх Шарлотта продолжала размазывать по лицу несуществующие слёзы, но перестала тереть маленькими кулачками голубые глазки, когда ей в нос ткнулась чья-то пушистая мордочка. Изумлённая, она увидела, как мягкая рысь с бархатной шёрсткой трётся о её ноги. Лотта оглянулась на своих родителей – те о чём-то перешёптывались и громко хохотали, явно не видя рысь. Лотта, обнажив свои редкие молочные зубки, тоже весело рассмеялась. – Рыся! – радостно завопила она и принялась теребить мягкую шкурку дикой кошки. Та терпеливо сносила жестокие ласки ребёнка и лишь досадливо подёргивала ухом. – Держи, – раздался чей-то мелодичный голос. Девочке протягивали красивый прозрачный кулончик в виде звёздочки, внутри которого играла и переливалась золотистая пыльца. Лотта посмотрела на того, кто подарил ей подвеску – перед ней стояло существо неопределённого пола и возраста, словно бы всё сотканное из облаков и сияющей алмазной пыли. В его красивых глазах, светившихся изнутри, девочка увидела затаённую печаль. Она осторожно потрогала одно из двух тонких и изящных голубовато-белых крыльев, которые трепетали за спиной этого существа. Маленькое пёрышко осталось у неё на ладони – горячее, почти невесомое, оно светилось, как маленькая радуга. Существо надело ей на шею кулончик и застегнуло на цепочке маленький замочек. Лотта улыбнулась ему и осторожно обняла. Существо зашептало ей на ушко: – Береги мои подарки и никогда не забывай меня. Будь доброй и счастливой! – С этими словами оно исчезло, будто бы растворилось в воздухе, но Лотта продолжала ощущать его горячие объятия, ей сделалось так тепло и радостно на душе, что хотелось одновременно и плакать, и смеяться. – Лотта, откуда у тебя эта прелесть? – спросила её мама, держа в руке золотистый кулончик. Но Шарлотта молчала, и только продолжала счастливо улыбаться родителям. Её ручку грело маленькое лучистое пёрышко. ххх «Вот бы и моя боль ушла так же легко…» Ари стоял прямо посреди лётного поля и смолил сигарету за сигаретой. Окурки он аккуратно складывал в пакет, лежавший в кармане. Один раз ему уже пришлось платить солидный штраф за то, что он мусорил, и больше не хотелось унижаться перед администрацией аэродрома. Полёт отменили, и всё из-за этих небывалых для августа погодных условий. А между тем, его маленький верный Skyhawk уже заждался своего хозяина… Небо дарило свободу, и сегодня ему как никогда хотелось сбросить с себя эти пригибающие к земле тяжёлые узы безрадостной жизни, но именно сейчас – какая досада! – радость свободного полёта оказывалась недоступной для него. Досадливо сплюнув, Ари растёр плевок носком высокого сапога. Натянув на глаза лётные очки, чтобы защитить их от штормового ветра, он посмотрел в облака. Там практически ничего не было видно, однако ему показалось, что снежное крошево пропорола чья-то крылатая тень. Померещилось, наверное. Или птица потерялась в этом белёсом мраке.