Глава 4 Цитадель[4] За годы своего существования, «Бульвар Содомии» разросся и превратился в "Район толерантности", или "толерастии", как обозвали место гомофобы. И дело не в том, что "голубых" в мире становилось больше. Здесь собрались не только «нетрадиционно ориентированные», но и нестандартно мыслящие, творческие люди, которым не находилось места в обществе, живущем стереотипами. Время от времени противники нетрадиционной ориентации пикетировали вход в "последний оплот сексуальной и моральной свободы", но ничего более серьёзного не предпринимали. Однако сейчас что-то изменилось. Границы района обступили гомофобские "войска" и район был на военном положении. В срочном порядке создавались временные укрепления и баррикады. Часть населения попряталась по домам, а наиболее смелые сформировали толерантную гвардию. Нам с кирпичом очень повезло, что пошли сюда не одни, а в сопровождении Марины. Её узнали местные и пропустили нас всех под её ответственность, а во-вторых, посчитав нас парой, все свои симпатии ко мне оставили при себе. Несмотря на военное положение, приняли здесь нашу компанию вполне дружелюбно и, учитывая сложившуюся ситуацию, предложили вступить в ряды гвардии. Новая форма смотрелась на мне весьма неоднозначно. Посмотрев на себя в зеркало, я пришёл к заключению, что похож на смесь участника карнавала в Рио, тайской проститутки и канадского полицейского. Но, к сожалению, выбирать не приходилось. На Марине этот наряд смотрелся не менее странно, но ей, похоже, даже нравился. Кирпичу доблестные гвардейцы выдали «форму», сделанную из коробочки «Happymeal»[5] из "Макдональдс", крепившуюся двумя красными тесёмками за место, которое они посчитали головой. Не знаю, как отнёсся строитель к новой одежде, однако активные действия ему нравились куда больше, чем скучное лежание в сумке. Я, конечно, пару раз ловил на себе взгляды некоторых местных, которые просто прожигали мой зад. Но защита «Родины», даже для них, была сейчас первостепенным делом, и меня, к счастью, никто не донимал голубой романтикой. Ближе к вечеру нас собрали возле штаба, которым служил музей Толерантности. Справа от входа был памятник высокому и мускулистому афроамериканцу в латексной одежде и фуражке. У входа стоял генерал местного войска и выдавал приказы младшим офицерам. — Братья и сёстры! — обратился он к толпе. — Сегодня знаменательный день! Нам всем выпала огромная честь защитить то, что для нас дорого. Наш родной дом, нашу свободу, права и достоинство. Не посрамим идеалы толерантности, свободы и демократии! Ура! Я выслушал эту речь, которая должна была вдохновить, и в первую очередь, у меня возник вопрос о вооружении. Потому что пока кроме карнавального костюма и красивых слов нам ничего не выдали, а идти с перьями и стразами на вооруженных вилами, ножами и палками головорезов, было откровенно самоубийственно. Словно отвечая на мой безмолвный вопрос, генерал вызвал помощника и тот выдал инвентарь: зонтики, веера и прочий хлам… Лежать в засаде среди наваленных на земле подушек, перин и боковушек от мягкой мебели было довольно удобно. Хотя, это всё-таки странно, лежать посреди улицы, обложившись перинами и крутя на руке розовый дамский зонт. Марине выдали средних размеров сумочку, нагруженную разными женскими безделушками. Шансы не велики, а потому, я задумался о собирании подручных средств "модернизации вооружения". Спустя пару часов поисков, мы вооружились граблями и сковородкой, а кирпича, сетовавшего на свою нынешнюю бесполезность, напугали тем, что используем, как орудие пролетариата, чем заставили его замолчать на ближайшие полчаса. Наш "противник", как оказалось, смелостью особой не отличался, и перед "атакой" скучковался у границы района, набираясь духа. Бойцов — антигеев пришло человек сорок. Пусть и вооруженные чем попало, от бутылок и досок, до гаечных ключей, эти ребята выглядели куда убедительней расписной армии. Понимая их явное превосходство в "вооружении", нужно было что-то придумать, чтобы его ликвидировать. И тут я понял одну вещь. У нас было то, чего они никак не ожидали. То, что заставит их как минимум отвлечься и пропустить наш упреждающий удар. Но для того, чтобы мой план сработал, следовало всё это объяснить «толерантным», которые уже назначили себе командиров, и ещё кое-кому. Тем временем, «враг» уже набрался смелости и проник за импровизированную границу. Вопрос я решил просто. Кинув кирпич в гущу гомофобской армии, я выиграл немного времени, пока тот вешал им лапшу на уши. А сам побежал в стан толерантной гвардии. Нас было больше и этим следовало грамотно воспользоваться. Вступать в открытый бой против мужиков с досками, фомками и прочим хламом, вооружившись зонтиками — бессмысленное самоубийство. Потому, я придумал простой план по заманиванию гомофобов в ловушку. Теперь оставалось убедить вероятных участников этого плана * * * Красноречия кирпича хватило минут на сорок, после чего он прилетел обратно в наше "укрепление", окончательно задолбав своей болтовнёй и строительными байками войско противника. Я за это время успел провести инструктаж и убедить пару десятков "очень голубых беретов" в надёжности моего плана. Последняя битва. Это была самая сексуальная походка, самое сексуальное платье, и самая офигенная девушка, из всех, что эти парни видели в своей жизни. Словно факир с дудочкой, она выманивала их, заставляя забыть об осторожности, напрочь хороня их здравый смысл и инстинкт самосохранения. Толпа озабоченных гомофобов шла за виляющим задом, как кот за колбасой, совершенно игнорируя всё вокруг. Она лёгким движением скинула тонкий шарфик и бросила его в толпу. "Бойцы" едва не загрызли друг друга за него, а она даже не остановилась. Они продолжали идти за ней, как заворожённые. И вот тонкая кружевная кофточка плавно спустилась по плечам. Момент оценили даже "голубые", признав, что "девушка знает толк". В чём именно, они не пояснили. Кофточка вслед за шарфом полетела в ряды противника, вновь сея в них хаос. Но это был ещё не тот момент, когда следовало действовать. Мы, как мыши в норах сидели и ждали своего часа. Понимая важность момента, молчал даже кирпич. И вот, кульминация. Она, в пеньюаре, в двадцати метрах от толпы, готовой разобрать её на сувениры… Всё ближе и ближе… Лёгкий манящий жест, и вся толпа делает ещё несколько шагов вперёд. Узкая улочка. По бокам два пятиэтажных длинных дома. В конце — тупик. Понимая, что этот момент решающий, я отдал своему импровизированному отряду спецназа команду. Выход тут же загородили, а с крыш начали бросать разный хлам. Причём, временами весьма тяжёлый. Это посеяло панику в рядах гомофобов, среди которых и без того дисциплиной и порядком даже не пахло. Но меня сейчас волновал только один вопрос — как вытащить оттуда Марину. План был, но насколько он успешно сработает, не знал никто. Из окна второго этажа сбросили верёвку из простыней и девушка, ухватившись за неё, полезла наверх. Я стоял на крыше и командовал действиями своего отряда. Один из противников, увидев, что девушка пытается скрыться полез за ней. Он схватил её за ногу и попытался стащить вниз. Юная защитница «баррикад» брыкалась похлеще коня, но это его не останавливало. И тогда я принял решение. Кирпич летел не долго, но орал очень громко. Приземлившись точно на голову гомофоба и, нокаутировав его, строитель отлетел на асфальт, ударился, отколов приличных размеров кусок. — Я ранен! Врача! Врача!!! — вопил кирпич, валяясь рядом с поражённым врагом. Как оказалось, именно получивший кирпичом по голове оказался лидером группы воинствующей анти-гей компании. Без него толпа быстро потеряла контроль и сдалась. Временно было решено их всех связать, и поместить в помещение клуба в центре. Охранять поручили "особо ответственным" товарищам, один вид которых вызывал у гомофобов ужас. Они ходили, пощёлкивая кожаными плётками и вызывая у пленных дрожь в коленках. На площади, тем временем, уже собрался митинг требующих строжайшего наказания для пленных врагов. Кирпичу было совсем худо. И, судя по всему, строитель не притворялся. Как помочь тяжело раненому кирпичу, я понятия не имел. Как и о том, что будет с ним дальше… Марина сидела с ним рядом, гладя щербатый бок, рядом с которым бережно положила отломанный кусок. Драматизм момента выбил бы слезу даже из самого жёсткого человека. К утру кирпич навсегда замолчал. Отмучался… «Голубые», которые были в головных уборах, сняли их в знак памяти, а кто-то даже принёс цветы. Марина тихо плакала в углу, да и у меня самого на душе кошки скреблись. Ведь это именно я пожертвовал кирпичом, чтобы спасти девушку. Пожертвовал чужой жизнью. Хоронить силикатного героя собралось несколько тысяч человек, возможно, здесь был почти весь район. О кирпиче — герое уже слагали легенды, писали песни и стихи. Он стал примером для подражания. И всё это за один день. Местный архитектор — невысокий грузин, соорудил для него некое подобие склепа, который я окрестил мавзолеем. Кирпича несли на большом золочёном подносе, который застелили бордовым шелком. Местные музыканты играли траурный мотив. Мы молча шли за процессией. Внезапно передние ряды начали что-то кричать, а через пару секунд раздался грохот, сопровождавшийся громким матом. Я пробрался через толпу народа, окружившую место происшествия и подошел ближе. На земле валялся поднос, на котором сидел здоровый небритый мужик в бумажной панаме и спецовке, потирая ушибленный зад и отгоняя зевак. Семёныч (а именно так его звали при жизни), как оказалось, ничего не помнил из своей кирпичной биографии. Когда я рассказал ему всё, что произошло, он долго смотрел на меня, как на полоумного, не веря ни единому моему слову. Но это уже не имело значения. Он был жив и, видимо, своим поступком искупив вину, вернул себе человеческий облик. Теперь я мог вздохнуть с облегчением. После "смерти и воскрешения" кирпича — Семёныча, я стал куда серьёзнее относиться к происходящему, замечать детали, ценить каждый момент. С Мариной мы стали за это время очень близки, и среди "голубых" уже ходили слухи, что между нами роман. Она оказалась действительно очень хорошей девушкой, и временами я невольно смотрел на неё не только как на друга и соратника, но и как на красивую молодую женщину. Да и что в этом такого, если мы оба не позволяли себе абсолютно никаких вольностей. Семёныч же над нами подшучивал и спрашивал, позовём ли на свадьбу. Напряженность в гейско-гомофобском конфликте несколько снизилась, и произошел обмен пленными. Вернувшиеся из плена, «голубые» рассказывали, что их одевали в военную форму, ушанку и сапоги, крутили часами шансон, заставляли смотреть Плейбой и всячески издевались. А ещё их кормили борщом с салом. Никакой косметики, духов, маникюра и педикюра в течение месяца. Никаких женских шмоток, сумочек… Геи даже пожалели о своем хорошем обращении с пленными. Следовало бы их нарядить в "рюшечки и стразики"… И крутить клипы Моисеева пополам с Пенкиным. А для курящих только слимы "Гламур". Именно отсутствие нормального табака, водки и баб раздражало Семёныча больше всего. Он грустил по дому, своей прежней жизни, работе. Ничего не помня из нашего общего прошлого, к нам он относился хорошо, но иначе, чем раньше. И мне было даже немного жаль, что потерял боевого силикатного товарища. Глава 5 Исход, или в поисках Изумрудного Города[6] Примерно через две недели Марине вновь наскучила жизнь в гей — районе, и я её поддерживал на все сто процентов. Семёныч при словах "валим отсюда" подскочил с койки и бодро пошёл за нами. Ушли мы по-английски, не прощаясь, захватив лишь личные вещи и небольшой запас еды в дорогу. География Кармана была нам известна весьма смутно. Карта перевозчика сохранилась в моей памяти лишь отрывочно, а где теперь искать самого перевозчика я понятия не имел. Если верить карте, мы сейчас находились в самом её центре. Вот кого я сейчас действительно хотел видеть, так это хромого коня. По пути сняв с себя майку с надписью "Свобода от сексуальных предрассудков", повязку "нет гомофобии!" и кучу всякого гламурного барахла, я с облегчением вздохнул, чувствуя себя снова нормальным мужиком. Удивительно, что мне после всех событий не выдали обтягивающий супергеройский костюм голубого цвета с буквой «Г» на груди… Увидев такое преображение, Семёныч выдал ёмкое "О!", означавшее одобрение. Марина лишь улыбнулась моей натянутой серьёзности. — Ничего не заметил необычного? Я посмотрел на девушку в недоумении, — Ты о чём? — Под ноги посмотри. Я послушно опустил глаза вниз: — Обычная дорога. И что? — Из чего дорога? И тут я понял, о чём она. Дорога была из жёлтого кирпича. — Нас, как минимум, меньше в два раза. Так что это просто совпадение. — Ну и что! По пути встретим остальных. Ребята, чего вы такие серьёзные? Тут сказка начинается, а вы… Впереди было что-то вроде блокпоста, над которым что-то летало. Вот бы бинокль сюда сейчас, разглядел бы, что да как. Но бинокля с собой не было. Хотя… — Марин, а что у тебя в сумочке? — Ну… духи, косметика, всякие безделушки, зеркальце, театральный бинокль… А, поняла! Держи! Силы увеличения хватило, чтобы разглядеть картину. Это действительно напоминало границу. Столбы, лес, блокпост часовыми, над которым кружили дозорные белки-летяги. Выглядели зверьки более чем сурово, и проверять, насколько погранцы злые, мне совершенно не хотелось. И кирпича в качестве отвлекающего манёвра у нас уже не было. Рисковать Мариной во второй раз, не имея плана её спасения, я тоже не мог. Нужно было провести разведку. Либо… Семёныч, почёсывая пузо, шел к белкам, размахивая намотанной на палку белой майкой. Мы все искренне надеялись, что звери в курсе, что такое парламентёр, и не загрызут строителя. — Эй, штурмовики, по-русски говорит тут кто? Одна из белок отделилась от группы и, приземлившись, представилась: — Старший инспектор пограничного контроля Орехов. — Пройти через границу можно? Нас тут трое. Со мной ещё парочка — парень с девушкой. Без оружия. — Вы кто такие? Зачем в Тёмный лес идёте? Почему без проводника? Белка проводник оказался таким же болтливым, как и конь. На удивление, при жизни он пограничником не был. Кривозуб был пьянствующим работником парикмахерской. Брил людям бороды, стриг и всё такое. Никаких военных заслуг и службы ракетным катером, как у коня. Да и смелостью не отличался. — Трусливый лев, — предположила Марина. — Тогда, кто-то из нас — маленькая собачка? — Вы вообще, о чём сейчас, — недоуменно спросил Семёныч. — Да так, о своём. Строитель явно не читал и не смотрел ничего, что навело бы его на подобные мысли. Простой мужик. Как кирпич. "Вот и тёмный лес густой, заходи, коли крутой". — Такая табличка висела на столбе при входе в тот самый лес. Что могло ждать внутри, не знал даже Кривозуб. Но, исходя из его нервного поведения, ничего хорошего ждать не стоило. Он сел на плечо Семёныча и нервно теребил шерсть на груди. — Семёныч, у тебя, кажется, белочка, — поддела строителя Марина. — Кто первым пойдёт? — спросил я.