Она вновь открывает глаза. В зрачках вспыхивают поэтические искорки. – Цепочка длинная, – сообщаю я. Мой собственный голос отчего-то вдруг стал высоким и нервным. – Поэтому ты легко наденешь подвеску через голову – мне не придется ее застегивать. Она надевает украшение сама – Слава Небесам, мне не приходится к ней притрагиваться! А потом высвобождает волосы из-под цепочки и поправляет сердце на перепачканном золой корсаже, в нескольких дюймах от ожерелья с зубами. Хрустальный кулон заливает черную ткань алым сиянием. Я прочищаю горло. – Вы можете сопроводить меня в университет на грядущих выходных, мисс Линор… – «Вы»?! «Мисс»? – фыркнув, переспрашивает она. – Именно. – Я вновь прочищаю горло и расправляю плечи. – Но у меня есть одно условие: вы должны будете сжиться с университетским миром, в который, как вам, возможно, известно, допускаются лишь мужчины. Линор напряженно стискивает зубы. – Надо было тебе представить меня юношей, Эдди. – Что ж, мы придумаем какой-нибудь хитрый способ, чтобы… – Я прикусываю губу, и сам не зная, как закончить свою мысль, гадая, каким же образом спрячу такую диковинку в Университете Виргинии, созданном для самых талантливых и благородных молодых южан. – Может… – Я жестом указываю на ее шею и расплываюсь в улыбке, надеясь, что она и без слов поймет, что мне бы очень хотелось, чтобы она сняла свое жуткое украшение из зубов. – Может, что? – переспрашивает она, искоса глядя на меня – такое чувство, будто она прекрасно всё понимает, но хочет, чтобы я произнес свою просьбу. – Может, вы снимете то, другое украшение? Ее взгляд вдруг становится угрожающим. Она смотрит на меня злобно, как бык на красную тряпку, но я стою на своем – иначе нам с ней просто не выжить. – А еще… предлагаю вам заколоть волосы, как это делают современные девушки. И, пожалуй, воздержаться от погрома спален моих друзей… и от запугивания горожан… – Ты. Мне. Не хозяин, – цедит она, приблизив свое лицо вплотную к моему. – Я и не претендовал на это. – Мы с тобой должны действовать сообща. Быть заодно. – В самом деле? – Я слегка отстраняюсь – ее пламенное дыхание обжигает мне лицо. Застонав от отчаяния, она хватает меня за плечи. – Не смей мне указывать, как выглядеть и как себя вести! – восклицает она и толкает меня к выходу. – Между прочим, именно ты меня такой создал! Хочешь, чтобы я была покорной и скучной? Ну, так готовься писать беззубые любовные стишки, наивно подражая Лорду Байрону! – злобно говорит она и с силой прижимает меня к входной двери. – Вы говорите точь-в-точь как отец, – цежу я сквозь зубы. – Потому что мы с ним оба знаем, что ты достоин большего. Разница лишь в том, что Джон Аллан боится твоего потенциала, а я разжигаю его. Оборачиваюсь на звук копыт, чавкающих по дорожной слякоти. – Мне пора, – говорю я. – Отец вот-вот вернется. – И как же это я отправлюсь вслед за тобой в университет, Эдгар? Как ты вообще намереваешься меня там поселить, если так меня стыдишься? Если так боишься, что меня увидят? Удрученно качаю головой в ответ. – Я… я и сам не знаю. Может, вы станете бестелесным духом? Или вновь укроетесь во мраке? – Ни за что! Теперь уж меня все должны увидеть. Пути назад нет. Стук копыт приближается. Молю небеса о том, чтобы это были не отцовские скакуны, запряженные в его экипаж. – Что ж… – шумно сглатывая, говорю я. – Тогда, пожалуй, нас выручит плавучее судно. Вы сядете в лодку, поплывете по реке Джеймс на север, а потом подниметесь вверх по Риванне и доберетесь до Шарлоттсвилля. С ее лица вдруг исчезает хмурое выражение, и сведенные вместе брови, похожие на две шпаги, распрямляются. – Начертить вам карту? Она качает головой. – К северу по реке Джеймс, а потом вверх по Риванне, – повторяет она. – Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы отец узнал, что вы здесь. Соблюдайте осторожность, пока я не уеду в университет! Не вздумайте шуметь! Она отскакивает от меня, шелестя юбками своего узкого платья. – Буду сидеть тихо, как мертвая мышка. – Сомневаюсь, что так говорят… Она склоняет голову набок и щурится, ожидая, осмелюсь ли я поправить ее и уточнить, что в поговорке мышь была живая, а вовсе не мертвая. – Очень вам признателен, – говорю я вместо ожидаемых исправлений. – Не пытайся меня изменить. – Я и не… – Я – лучшее, что в тебе есть, Эдгар По. Боже правый! Надеюсь, это не так. – Я не… – начинаю я, качая головой. – «Будь проклято, уныние!» – вот и всё, что нужно сказать. Всё, что нужно, чтобы меня спасти. Посвяти всего себя нашему искусству, отдай ему всю свою жизнь, до последнего издыхания, иначе… – ее глаза наполняются слезами – странно, обычно она вовсе не склонна к меланхолии. Она сжимает хрустальное сердце, которое висит у нее на шее, и хмурится, словно не зная, что делать с собственными чувствами. – Иначе ты меня потеряешь, – договаривает она таким мягким, таким человечным тоном, что на миг я забываю, кто она на самом деле. – Едва ли такую, как вы, можно быстро потерять, – тихо хихикнув, отвечаю я. Она задерживает на мне взгляд, а потом говорит – так пронзительно, что ее голос забирается мне в самую душу: – Я одержима смертью, но боюсь умереть. В ответ изумленно ахаю. Я одержима смертью, но боюсь умереть. Это удивительное создание только что нашло точнейшие слова, чтобы выразить то, что давно жаждет высказать мое сердце – еще со смерти моей дорогой матушки. Горло тут же обжигает боль, будто кто-то полоснул мне по шее лезвием, только хуже, а в следующее мгновение тело мое вдруг начинают сотрясать рыдания, внутри всё сжимается, губы дрожат. – Я понимаю, – хриплым шепотом, с трудом отвечаю я, сжимая ладони в кулаки в отчаянной попытке вернуть самообладание. По щеке Линор бежит слеза, оставляя за собой след цвета сажи. – Тогда посвяти себя мне – и мой огонь никогда не угаснет! Я всегда буду рядом с собой, пока жив ты сам! – Мне пора, – говорю я, открываю дверь и выскальзываю на улицу. – Эдди… – Простите. Отец вот-вот вернется, – отзываюсь я, закрыв дверь. И торопливым шагом устремляюсь к поместью, стараясь всё же не переходить на бег. Я понимаю, что не в силах посвятить себя такому странному, такому непостижимому существу, ведь я сам – такое же непонятное, странное создание, которое только делает вид, что отыскало свое место в этом мире. Глава 14 Линор Звон церковного колокола возвещает о том, что уже пять часов. С того мига, как мой поэт захлопнул прямо у меня перед носом очередную дверь, прошло уже два часа. Морелла приносит мне кусок белого пергамента – записку некой Кассандре, которую она нашла в пустой коробочке из-под табака, спрятанной в сугробе у входа на Кладбище Шокко-Хилл. Я стряхиваю с записки сосновые иголки, разворачиваю ее и с наслаждением читаю подражание шекспировскому Восемнадцатому сонету, написанное Джоном Алланом. Оно питает меня, будто сладкий нектар. Сравню ль твои черты я с утром зимним?