– Мать Ксения Викторовна Гусева, работает в магазине кассиром. Отец Амир Хадер, из Ирака, учился здесь в медицинском, во время исчезновения ребенка уже находился в своей стране. Женаты они не были. Ребенок жил у бабушки, недалеко от дачи Островских. Основная версия следствия – ребенка выкрал отец с помощью подставных лиц. Он и раньше просил его отдать ему, но мать не соглашалась. Она проживает тут недалеко, в Столярном переулке. Кто ей сообщит? – Ты и сообщи. Утром перешлю тебе заключение. А я поговорю с Островским. Скорее всего, дети были знакомы. Латиф мог прибегать к ним на дачу и попал туда в момент ограбления. Где в это время был сын Островского? Может, играли в прятки, и он спрятался в шкафу. Сгореть он не мог – тогда нашли бы останки. Думаю, он остался жив и если видел убийц, то теперь единственный свидетель. Хорошо, что убийцы об этом не знают. Надеюсь, мы найдем его раньше их. Лана Васильевна, причесанная по-новому, торжественно вошла в комнату с бутылкой шампанского. Глава 25. Нора В Норе темно. Сегодня его оставили в покое, он сидит тут уже давно. Коленки упираются в гладкую деревянную стену – Нора стала меньше. В ней появилось что-то мягкое, оно висит над головой, закрывает ему лоб и нос атласным сухим краем, пахнет сладко, как цветок. Он качает головой, и мягкие складки гладят его лицо. Один, два, три. Вперед-назад, по кругу. Он глубоко вдыхает запах дерева, пыли и цветка и качает головой. Он засыпает, и ему снится Она. Волосы длинные и мягкие, пахнут цветком, падают ему на лицо, сквозь них он видит ее шею, белую, с ямочкой внизу, серый воротник лежит на белых плечах, как кошка… Нет, это гладкая собака, изогнулась, выпустила длинные красные когти, раззявила пасть с желтыми зубами, темные капли текут по белой шее, заполняют ямку красным соком, стекают по плечам, темнеют светлые волосы, лицо его становится мокрым, сладко-соленое заполняет рот… Он открывает рот и кричит, бьет себя руками по голове, стучит ногами в стену. Неееет… Грохот… блеск… темнота… Глава 26. Куколка Магазин на углу названия не имел. Над входом светилась красная вывеска с желтыми цифрами и буквами: «24 часа». Еще недавно это была обычная коммунальная квартира: три комнаты, семеро жильцов. Теперь в двух комнатах сделали кладовки, а в самой большой стояли витрины с рыбными консервами, пакетами с сухой картошкой и прочими подобными деликатесами, а также холодильники с пивом и кассовые аппараты, чеки на которых отбивались только для участкового и подавались ему с поклоном и конвертом с деньгами. Ночью торговля шла бойко. Подъезжали машины с открытыми окнами, из окон гремела музыка. Вылезали крепкие парни, деловито и быстро расплачивались, забирали пакеты с тихо позвякивающим содержимым, садились обратно в машины и уезжали. Днем сюда мало кто заглядывал, и продавщица Ксюха проводила время в телефонных разговорах. За кассой она устроила себе уютное местечко: покрыла колченогий пластмассовый стул ковриком и поставила радиоприемник. В то утро она опоздала, и толстая Азизка сразу начала визжать: – Я тут не толзна тибе здать, не толзна! Ксюха мрачно взглянула на нее и пошла в кладовку, по дороге незаметно прихватив бутылку пива из холодильника. Подождав, пока верещание стихнет, она вернулась в зал, отхлебывая из бутылки, и, косясь в телефон, набрала номер. – Привет, Дашка… купила… желтоватые такие… ну да, желтые… а че, Ванька спит еще?.. нет, зеленых не было… Рассеянно слушая болтовню Дашки, нащупала в кармане гладкую фигурку, сжала в пальцах. Хорошо, что эта дура Гулька попала в психушку. Не будет больше ныть и клянчить деньги. И куколка Ксюхе останется. Классная куколка, похожа на длинный ключик, видно, что старинная, из серо-голубого камня, дорогая вещь. Гулька где-то украла, хоть и врет, что нашла. Ксюха подарит куколку Латифчику, когда он вернется. Она давно перестала плакать. Арабы любят своих детей, пусть поживет у отца. И она свою судьбу устроит. Все получилось к лучшему. Она вытащила куколку из кармана, положила перед собой. Светло-серая с голубым отсветом фигурка со сложенными руками перед грудью. Пальцы рук и босых ног вырезаны точно, до крохотных блестящих ногтей. Покрывало накинуто на левое плечо, спускается складками гладкой ткани. Волнистые волосы скреплены двумя лентами, кудрявые пряди свисают с обеих сторон каменного лица. Глазницы вытянуты к вискам, правая пустая, мертвая, а в левой сохранился глаз из ракушки и синего камня. Камень вспыхнул под лампой голубым огнем. Второй камень, яркий, как огонь, вставлен в кулон на серебряной цепочке, трижды обвивающей правую ногу. Рядом с кулоном висит странный плоский ключ. Дорогая вещь… Она не услышала, как открылась дверь и кто-то вошел в магазин. Только когда на прилавок легла тень, она подняла голову. От таких покупателей толку нет, одна морока. Пенсионерка, а может, и бомжиха, глаза слезятся под черепашьими веками, а космы из-под драного платка выбились черные, блестящие… Потянуло болотом, горькой ивовой корой, камышом… Старуха что-то пробормотала и указала кривым пальцем на бутылку воды. – Сорок рублей, – бросила Ксюха, – это не тебе… ага, желтоватые такие… классные… да ты че!.. И куда? В Крым?.. Старуха достала из недр дырявой кофты пятитысячную, положила ее на прилавок, рядом с куколкой. Нет, ну бывают же такие тупые старушенции… и хитрые, как крысы… пенсию небось тремя бумажками выдали, вот и прибежала с утра разменять… – Сдачи нет! – Ксюха отвернулась. – Крым – это классно… на море триста лет не была… ага, в волнах попрыгать… Краем глаза она увидела, что бомжиха еще топчется у прилавка, и, повысив голос, бросила: – Не ясно, что ли?.. Нет, это не тебе! Ходют тут всякие… потом конфеты пропадают… Что ответила Дашка, Ксюха не услышала. Гортанно и хрипло каркнуло рядом, горячая волна ударила сверху и оглушила, и свет погас, а потом вспыхнул снова – слепящей алмазной звездой… Глава 27. Гуля в гнезде Ночь не приносила успокоения обитателям Гнезда. Штор на окнах не было, призрачный свет фонарей лился сквозь решетки, покрывал кровати и лица черной сеткой. Женщины ворочались, стонали, бормотали, храпели, вскрикивали. Гуле казалось, что она лежит на дне реки, среди рыб, бьющихся в неводе. Она поднималась, подходила к окну, смотрела вниз, на черную клумбу и черные дорожки. В первые ночи на клумбе сидел Тёмка, шапочка горела зеленым змеиным глазом, и Гуля начинала кричать и трясти решетку, сдирая в кровь кожу на пальцах. Появлялась заспанная медсестра, быстро и умело заламывала ей руки, оттаскивала от окна и валила на кровать. Втыкала в ногу иголку, прямо через рубашку, не протирая. Приходил сон, но не приносил покоя. Во сне была та же река и невод, только вместо рыб – стая крокодилов, они каркали и тянули к ней лапы с накрашенными кровавыми когтями. Гуля узнала, что «вязка» гораздо хуже смирительной рубашки, потому что если привяжут к кровати, то отвяжут нескоро и не допросишься в туалет. А в смирительной можно и сидеть, и ходить. Но в первые дни она ничего не замечала, ей было все равно. Приходили какие-то люди, задавали одни и те же вопросы. Худая девица в джинсах появлялась чаще других, уводила Гулю в кабинет с большим столом, где просила ее рисовать и складывать кубики. Гуля вначале пыталась ударить девицу в пухлый рот, но та ловко уворачивалась, и только раз Гуля смогла дотянуться и расцарапать тонкую руку с тяжелым кольцом на пальце. Это кольцо особенно не нравилось Гуле, камень его был рыжим, как Тёмкины волосы. Где-то она видела такой камень… Где? В голове у нее все перемешалось, трудно вспоминать. Она ждала, что девица вызовет санитаров и ее отведут в палату и привяжут, но та даже не охнула, молча вытерла кровь, заклеила царапину пластырем, сняла кольцо и спрятала в карман. Потом невозмутимо попросила: – Гулия Тимуровна, расскажите о вашем детстве. Вы помните вашего отца? Они никогда не говорили с матерью об отце. Как-то Гуля увидела в кладовке старый чемодан и открыла его. Там было несколько альбомов, и в одном, на первой странице – большая фотография. Родное лицо. Чем дольше она на него смотрела, тем сильнее давило в груди, так что стало больно дышать. Спрятала альбом в чемодан и задвинула его обратно под полку. Хорошо, что в тот день у нее было несколько рублей, она побежала в магазин на углу, и Ксюха налила ей стакан, и комок в груди расплавился, растворился, исчез… С тех пор как у нее забрали Тёмку, вся она превратилась в этот твердый комок. Болело в груди, дергалось лицо, тряслись руки. Явь была похожа на сон, а сон на явь. Вокруг полутьма, как на дне реки. Звуки доносятся глухо. Есть не хочется, но мучает жажда – она пьет много воды из-под крана. – Следователи ищут вашего мальчика. Не теряйте надежду. Вам нужно успокоиться и ждать. Вы не одна, много людей сейчас стараются вам помочь. Что она говорит, эта девица? Голос у нее низкий, густой, как будто не ее. Где-то она уже слышала такой голос. С женщинами в палате Гуля не разговаривала. Их было три или четыре, она не различала их лиц. Одна совсем старая, другие вроде Гулиного возраста. Они часто кричали и плакали. Их тоже привязывали к кроватям и кололи в руки и ноги. В кабинете у девицы тихо и спокойно. И воздух здесь свежий, холодный и влажный, как на берегу реки. И пахнет мхом и сырой травой. Низкий голос доносится будто издалека, то громче, то тише: – А раньше, до того дня, вы видели тех огромных птиц с когтями? – Нет. – Гуля сидит сгорбившись, смотрит на полу больничного халата, он серо-синий, в бурых пятнах. – Может быть, слышали странные звуки? На улице, дома? Ночью? – Нет. – Казалось ли вам, что ваше тело стало чужим, ваши мысли – как будто не ваши? – Нет. – Может быть, в квартире появлялись странные запахи? – Нет… Или… болотом каким-то пахло последнее время… Как будто водой с камышом… У вас тут так же пахнет… – Тут, в кабинете? Когда вас сюда привезли, у вас было много царапин на руках, вот еще следы. Бывало так, что у вас появлялись царапины или ранки на руках или на лице непонятно откуда? Например, утром? Гуля поднимает голову. – Да. Вот такие. Она поворачивает руку тыльной стороной вверх. От мизинца до большого пальца идет тонкая линия, как будто прочерченная красным пером. – Это вы сами поцарапали или поранились где-то? – Утром появилась. Вчера. И раньше бывало так. Не знаю, откуда берутся. Глава 28. Амина В бесплатной столовой для бедных «Наиль» праздновали десятилетие со дня открытия. Столы сдвинули вместе, в два ряда, покрыли цветными скатертями. Стояли вазы с абрикосами и мандаринами, блюда со сладкими пирожками. Каждому гостю вначале наливали в тарелку горячий бульон. На отдельном столе – огромные глиняные миски с пловом. Пахло бараниной, травами и орехами. Приглашенные, старички в старомодных пиджаках и старушки в вязаных кофтах и платочках, вели себя тихо и чинно. Медленно ели, осторожно облизывая ложки. За главным столом, у стены, противоположной входу, сидели четыре дамы: директор столовой, две чиновницы местного отдела соцзащиты и президент общественной организации «Уважаемая старость», госпожа Амина Сафаева. Огромный букет цветов закрывал ее лицо от Лугина. Он сидел в зале уже пять минут, но не знал, как к ней подойти. Охраннику на входе он показал удостоверение, тот лениво кивнул и отвернулся – видно, полиции не боялся, принял его за приглашенного гостя. Он решил, что придется ждать до конца обеда, но Сафаева встала и, держа телефон в руке, пошла к выходу. В самом деле, очень красивая женщина. Высокая, с гордой осанкой, густые темные волосы уложены короной, полные губы, яркие глаза. Он вышел вслед за ней в холл. Она говорила с кем-то звучным грудным голосом. Закрыла телефон, повернулась. – Амина Саидовна, я из Следственного комитета. Мне нужно с вами поговорить. Вот мои документы. Ни малейшего волнения в черных глазах. Ответила спокойно, без улыбки: – Мы можем пройти в кабинет директора. Вот сюда. Села за стол, в директорское кресло, указав ему на стул напротив. – Слушаю вас. Вы, конечно, по поводу драки в столовой на прошлой неделе. Но мы уже сами разобрались. Человек психически больной, недавно вышел из больницы. Мы его ни в чем не обвиняем. – Нет, Амина Саидовна. Я пришел по другому делу. Старому делу. Очень старому. Оно касается вашего сына, рожденного вами летом 198… года в роддоме недалеко отсюда и усыновленного супругами Морянскими… Он не успел договорить. Взгляд ее застыл, она несколько раз глотнула воздух, потом глаза закатились, и она упала головой на стол. Павел растерялся. Он предполагал, что она будет испугана и удивлена, но не думал, что потеряет сознание. Он осторожно поднял ее из кресла и перенес на диван. Она была удивительно легкой и тонкой для своего роста. Павел хотел позвать на помощь, но веки ее задрожали, и она застонала. – Амина Саидовна, принести вам воды? Она подняла руку и закрыла лицо. Пальцы в кольцах дрожали.