– Да, – ответила Мария. – Но об этом я вам расскажу позже. Мне хочется пройтись. А вам нет? Мы пошли бродить по Трастевере. В конце каждой улицы замедляли шаг, решая, куда направиться дальше. Не сговариваясь, мы по очереди вели друг друга то к шумным террасам кафе, то в темноту пустынных узких улочек. Дувший ранним вечером легкий ветерок затих, воздух был теплым и неподвижным. Мария не взяла меня под руку. Мы то и дело задевали друг друга плечами. Порой я поворачивался и, не останавливаясь, откровенно рассматривал ее, иногда даже обгонял на шаг-другой, чтобы было лучше видно. Ее забавляли мои уловки. Мы поцеловались у еще теплой от дневного солнца стены на углу улочек Аурелио Саличети и Маттиа Монтекки. Прерывисто дыша, Мария обхватила ладонями мое лицо. Мои руки легли ей на лоб, на самую кромку волос, потом заскользили к бедрам навстречу бархатистым изгибам, которые я чувствовал сквозь легкую ткань платья. Потом она прижалась щекой к моей груди. – Гаспар, я ведь завтра вас найду, правда? – Завтра? Я понял, что она собралась уходить. – Да, – пробормотал я наконец. – На Кампо-деи-Фьори. Я буду там. – Я приду и расскажу вам историю про викария. Она засмеялась. Я с небольшим опозданием присоединился к ней. – Тогда до завтра, – сказала она. – Только не забудьте, ладно? – с трудом проговорил я придушенным голосом. Она снова посмотрела на меня. – Хмм… надеюсь, вы не забудете, – хрипловато повторил я. XII Ночной Рим прекрасен. Но Рим ли это? Секунду назад это не вызывало сомнений. Во всяком случае, так утверждала Амандина, сидя в томной позе под огромным зонтом и держа в руке бокал шампанского. Между тем что-то было не так. Я сказал, что сейчас ночь, но желтоватые фасады домов светились так, что мы не могли на них смотреть. А тридцать восемь окон дворца, не похожих одно на другое, были установлены криво. Не говоря уж о ввинтившихся в воды Тибра неподвижных водоворотах, которые беззвучно засасывали прохожих целыми группами. Амандина усмехнулась и исчезла, уронив бокал на землю. И теперь я шагал на север, уверенный, что рано или поздно наткнусь на пятнадцать тысяч полотен Даргера. Так и вышло: они болтались на проводах и хлопали на ветру, но я ветра не чувствовал. Я прошел между ними, как между развешанными для просушки простынями. Мне казалось, ей не будет конца, этой анфиладе полотен, и я твердил про себя: “Чертов Даргер!” Последнее из них преградило мне дорогу. Оно отличалось от других, было жестче и грубее. На уровне моих зрачков открылся глазок. Я точно знал, что не стоит к нему приближаться. И не сомневался, что все равно подойду к нему и мне ничто не помешает. Я заглянул в него. Ничего не увидел, кроме пустого пространства, затянутого легким серым дымом. Под воздействием некой мягкой силы в глазок втянулась вся голова, что было удивительно, учитывая несоразмерность моего черепа и крошечного отверстия. И тут моя голова стала расширяться. Безостановочно, не встречая никаких препятствий. Осознание происходящего вызвало у меня лишь легкий дискомфорт. Атомы, разлетевшиеся в результате этого процесса, равномерно распределились по всему объему помещения. А потом появились люди. Голые. Они не обращали на меня никакого внимания. Они тоже разлетелись по всему пространству. Секунду оставались неподвижными, затем начинали беспорядочно метаться. По их безобразно растянутым ртам я мог догадаться, что они испускают звериные вопли, но я их не слышал. Их руки бились в пустоте, и каждый из моих атомов чувствовал, как его царапают их ногти. Затем в помещение вошел какой-то парень. Огромного роста. Он немедленно меня заметил. Приблизился к моей голове, которая снова обрела прежнюю форму. Меня охватил страх. Его рука опустилась мне на затылок. – Гаспар! Я вздрогнул. Открыл один глаз. Под ним оказалась шахматная доска. – Гаспар. Я узнал голос Марии. Она шептала мне на ухо мое имя. Ее пальцы гладили мой затылок. – Вот видите, он не умер, – насмешливо воскликнул торговец фруктами. Я сел, чувствуя себя несчастным. Свет ослепил меня. – Я не решилась вас будить, – сказала Мария. – Но сейчас уже двенадцатый час. К тому же я увидела, что вы лежите лицом на доске… Все хорошо? Я кивнул с побитым видом. Она сняла руку с моего затылка. Я стал тереть лицо обеими руками. – Все потому, что я много ходил, – буркнул я. – Ходили? – Да. Сегодня ночью. После того, как мы расстались. Просто так. Не отдавая себе отчета. Когда вернулся в гостиницу, уже светало. Правда, это было красиво, на рассвете. Потом мне почти не удалось поспать. Наверное, немного вздремнул, и только. – Сейчас выпьем хорошего кофе, – сказала Мария. Она поискала взглядом хозяина. – Мне как раз снился странный сон, – проговорил я. – Я была в нем? – Нет. Насколько помню, нет. И это к лучшему. – Да? Хозяин принес кофе и сообщил, что сварил его покрепче, с усмешкой дернув подбородком в мою сторону. – Вы сказали, что ходили. И часто с вами такое случается? – Да, довольно часто. Но не всегда я так много хожу, как нынче ночью. Я сделал глоток кофе. – Когда я хожу, мысли встают на место. Это наводит хоть относительный порядок в моей голове. А у вас так не бывает? Мария поджала губы. – Но на этот раз, – признался я, – мне кажется, у меня ничего не вышло, порядок я не навел. Я поднял глаза и посмотрел на Марию. У нее была не такая прическа, как накануне, она свободно закрепила волосы, собрав их под накладной пучок, и оставила распущенными волнистые пряди. – Итак, мы остановились на викарии, – напомнил я. Мария улыбнулась: – Вы и правда хотите прямо сейчас узнать продолжение? – Ну конечно. Она широко улыбнулась, но всего на секунду. Потом ее взгляд стал серьезным. Она хорошо помнила встречу с викарием. Он был любезен, но сразу проявил недоверие. Для начала долго расспрашивал ее о том, как она составляет родословные, почему занялась поисками, и явно осторожничал, как только речь заходила о том периоде. Она подготовилась и довела до блеска свои аргументы. Наконец викарий расслабился и выложил собранную им информацию. Он нашел следы троих семинаристов, учившихся в Сан-Джироламо сразу после войны, все трое были молоды, всех троих звали Витторио. Один остался служить в том же приходе, викарий был хорошо с ним знаком. Он умер в конце 1990-х. Двое других давным-давно покинули епархию. О первом он ничего не сумел узнать. Он как будто растворился, исчез с радаров. О втором он слышал в 2009 году в связи с землетрясением в Л’Аквиле, в области Абруццо. Тогда викарий узнал, что тот жил в одиночестве и крайней бедности в горах, точнее, в старом скиту в Кампо-ди-Джове, последние уцелевшие стены которого рухнули от подземных толчков. Тогда отшельник перебрался в другое место, по соседству, в Пачентро, в маленький дом священника при храме Мадонны-деи-Монти. С тех пор викарий о нем не слышал. Принимая во внимание его почтенный возраст, можно было предположить, что он покинул этот мир. Я уставился на Марию, вертя в руках черную пешку. – Если бы он мне больше ничего не сказал, мне бы этого, конечно, не хватило. Но когда наша беседа подходила к концу и уже почти завершилась, вспыхнула искра. Крошечная, но очень яркая искра. – Очень верно сказано, – пробормотал я. Она не отреагировала. Я поставил пешку на доску. – Какой-то старый дьякон, с которым викарий обсуждал свои поиски, вспомнил события 2009 года и отшельника из Кампо-ди-Джове. Он рассмеялся и сказал, что отшельника – вы хорошо сидите, Гаспар? – прозвали шахматистом. Шахматистом! Это меняло все. Я ахнул. – Дьякон лично его не знал, но не раз слышал, что этот Витторио был большим оригиналом, отправился в горы и поселился там в полном одиночестве, а еще раньше, до отъезда из Рима в 1960-х годах, приобщил к шахматам изрядное число семинаристов. Совершенно очевидно, он был страстным поклонником шахмат. Мы с Марией переглянулись. – Значит, это был он, – сказал я. – Я поехала в Пачентро, – продолжала Мария, – и нашла отшельника Витторио.