— Это что? — спросил Свен-Улоф, указывая на газету. — Так-то вы подготовились к совещанию? Думаете, в ближайшие часы нам пригодятся последние сплетни о знаменитостях? Руководитель отдела извинился; когда он убирал газету, Свен-Улоф уже не улыбался. — Хотя дайте-ка на минуту, — сказал он. Руководитель отдела поколебался. — Газету? — Да… Позвольте, я взгляну. Всю верхнюю часть полосы занимало начало заголовка — “Тара, 15 лет, новая жертва”, здесь же помещалась фотография. Темные волнистые волосы над бледным лбом, два глаза. Он развернул газету. “Тара, 15 лет, новая жертва убийства во имя чести”. Увидел ее улыбку, щербинку между зубами, родинку над верхней губой. Мокрощелка Фарста В десять часов Вера заехала в Танто за полусонным Кевином. Он снова задремал в машине и проспал всю дорогу до Фарсты, до дома престарелых. Они приехали навестить его мать. Впервые за долгое время Кевин заснул глубоко и проснулся, лишь когда Вера заглушила мотор. — Извини, — сказал он. — Похоже, ты на меня действуешь расслабляюще. Вера улыбнулась, но Кевин понял, что она за него тревожится. — Есть места, где один из видов пытки — не давать людям спать… Кевин, чем ты занимаешься по ночам? — Смотрю фильмы. — Он потер глаза, пытаясь припомнить, что все-таки сработало как снотворное. — Ты скорбишь, — сказала Вера. Да, она права. Его мать не узнала ни его, ни Веру, и Кевин сразу понял: сегодняшнее посещение умножит ряд тех, что становились тем короче, чем ближе подступала смерть. Хорошо, что сегодня с ним Вера. Мама сидела в кресле в общей комнате; когда медсестра сообщила, что приехал сын, она не отвела взгляда от телевизора. Кевин помнил, как она десять лет назад сидела вот так в кресле дома, на Стуран. Тогда лицо у нее было круглее, а взгляд яснее, но разница с тем, что он видел сейчас, заключалась не в этом. Тогда мама выглядела доброй. Теперь доброта исчезла. Они опустились на диван напротив нее, и старуха наконец взглянула на них. — Это вы меня сюда засадили? — прошипела она — Ты и эта шлюха… Медсестра уже предупредила Кевина, что состояние матери ухудшилось, но все же он испытал потрясение. Из отца ругательства сыпались, как из мешка, но чтобы ругалась мать, Кевин еще не слышал. Мать пристально смотрела на Веру, и та отвела взгляд. Кевин потянулся погладить мать по руке, но та с отвращением отдернулась от него, как от заразного. — Брат к тебе не заглядывал? — Кевин очень надеялся, что говорит непринужденным тоном. — Он говорил, что собирается к тебе после похорон. Прилетел из Америки и… — Сука драная… — Мать бросила взгляд на Веру, после чего снова уставилась в телевизор. Двое парней и светловолосая девушка нырнули в бассейн с таким видом, словно высшее достижение в их жизни — это плескаться в воде, а может, так оно и было. Через год никто не вспомнит их загорелые мускулистые тела. Может быть, победитель заплыва в этом сериале будет ставить диски на финском пароме. — Я в машине подожду? — тихо спросила Вера. Вера нравилась маме, они много лет близко дружили. — Не уходи пока, — прошептал Кевин. — Просто у нее сегодня плохой день. Мы ненадолго. Вера сжала его руку. — Шлюха, — повторила мать, в упор глядя на них. — Проститутка. О людях в глубокой деменции обычно говорят, что они стали неузнаваемы, что они утратили себя, изменились как личность. Кевин спрашивал себя, не оскорбительно ли говорить так о больных. Мать стала почти неузнаваемой. С прошлого раза ее состояние сильно ухудшилось. Вера отпустила его руку, озабоченно улыбнулась и встала. — Наверное, лучше все-таки оставить вас наедине. Когда Вера выходила, по экрану телевизора уже бежали заключительные титры. Едва Вера скрылась, как мама что-то пробормотала. — Что-что? Мать уперлась в него взглядом и повторила, уже громче: — Ей было всего тринадцать… Мокрощелка паршивая. — Ты о ком? — Шлюха. Его шлюшка. Голос оборвался, мать закашлялась. С подбородка потянулась нитка слюны. На экране пошла реклама какого-то спреда. Кевин поднялся, подошел к матери и положил руку ей на плечо. На этот раз она не оттолкнула его. Не ответила, но все же погладила по руке. Был ли это жест приязни? Или мать просто давала понять, что ему пора уходить? — Мама, я сейчас уйду, но вернусь через пару дней. Может быть, тебе будет получше. К парковке Кевин шел, не оборачиваясь. Когда он усаживался на пассажирское место рядом с Верой, у него зазвонил телефон. Звонил следователь, с которым Кевин разговаривал после посещения интерната в Скутшере. — Я насчет Луве Мартинсона, — сказал следователь. — Его, оказывается, зовут по-другому, к тому же он проходит по программе защиты свидетелей. Мартинсон сменил имя? И он — в программе защиты свидетелей? — И каким образом он в этой программе? — Пока неясно, но поговори с Лассе. Думаю, он в курсе. Когда тянет с фабрики “Ведьмин котел” На столе лежал старый дневник Луве. Дневник был раскрыт, и Луве спрашивал себя, он ли написал все это. Запись как будто сделал другой человек. Девочка-подросток в первую очередь — объект оценки, прочитал он. Она одинаково восприимчива и к критике, и к лести. Она — экспонат, которому присваивают тот или иной класс. Грудь, ягодицы, походка, одежда. Ее подростковое “я” — это всегда версия ее самой, подобно фальшивой улыбке в сверкающем лезвии бритвы. Повзрослев, она будет вспоминать годы отрочества как некую неясную болезнь. Как инфекцию, от которой ей так и не удалось до конца излечиться.