Глава 11 Эдгар Следующим неожиданно холодным утром я просыпаюсь с неприятным соленым привкусом во рту. Глаза болят. Боюсь, что стоит только их открыть – и они закровоточат. Я проснулся и обнаружил, что лежу на полу в комнате Эбенезера, насквозь пропахшей дешевым хересом. Солнце нещадно светит мне в лицо, превращая веки в пламенеющие алые занавеси, и мой страх, что из глаз вот-вот брызнет кровь, только усиливается. Меня бьет дрожь. Я перекатываюсь на левый бок и зябко потираю ноги одну о другую, словно две тщедушные палочки в надежде высечь искру. Кажется, будто пол, на котором я лежу, вовсе не из дерева, а изо льда. А потом внезапно раздается звонкое «щелк-щелк-щелк» – это кремень ударяется о металл, и во мне пробуждается надежда, что кто-то – наверное, Эб или его матушка – склонился над трутницей, чтобы разжечь камин. Следующие пару минут неизвестный благодетель с усилием раздувает трут, чтобы получить огонек, который, в свою очередь, подпалит спичку, – во всяком случае, я очень на это надеюсь. Прижимаю подбородок к груди, сворачиваюсь в клубочек и с облегчением выдыхаю, когда слышу, как шипит сера на конце спички. – Ну и представление вы вчера закатили, господа, – говорит матушка Эба, накачивая в камин воздух при помощи пары мехов[9]. – По вашим крикам и топоту можно было и догадаться, что вы устроили попойку. Эбенезер отвечает ей горловым стоном. Я приоткрываю правый глаз и вижу, что мой добрый друг лежит на кровати лицом вниз. Рубашка выбилась из брюк, волосы встали дыбом. На ногах один носок. По полу у его кровати, между дверью в спальню и башмаками, бежит тонкая струйка какой-то жидкости. Очень надеюсь, что это растаявший снег или пролитая из стакана вода, а не моча. – Эдгар, – зовет меня миссис Бёрлинг, – а твои родители знают, что ты у нас? – Мои родители мертвы, – выпаливаю я в ответ. Она надолго замолкает. Я вновь прикрываю глаза, боль в которых никак не унимается. Со стороны камина слышится, как миссис Бёрлинг переворачивает кочергой дрова. К горлу подкатывает тошнота, но поблизости нет ни ведра, ни таза, поэтому я прижимаю колени к груди и замираю. Вскоре я начинаю чувствовать на своем лице нежное тепло огня – будто пальцы касаются моей щеки и ласкают мое ухо. Миссис Бёрлинг подходит ко мне в своих мягких домашних туфлях. Полы ее длинного платья шелестят при ходьбе, и от них веет легким ветерком. Она склоняется ко мне и гладит меня по волосам. – Золото мое, ты себя неважно чувствуешь, да? Коротко киваю – впрочем, не без труда. – Дома опять неприятности? Снова киваю, а из глаз вдруг брызгают слезы. Они непременно бы разъярили отца, но у миссис Бёрлинг такие нежные пальцы и такой ласковый голос, что я просто не в силах с собой совладать. Я прячу лицо в ладонях и начинаю горько плакать. «Тебе же семнадцать! Ты уже почти взрослый мужчина! Ради всего святого, прекрати себя вести как тряпка, Эдгар!» – вот что сказал бы отец. – Будь он проклят, Джон Аллан, за всё, что он сделал с Эдгаром! – восклицает Эб. – Не человек, а змеюка бездушная. Миссис Бёрлинг отнимает руку от моих кудрей. – Оставайся у нас, сколько вздумается, золото мое. Не отрывая от лица соленых от слез ладоней, я сдавленно благодарю ее, шумно хлюпая носом. К горлу вновь подкатывает тошнота. Я плотно сжимаю губы, чтобы не запачкать обувь миссис Бёрлинг вином, готовым извергнуться из моего желудка. Она уходит из комнаты, а я, удостоверившись, что тошнота отступила, вновь погружаюсь в сон. Проснувшись, я тут же вспоминаю о Линор. Приподнимаю голову и убеждаюсь, что мои догадки верны: в комнате нет никого, кроме нас с Эбом. Он сидит на коленях у камина, спиной ко мне. – Где она? – спрашиваю я. – Где Линор? – Боже, какая же она жуткая, Эдди, – не оборачиваясь, отвечает мне друг. – Какая страшная… – Его бьет крупная дрожь. В шкафу у Эба что-то шевелится. С трудом принимаю сидячее положение, не сводя глаз с закрытых дверей из кедра. Меня охватывает страх, что Эб затолкал мою музу в шкаф. Эб энергично потирает ладони, чтобы согреться. Встаю на ноги и выпрямляюсь. Шум в шкафу возобновляется – там кто-то царапается и скребется! Подхожу ближе. Ноги едва меня держат – кажется, что это и не ноги вовсе, а два стебля камыша. А Эб всё потирает и потирает ладони. Делаю глубокий вдох и протягиваю руку к дверце шкафа, воображая самое страшное: обезглавленную и расчлененную, однако чудом выжившую и охваченную яростью Линор. Пока храбрость меня не оставила, я распахиваю обе дверцы. На меня смотрят два испуганных черных глаза. Маленьких и круглых, как бусинки. В складках бежевой ночной рубашки Эба притаилась полевая мышь. В лапках она держит кусочек крекера – видимо, Эб хранит в шкафу еще и печенье. Линор нигде не видно. С облегчением выдыхаю и поворачиваюсь к Эбенезеру: – Эб, где та девушка? Эб прекращает ожесточенно тереть ладони. – Эта девушка, как ты ее называешь, рухнула на пол в ту же секунду, что и ты, хотя ни капли спиртного не приняла! – И где она теперь? Эб поднимается на ноги. – Я не знал, что с ней делать. Не мог же я допустить, чтобы она осталась здесь и попалась матушке на глаза! Вот я и… – Он нервно провел рукой по волосам. – Дождался, пока опьянею настолько, что не испугаюсь к ней подойти, взял ее на руки и вынес на улицу. Рот у меня так и распахивается от изумления. – И далеко ты ее унес? – Да нет, – Эб небрежно кивает на окно. – Оставил у обочины. Совсем рядом с домом, если подумать. Распахиваю окно, высовываю голову на морозный воздух и замечаю в снегу, у дороги, след пепельного цвета, напоминающий по форме человеческую фигуру. – Ее там нет! – вскрикиваю я, повернувшись к Эбу. – Когда ты ее туда вынес? – Да не знаю. – Эб задумчиво почесывает макушку. – Где-то через четверть часа после того, как матушка легла спать. – И она там всю ночь пролежала?! – А почему ты так о ней беспокоишься, Эдди? – Да потому что даже представить себе не могу, что со мной будет, если она погибнет – или если ее кто-нибудь найдет! Эб встряхивает головой и издает короткий смешок: – Друг мой, совершенно очевидно, что никакая она не твоя муза! Я, конечно, не знаю, кто она, но… ты видел у нее на шее человечьи зубы?! Невольно морщусь. – Да, но… – Тебе же чертовски хорошо удается язвительная сатира и эпическая поэзия! Не можешь же ты писать о ней, если всерьез, как ты сам рассказываешь, переживаешь о том, что о тебе подумают люди! – Да знаю! – отзываюсь я и громко хлопаю оконной рамой. – Но мне не хочется ее смерти. Я хочу спрятать ее ото всех, только и всего. – Лично мне совершенно ясно, что она никоим образом не связана с твоим литературным даром! Да и вообще, как можно мечтать о свадьбе с самoй принцессой Ричмонда, Эльмирой Ройстер, если за тобой по пятам вечно бродит это мерзкое существо? Встревоженно обнимаю себя за плечи, не смея и помыслить, что бы стало с Эльмирой, встреться она с Линор. – На самом деле, эта мрачная муза живет в каждом слове моих стихов, – шумно втянув носом воздух, сообщаю я. – Даже если ты, Эб, этого в упор не замечаешь. – Прикусив нижнюю губу, я впитываю правду, которую только что высказал, а потом торопливо застегиваю пальто. – Ты куда? Домой? – спрашивает Эб.