Осмотрев балконную дверь, Ольга Порфирьевна убедилась, что бронзовые шпингалеты задвинуты плотно, до отказа. Но их, несомненно, уже давно не чистили, кое-где появилась неряшливая прозелень. Такие мелочи особо расстраивали придирчивую Ольгу Порфирьевну. В досаде она машинально подняла с пола кусочек замазки и тщательно затерла войлочной подошвой пятнышко на паркете. И тут вдруг с улицы донесся дикий скрежет. Как ножом по стеклу, но во много крат сильнее и противнее. Испуганная старуха спешно повернула бронзовую ручку, открывавшую одновременно верхний и нижний шпингалеты, распахнула дверь и вышла на балкон. На перекрестке, затененном густой зеленью, нос к носу стояли две машины — городская «неотложка» и синий «Москвич». Под самым балконом знакомый Ольге Порфирьевне шофер «неотложки» на высоких нотах объяснял правила разъезда на перекрестке владельцу «Москвича», явно нездешнему, в рыжей замшевой кепочке с захватанным козырьком. Ольга Порфирьевна в гневе наклонилась через перила. — Нельзя ли потише? Тут не базар! — Да не лезьте вы, бабуся, не в свое дело! — огрызнулся шофер «неотложки». — Я не собираюсь из-за каждого дурака садиться в тюрьму! — И продолжил уже не наверх, в ее адрес, а для владельца «Москвича»: — Ты где поворачивал? Ты как шел? — Шофер был настроен излить весь свой гнев до последней капли и только тогда, окончательно разрядившись, отправиться своей дорогой. Владелец синего «Москвича» смиренно оправдывался, но все же успел пару раз поднять голову и как бы призвать Ольгу Порфирьевну в свидетели, что он не спорит, хотя вовсе не так уж виноват. Его лицо показалось ей знакомым. Кажется, он был в музее вчера и очень интересовался «Девушкой в турецкой шали» Пушкова. Да, это он, вчерашний любознательный посетитель. По музею он, разумеется, расхаживал не в кепочке. Что за дурь — в почтенном возрасте напяливать на голову какую-то мерзость! Ольга Порфирьевна вернулась в гостиную, тщательно затворила за собою дверь и задвинула шпингалеты. Не забыть сегодня же распорядиться, чтобы до вечера добросовестно начистили всю бронзу в голубой гостиной. И уж заодно освежили паркет… Мельком глянув под ноги, она не обнаружила валявшегося только что на полу кусочка замазки. Куда же он девался? — Ах, да! — Она коснулась пальцами лба. — Я же его подняла своими руками, а потом, наверное, бросила с балкона. На камине часы с Мефистофелем показывали без четверти десять. Ольга Порфирьевна заторопилась, однако, берясь за ручку двери, ведущей в зал Пушкова, успела и тут обнаружить прозелень. Ольга Порфирьевна раздраженно повернула ручку и распахнула дверь. Ноги ее подкосились, и она еле удержалась, прислонясь к притолоке. На противоположной стене зала разверзлась пустота. Лучшее творение Пушкова — «Девушка в турецкой шали» — исчезло. Не веря глазам, Ольга Порфирьевна подтащилась ближе на ватных, непослушных ногах и потрогала стену. Краска здесь казалась голубоватой, тогда как вся стена пожелтела. На желтоватой стене выделялся голубой небольшой прямоугольник, в нем торчал крюк, слегка обросший паутиной, надорванной там, где находился шнур. Портрет был снят очень осторожно и аккуратно. Ругая себя за преждевременную панику, старуха поспешила вниз. Слабость в коленях пропала, ноги легко несли Ольгу Порфирьевну по ступенькам беломраморной лестницы. Она быстрой трусцой пересекла вестибюль и толкнула дверь бывшей швейцарской. Киселев, как школьник, застигнутый учителем, что-то поспешно свалил со стола в выдвинутый ящик и, вставая, толкнул ящик животом, чтобы закрыть. — Картина у вас? — выпалила Ольга Порфирьевна, еле переводя дыхание. — Какая именно? — Он вытаращил глаза. — «Девушка в турецкой шали». Ее там нет. Кто-то снял. Если не вы, то… Она пошатнулась и чуть не упала. Киселев успел ее подхватить и усадил в кресло, притулившееся в углу за шкафом. — Володя, ее украли, — с трудом выговорила старуха. — Ради бога, звоните сейчас же в милицию! — Нет уж, сначала я вызову врача! — сказал Киселев. В музее был только один телефон. Позвав к Ольге Порфирьевне тетю Дену, Киселев из вестибюля через черный ход выбежал во двор и оттуда по лестнице, по застекленной галерее попал в кабинет Ольги Порфирьевны. Такой отдельный ход в кабинет существовал в этом доме еще со времен бывшего владельца. 2 Почти одновременно с врачами в музей приехал из городского отделения милиции молодой человек в штатском, Николай Павлович Фомин. Пока он осматривал место происшествия, Ольге Порфирьевне стало лучше, и она, распорядившись повесить на дверях музея табличку «Санитарный день», направилась в голубую гостиную. Фомин успел тщательно осмотреть все окна и двери, все царапины на паркете и пока ничего для себя любопытного не обнаружил. Приход Ольги Порфирьевны был кстати, на Фомина она произвела впечатление натуры волевой и собранной. — Вы всегда сами делаете утренний обход или чередуетесь с заместителем? — Всегда. Мой заместитель еще очень молод и недостаточно требователен к персоналу. Фомин что-то пометил в раскрытом блокноте. Ольга Порфирьевна спокойно и логично поведала ему все подробности сегодняшнего утреннего обхода вплоть до привлекшего ее внимания происшествия на перекрестке. По просьбе Фомина старуха показала, как она вошла в гостиную, затем направилась к двери, ведущей в зал Пушкова, и, не дойдя, повернула в другую сторону, к балконной двери. Фомин еще раз осмотрел старинные надежные шпингалеты. — Так вы говорите, дверь на балкон была заперта? — Она всегда заперта. — Зачем же вам понадобилось ее открыть сегодня утром? — Меня испугал ужасный скрежет. Я решила взглянуть, что случилось на улице. Следователя насторожило, что владевшая собой старуха на этом месте начала сбиваться и путать. Она помнила, где лежал комочек замазки, но не помнила, куда он потом исчез. — Кажется, я его бросила вниз с балкона. — Что значит, кажется? Бросили или не бросили? — Кажется, бросила. Но не берусь это утверждать со всей очевидностью. Фомин присел, потрогал паркет там, где, по уверениям старухи, валялась замазка. — Прекрасный паркет, не правда ли! — воскликнула Ольга Порфирьевна. — Возможно. Фомин поднялся и перешел к двери, ведущей в зал Пушкова. Ольга Порфирьевна просеменила за ним. — Итак, вы вошли в этот зал и увидели, что картины нет? — Фомин обернул руку платком и открыл дверь. Старуха остановилась на пороге. — Если быть точной, то я заметила пропажу даже не войдя в зал, а отсюда. — Она стояла, как бы боясь шагнуть дальше. — Значит, вы сразу посмотрели туда, где находится или, вернее, находилась пропавшая картина. Почему? — Потому что портрет девушки в турецкой шали — жемчужина нашего музея. — Жемчужина? — недоверчиво переспросил Фомин. К Ольге Порфирьевне вернулась ее прежняя собранность. — Судя по вашему вопросу, вы прежде у нас никогда не бывали. Жаль! Очень жаль. Люди приезжают к нам в Путятин издалека именно ради картин Пушкова. Такого собрания его работ нет нигде. Даже в Третьяковской галерее висит только одна картина Пушкова. На Фомина упоминание Третьяковки произвело некоторое впечатление. — Я давно собирался посмотреть выставку Пушкова, и все было как-то некогда, — смущенно оправдывался он. — А вообще-то я бывал у вас в музее. Когда еще в школе учился. Нас сюда часто водили на экскурсии. — Так, значит, вы здешний… — Она покачала головой. — Закончили здесь школу… Недавно? — Восемь лет назад. — Ах, вот как… Восемь лет назад. А собрание картин Пушкова поступило к нам семь лет назад. Дар Вячеслава Павловича родному городу. Картины были развешаны им собственноручно. И, увы, через полгода его не стало. — Ольга Порфирьевна достала платок и вытерла набежавшие слезинки. — Пройдемте! — Фомин взял ее под руку и подвел к противоположной стене. — Вы помните, на каком шнуре висела картина? — Разумеется. Белый капроновый шнур. — Принято ли у вас в музее время от времени снимать картины? Например, для того, чтобы стереть пыль, исправить раму? — Разумеется, мы иногда тревожим картины. И эту нам приходилось снимать чаще других. — Почему? Ольга Порфирьевна глянула на следователя, как ему показалось, высокомерно. — Я же вам говорила! «Девушка в турецкой шали» — лучшее творение Пушкова. Ее копируют, фотографируют. Кстати, недавно приезжали от издательства «Искусство», они делают репродукции для книги о Пушкове, и «Девушка в турецкой шали» будет на обложке. Потом еще эти халтурщики, которые оформляют новое кафе возле гостиницы, они тоже… Фомин насторожился. — Художники из Москвы? Три бородача? — Они! И как нам стало известно, у них есть замысел украсить новое кафе изображением девушки в турецкой шали, разумеется, поданным в каком-нибудь модерновом оформлении. — Художники вам сами сказали о своем замысле? — Это не замысел, а умысел! — запальчиво возразила Ольга Порфирьевна. — Я узнала о нем от своего заместителя Киселева. Он тоже возмущен. Какое-то наглое мародерство! Вопиющее издевательство над русской и советской классикой! Как раз по этому вопросу Вера Брониславовна с утра направилась в горсовет. Шедевр Пушкова не должен быть использован для оформления пищевой точки! Вера Бронисла… Фомин увидел, что Ольга Порфирьевна вдруг страшно побледнела. — Боже мой! Она ни в коем случае не должна знать! Она не переживет!