– Я создаю разные вещи. – И какие же? – спросила она. – Маленькие. И другие, побольше. Такие, которых сразу и не заметишь, и такие, мимо которых не пройдешь. – Мимо которых не пройдете, – поправила она. – Да, конечно, не пройдете. Однако это всего лишь фигура речи. – Мне легче представить вас рядом с маленькими вещами, – заявила она. – Есть и такие, о которых я затрудняюсь сказать, большие они или маленькие. – Например? Я на секунду засомневался, перед тем как рассказать ей о “Все еще жив”. Судя по всему, ее заинтересовала моя история. Мало-помалу она замедлила шаг, потом остановилась напротив меня, глядя мне в глаза и часто моргая от яркого света, отраженного водами Тибра. Наконец я описал ей последний вернисаж, потом мы долго молчали. – И вы думаете, что этот маленький народец в конце концов совсем исчезнет? – спросила она. – Ну да, – ответил я. – Тому есть причины. – Тем не менее прошло десять лет, а они все еще держатся. Я правильно поняла? – Согласен. Я поначалу даже не мог такого вообразить, – сознался я, потом спросил: – А вы как думаете, это маленькая вещь или большая? Она стояла лицом к западу, но продолжала смотреть мне в глаза, хотя ей было трудно. – Это нечто живое, – наконец произнесла она. – А потому большое. Вам так не кажется? – Я не знаю. Мы еще немного молча полюбовались Тибром. – Во всяком случае, я делал и другие вещи, о которых судить гораздо проще. – Типа? – Например, одну штуку под названием “Вольное, но правдоподобное доказательство теоремы Ферма”. – Что-что? Я повторил название работы. – Это вам ни о чем не говорит? Она недовольно поморщилась. Я подобрал с земли горсть камешков и стал подбрасывать их на ладони, рассказывая о математике Пьере Ферма, о его теореме, доказанной только в 1994 году, через триста лет с лишним после того, как он ее сформулировал. – Представляете? – воскликнул я. – Нет, – отозвалась она ворчливым тоном. – По сути, это была довольно простая гипотеза, – продолжал я. – Теперь, когда появилось доказательство, она, разумеется, превратилась в теорему. Простую, но в то же время изящную. Почти как вы. Ну, в смысле изящества. – У меня такое чувство, что мне не избежать вашей теоремы, – вздохнула она. – Она гласит следующее – ни больше ни меньше: не существует таких натуральных чисел x, y, z, для которых xn + yn = zn, если n – это целое положительное число больше 2. Напрасно я высматривал хоть искру восторга у нее на лице. – Как-то так, – промямлил я. Она взяла меня под руку, и мы отправились дальше. – Музыка еще ничего, но вот слова… – произнесла она, и я понял, что она говорит о теореме. – Во всяком случае, я предложил свое доказательство, отчасти ради смеха. – Подобные вещи вас смешат? – Иногда, – сказал я. – Мое доказательство, конечно, выдуманное. Но в нем есть хитрый подвох, так что оно кажется настоящим. – Оттого вы его так и назвали. – Именно. – А почему вы со мной об этом заговорили? – Потому что мы говорили о размерах. – И что же было дальше? – Рукопись моего доказательства была напечатана на полосе брезента размером тридцать на десять метров. Она провисела полгода на фасаде одного из зданий Академии наук в Санкт-Петербурге. В то время здание ремонтировали, и мое творение прожило недолго, лишь пока велись работы. В любом случае это была самая большая вещь, какую я когда-либо делал. Поэтому я вам об этом и рассказываю. – Ааа, – протянула Мария, глядя прямо перед собой. Она поднялась вверх у моста Мадзини. Я следовал за ней, и мы дошли до середины моста. Она на секунду облокотилась о парапет и повернула голову к югу. Я подошел поближе, и моя нога коснулась ее бедра. – Ваша главная профессия – математика? – спросила она. – Ой, нет. Я просто ее изучал, и все. Правда, довольно долго. – Значит, на самом деле вы художник. – Одно другому не мешает. Математика не так далека от искусства. В этом легко убедиться. Она улыбнулась и указала на пару уток-крякв, которые плавали друг за другом, выписывая на воде совершенно одинаковые кривые. – Как жаль, – произнес я. – Чего же вам жаль? – осведомилась она, все так же следя за утками. – Что это доказательство ничего для вас не значит, ни капельки. Она рассмеялась, не поворачиваясь ко мне. Ее бедро чуть сильнее прижалось к моей ноге. – Если бы я упала в воду, – заговорила она после долгого молчания, – вы прыгнули бы меня спасать? Вопрос, естественно, меня удивил. Я секунду подумал, наблюдая, как задиристо плещется река. – Дело в том, что я толком не умею плавать, – признался я. – К тому же я помню, что сказал мне несколько лет назад один матрос-спасатель. Он предупредил, что не так-то просто вытащить из воды на берег тонущего человека. И что нередко дело кончается не одним, а двумя утопленниками. – Значит, вы не прыгнули бы? – Не знаю. Повисла пауза. – Возможно, если бы между нами было что-то еще, хоть самая малость, тогда я точно прыгнул бы. Не то чтобы совсем ничего не было, нет. Между нами, я хочу сказать. Но если бы было что-то еще, пусть даже крошечное, тогда я решился бы прыгнуть. – Что это может быть? – спросила она. – Не знаю. Возможно, какой-нибудь пустяк. Не могу объяснить. Что-то, что тронуло бы меня. Она с улыбкой покачала головой. И выпрямилась: – А теперь мне пора возвращаться. – Ну что же, – пробормотал я. Она секунду рассматривала меня. – Я уж точно предпочту, чтобы вы ушли, а не бросились в воду, – заявил я. – Но если бы выбор был за мной, меня не устроил бы ни один из вариантов.