– Нет… не надо… подождите… – голос скорее печальный, чем испуганный. Через минуту она опустила руки и взглянула прямо на него. Темные глаза блестели слезами и стали еще прекраснее. – Я знала, что рано или поздно кто-то придет. Чего вы хотите? Арестовать меня? – Пока не за что. Вы отдали ребенка нелегально, но прошло тридцать четыре года. Ваш сын провел детство с любящими родителями, они прекрасно о нем заботились. Вряд ли можно было найти для него условия лучше… – Условия лучше?! – Черные глаза сверкнули, пальцы сжались, острые розовые ногти правой руки впились в запястье левой. – Они хорошие люди… да… они любили его и кормили его, но сделали из него другого человека. А я… что я… мне было семнадцать лет. Отец выгнал бы сразу на улицу. И сам стал бы несчастным… Я покрыла его голову позором… Хотела прыгнуть с моста, но испугалась… А больше всего боялась за моего Наиля. Эти люди… Она замолчала, достала из сумочки платок, вытерла глаза и продолжала. – Я решила отдать им ребенка, потому что та женщина была добрая. И ее муж… Она рассказывала о нем, тоже добрый хороший человек. У нее было молоко, ее ребенок не выжил при родах… И мужа ее звали так же, как… как… Я сразу поняла, что они посланы, чтобы спасти моего Наиля. Да, она добрая, но не понимала, что за сокровище ей досталось. Я узнала их адрес, ходила и смотрела. Она оставляла его одного в коляске во дворе! Это опасно! Я подбегала и успевала поцеловать его. Он смотрел на меня и улыбался… – Вы правы, иногда она оставляла его ненадолго одного во дворе. Они живут на первом этаже, и она считала это безопасным – смотрела за ним из окна кухни. 19 июля 198… года Полина Игоревна оставила ребенка в коляске у дома и вернулась в квартиру за сумкой. В это время его украли. Есть серьезное подозрение, что это сделали вы. – Да, да! Я его спасла. Вы мне не поверите, но так было, клянусь. Я стояла на другой стороне и смотрела, как она вошла обратно в подъезд. И тут появилась старуха. Безумная старуха в черном платке. Она шла прямо к коляске, не шла, а как-то подпрыгивала, мерзко вертела задом в серой длинной юбке, руки свисали вперед. Я увидела, как она наклонилась, и Наиль увидел ее, испугался и заплакал. Она протянула свои мерзкие руки… Конечно, я бросилась к ним. Хотела вцепиться ей в шею и задушить. Я бы убила ее, но она отпрыгнула в сторону, и я его подхватила и побежала. Я бежала, а Наиль уцепился за меня ручонками… Он узнал меня, я точно вам говорю. Неделю он был со мной в общежитии. Я тогда жила в комнате одна, все уехали на каникулы. Не было в моей жизни счастливее времени, чем те семь дней. Мы спали в одной кровати, я пела ему песни… да, он узнал меня, он не плакал, он смеялся. Но через неделю пришла комендантша и сказала, что меня выселят, что детям тут нельзя. Я понимала, что его ищут и что его найдут и отберут. И я отнесла его в роддом. Эта женщина была так напугана, что никогда больше не оставляла его одного… Глава 29. Последний раз в норе Он залез в Нору, уселся на мягком тряпье, поджал ноги. Дверцу притянул к себе за кусок привязанной к ней веревки. Закрыл глаза, но тут же распахнул их снова и расширенными зрачками вгляделся в темноту. Кто-то есть тут, в Норе. Шуршит мягко и тихо, будто падают лепестки с маленького цветка. Он чуть приоткрыл дверцу. В темноте узкая щель горит, как солнечный луч. Как отблеск пламени. И в этом отблеске вспыхнула перед ним бабочка. Огромная бабочка с широкими пурпурно-золотыми крыльями, отороченными черной полосой. Крылья сверкали, будто горели, обугленные концы их еле слышно хлопали по стене Норы. Он протянул руку, но не дотронулся до нее. Еще немного приоткрыл дверцу. Золотистая головка с высокими усиками повернулась к нему. Большие глаза сияли золотом. Бабочка взмахнула крыльями и вылетела из Норы навстречу солнечному лучу. Он остался один. Закрыл дверцу, наступила темнота. Он сидел и думал о бабочке. Качал, как она, головой. Обнял себя руками, как крыльями. Впервые за три года он засмеялся, глухо и коротко, будто ухнула сова: хухху… Ему казалось, что он летит в темноту. Стена исчезла. Там, впереди, за темнотой, был Дом. Глава 30. Комната гувернантки В субботу утром Лиза проснулась поздно. Ей снилась Фаня Леоновна, какой она видела ее последний раз. Уехав из родного города, Лиза несколько раз посылала ей открытки. На письма отвечать не было времени. Она давно собиралась ей позвонить, но так и не собралась. Два года назад Лиза поехала на похороны матери и тогда узнала, что Фаню Леоновну забрали в интернат. Вонючий коридор, зеленочные стены, на стульях раскачиваются старики, бессмысленно глядя перед собой погасшими глазами. Врач сказал, что у Фани Леоновны сенильный психоз: соседи вызвали скорую, когда она зимой разбила кастрюлей окно. Уже задолго до этого она жаловалась соседям, что в окна к ней прилетают ведьмы, и она поливает их в форточку горячим супом и водой из чайника. Санитарка вывела крошечную высохшую обезьянку с белой щетиной на голове вместо черных кудрявых волос. Та долго смотрела на Лизу, моргая глазами без ресниц, и вдруг узнала, и засмеялась от радости, открыв беззубый рот… Через месяц сообщили, что Фаня Леоновна взлетела дымным облачком в небо, оставив Лизе в наследство свою маленькую квартирку на пятом этаже. Вещи и книги Фани выбросили, в квартиру пустили квартирантов. Деньги забирал отец. Он сказал Лизе: – Твоя немка сошла с ума от одиночества. Фаня Леоновна, и мать, и отец изредка приходили в снах, и Лиза радовалась, что они живы, обнимала, гладила сухие, гладкие, как голубиное крыло, щеки, говорила: – Родные мои, я заберу вас к себе… И просыпалась в слезах. Потом весь день на сердце бывало тяжело, и, чтобы заснуть, она выпивала рюмку темного крепкого рома. Марку кто-то дарил такой ром, шестьдесят градусов, он пах тростником, и через минуту голова начинала кружиться, и в ней становилось спокойно и пусто. Лиза протянула руку к телефону, чтобы позвонить Хенне, но вспомнила, что супруги-ингерманландцы отпросились на пару дней в отпуск, съездить в Выборг к дочери. Лиза вздохнула и начала одеваться. Она не любила спускаться в кухню и вообще бывать на третьем этаже. И днем, не говоря уже о вечере, она невольно убыстряла шаг, проходя по лестничной площадке того этажа, старалась не смотреть на двери закрытых комнат. Вчера она слишком устала и забыла взять в спальню еды для завтрака. Придется идти в кухню. Лиза передернула плечами. Она умылась, надела теплую юбку и длинную шерстяную кофту. Ее чуть знобило. Она встряхнула головой и вышла на лестницу. Из оконных витражей лился разноцветный свет, блестели начищенные дубовые ступени. В доме было тихо, только капли дождя стучали по карнизам. Лиза повернула выключатель, вспыхнули бронзовые светильники с синими фарфоровыми абажурами. Она спустилась к окну в пролете, взглянула во двор. Окно выходило на глухую стену, как и в ее спальне. Верхушки вишневых деревьев чуть качались от слабого ветра. Она спустилась еще на один пролет. Дверь в столовую-кухню была открыта. Хенна оставила все в идеальном порядке. Медные ручки и стекла белых шкафов блестели, на овальном столе стояла корзина с булочками, покрытая белой салфеткой. Лиза шагнула к холодильнику, но сзади донесся слабый шелест, и она вздрогнула. Повернулась – никого. Три года прошло, а она все еще вздрагивает от каждого шороха. Если с этим не покончить, можно в конце концов самой попасть в отделение Гнезда. Она упрямо тряхнула головой. Нет, я не боюсь. Вот пойду сейчас и взгляну на свою старую комнату. Она налила стакан молока, взяла булочку с корицей, откусила кусочек и решительно пошла обратно на лестничную площадку. Ручка повернулась с легким знакомым скрипом. Внутри все было точно так, как в то время, когда она тут жила. На диване лежит клетчатый шотландский плед, она укрывалась им по вечерам, читая книгу. Большая подушка в гобеленовой наволочке – улочка Монмартра, цветы, дама с зонтиком. Она лежала на этой подушке и читала, строчки сливались и вместо букв появлялись глаза Марка, его борода, его кудри… Она закрывала глаза и вспоминала, что он сегодня сказал и как взглянул на нее… Он часто с ней заговаривал, каждое утро заходил в детскую, играл с сыном, спрашивал у Лизы, как спал ребенок и как себя вчера вел, задавал вопросы и о ней самой. Слушал ее рассказы о детстве, о городе, спрятанном в лесу, о Гнезде и его обитателях. Дубовый шкаф с темным зеркалом, столик с лампой под розовым абажуром. Высокое кресло у окна. Ни одной ее собственной вещи тут не осталось. Слева дверь в детскую, кажется, плотно закрыта. Лиза старалась на нее не смотреть. Кружилась голова, предметы и стены колыхались. Лиза подошла к окну и опустилась в кресло. Вот так она сидела тут у окна тем майским вечером, когда он первый раз ее поцеловал. Гроза бушевала в городе, в комнате была полутьма, горела лампа на столике. Мальчик уже спал. Она не заметила, как вошел Марк. Его рука легла сзади на ее шею, она замерла, не смея пошевелиться. Он сказал: – У тебя совсем детская шейка. И волосы мягкие, как у ребенка. Не сутулься, девочка. Он легко поднял ее и повернул к себе. Сколько лет она мечтала об этом поцелуе, воображала горячий рот, прикосновение шелковистой бороды, но губы его были холодны, наверное, он долго шел под дождем. От него пахло вином и сладким одеколоном. Скрип и шорох она услышала первой и отпрянула от него. Дверь открылась, на пороге стояла Ольга Львовна в красном плаще и белой шляпе. – Вот ты где, – спокойно сказала она. – Со мной приехал Никита, он ждет тебя в гостиной. Добрый вечер, Елизавета Юрьевна. Лиза не помнила, сколько прошло времени после их ухода, не очень долго. Она еще не успела отойти от окна, стояла, глядя на струи дождя и отсветы молний. Дверь снова открылась, и Ольга Львовна, такая же спокойная и красивая, уже в длинном синем платье, с высоко зачесанными медовыми волосами, подошла к ней близко, и Лиза увидела, что глаза у нее вовсе не голубые, а сизые и мелкие, как вода в луже. Ольга Львовна сказала негромко: – Ты, проститутка. Собери шмотки, чтоб через пять минут тут и запаха твоего не было. И не пытайся с ним встретиться или звонить. Ты знаешь, кто мои друзья. И ногтя твоего не найдут. …Как хорошо, что в тот вечер была гроза. Она шла по улицам, холодный ливень смывал с нее боль, и когда возникла блестящая под фонарями взлетная полоса Проспекта, она уже не чувствовала ничего, и вдруг ей показалось, что она могла бы сейчас взлететь, как птица или как ведьма на метле, и она засмеялась и заплакала, но дождь смыл и слезы… Постукивание за стеклом вернуло Лизу в настоящее, видения исчезли. Что-то еле слышно скрежетало, как будто легонько царапали гвоздем по железу. Лиза встала из кресла, отдернула штору. На карнизе сидела ворона, огромная, с серой головой и острым изогнутым клювом. Мокрые черные перья отливали малахитовым блеском. Она тяжело подпрыгнула боком ближе к середине окна, склонила голову набок и уставилась на Лизу круглым глазом – черным, мертвым, без зрачка. Ворона подняла ногу и поскребла по стеклу когтями. Три длинных кривых пальца с ярко-красными, цвета свежей крови, когтями. – Лиза, Лиза, очнись, не пугай меня! Она открыла глаза. Она лежит на диване, на гобеленовой подушке, Марк сидит рядом, гладит ее лоб и щеки. – Прости, наверное, давление низкое. Я не пила кофе и не завтракала… дождь… – Глупая девочка! Я тебя искал по всему дому. Сейчас принесу тебе кофе! – Нет-нет, я пойду с тобой. Мне уже лучше. Она встала и, опираясь на его руку, вышла из комнаты, не оглянувшись на окно. Глава 31. Магазин на углу Телефон Ксении Гусевой не отвечал, дома ее не было. Лугин пошел в магазин на углу. Красная вывеска с желтыми буквами днем не горела. Через грязноватые окна смутно виднелись полки с коробками и консервными банками. Он поднялся по ступенькам железной лестницы, небрежно приделанной к старинной стене дома. За кассой сидела женщина лет сорока, черноглазая, с широкими черными бровями, сходившимися у переносицы. Массивная грудь ее выпирала из синего халата, как диванная подушка. Он показал удостоверение, и она перепугалась так, что казалось, упадет в обморок. С трудом Лугин смог добиться от нее, что утром Гусеву отвезли в больницу. – Закройте дверь на ключ, – сказал Лугин. – Я позвоню в больницу, а потом задам вам несколько вопросов. Но кассирша не могла встать. Она стонала и всхлипывала, повторяя: – Нисево не снаю я… нисево! Лугин позвонил в справочную скорой, ему дали номер больницы. Там сообщили, что говорить пациентка не может, у нее тяжелая черепно-мозговая травма, она без сознания. Удары нанесены в левую височную и центральную теменную области головы тупыми предметами. Потерпевшую обнаружили дети, зашедшие в магазин. Привезла ее скорая. По мнению врача, который осматривал женщину, ей на голову с полки упал тяжелый ящик с конфетами. Лугин вызвал свою бригаду и снова обратился к кассирше: – Кто хозяин магазина? Дайте его номер телефона. Кассирша продолжала раскачиваться и невнятно причитать. Он ждал. Наконец, утирая пухлым кулаком глаза и нос, она достала грязный блокнот и ткнула пальцем в номер. Ответила дама, сначала надменно и холодно, но сразу сменила тон на услужливо-любезный и пообещала приехать сейчас же. Лугин, стараясь говорить приветливо и тихо, снова обратился к кассирше: – Успокойтесь, вам ничего не угрожает. Как вас зовут? – Азиза… – Просто расскажите мне о Ксении. О вашей напарнице. Понимаю, что вы расстроены. Вы с ней были в хороших отношениях? Дружили? – Нет-нет! Я не снаю нисево… – Хорошо, Азиза. Муж ее сюда заходил? Вы его видели? – Нет у ее муза… – А ребенок? – Нет у ее ребенка… – Но ведь был же? – Был… малчик. Пропал… давно… Плохая мат, дала малчик бабке, бабка не смотрел… Азиза перестала хлюпать носом. Разговор, похоже, начинал ей нравиться. – А дружок у нее был? Мужчина? – Она любит мусчины… много ходили тут… смеялси… пьянисы…