У Фомина осталось подозрение, что дядя Вася не так глуп, как прикидывается. Похоже, что он на самом опасном месте беседы заюлил и стал отводить в сторону. С Футболиста умелец по собственному стыдливому признанию взял за ремонт двадцать пять рублей. — Не много ли? Дядя Вася молитвенно прижал к груди пропитанную смазкой пятерню: — Так ведь не каждый день у меня клиенты! И опять же, я сделаю к утру, а на автостанции проманежат дня три. Тоже надо учитывать. Я с вами без утайки, меня на этот счет в ГАИ предупредили. — Без утайки так без утайки, — строго заметил Фомин. — Что сделала потом ваша родственница? — Поулыбалась ему и пошла в дом. — А он что? — Да он ничего. Мы с ним машиной занялись. Он только спросил меня, как ее зовут и где работает. — То есть как он спросил? — Фомину показалось, что умелец опять засобирался поюлить. — Вполне вежливо. Он и мной интересовался. Один ли я живу, или есть жена, дети. Я ему сказал, что жена и дети отбыли в другой город, а я, значит, бобылем поселился у тетки. — Та-ак… — протянул Фомин. — А про жену вашу он тоже спрашивал? Как ее зовут, где работает? — Нет. Ему-то зачем? — Тогда подумайте, зачем он вам задавал вопросы про тетю Дену. Тем более если он — вы мне сами об этом сказали — был с нею раньше знаком! Дядя Вася развел черными руками: — Задачка!.. Без пол-литры не разберешься. — Бросьте эти намеки! — посоветовал Фомин. — Не путайте меня со своими клиентами! — Я не в смысле выпить! — запротестовал умелец. — Так уж говорится. Народный афоризм. — Вы без афоризмов. Только факты. Дядя Вася шумно вздохнул. — Фактов у меня не густо. Но есть кое-какие собственные идеи. — На небритом лице проступило глубокомысленное выражение, какое бывало у дяди Васи, когда он находил, отчего барахлит двигатель. — Корень зла — в секте. Сколько я от тети Дены перенес из-за ее веры! Вы уж поверьте моему печальному опыту. Она лучших моих друзей и в ограду не пускает, а к постороннему человеку сразу с лаской и приветом. Почему? Да потому, что у секты есть свой тайный знак. Они им обмениваются навроде пароля и таким путем узнают своих единоверцев… — Дядя Вася просветленно взглянул на следователя. — Мы с вами ошиблись! Моя тетка и мой клиент никогда прежде не встречались. Интересующий вас человек прибыл сюда от секты! Фомин понял, что больше он ничего дельного от дяди Васи не добьется. Забежав домой поужинать, он получил от деда полную информацию о путятинских староверах. В царское время церковь стремилась изничтожить сектантов, но в Путятине им жилось привольно, потому что Кубрин откупался взятками. Хозяин мануфактуры молился по старым книгам и жену-католичку заставил креститься в свою веру, некоторые хозяйские подхалимы тоже заделались старообрядцами. А теперь в Путятине не наберется и десятка стариков, соблюдающих свое двоеперстие. Тетя Дена у них за уставщики. Биография у тети Дены чистая, трудовая. До революции она девчонкой служила в доме у Кубрина, а после революции поступила на фабрику, вышла замуж за ткача. Он погиб в гражданскую войну, а единственный сын — в Великую Отечественную. Одинокая старуха из жалости приютила в доме дядю Васю, который ей вовсе не родной племянник, а седьмая вода на киселе. И вместо благодарности этот тунеядец явно пытался бросить тень подозрения на приютившую его тетю Дену. «Возможно, только из-за того, что старуха гонит прочь его собутыльников, — подумал Фомин, — но возможно, тут кроется и причина посерьезней…» Из дома Фомин направился в гостиницу. Там ему сказали, что трое художников все еще не возвращались. Выйдя из гостиницы, Фомин остановился в нерешительности. Был уже одиннадцатый час вечера. Никого не вызовешь на беседу в милицию, ни к кому не полезешь с расспросами в дом. Остается только Кисель — к нему Фомин может явиться в любой час. Что-то Кисель знает, но не хочет говорить. А что, если встретиться с ним в домашней обстановке, вспомнить школу, потрепаться о пустяках?.. Кисель подобреет, захочет помочь — он всегда был отзывчивым парнем. Но конечно, нельзя заявиться к нему на ночь глядя с пустыми руками. Будет выглядеть, словно явился с обыском. Все магазины были давно закрыты. Фомину пришлось заглянуть в ресторан «Колос». Кстати, он удостоверился, что бородачей тут сегодня вечером не видели, да и вообще они тут были только раз. В буфете ресторана Фомин купил бутылку вермута — на коньяк у него денег не хватило. Весь Посад уже спал, в окнах ни огонька. Нездешнему человеку лучше не пускаться в путь по кривым улочкам — или в яму сверзишься, или где-то бродит и скучает пес, спущенный с цепи. Но Фомину тут была с детства знакома каждая яма и каждый пес. Он без происшествий добрался до улочки, лепившейся вдоль обрывистого берега, и издали увидел в киселевской сирени яркий свет. Кто-то не спит, занимается. Или Володька, или Танька. Фомин запустил ладонь в щель калитки и откинул крючок. В сирени несколько мужских голосов вели какой-то неприятный разговор. Фомин прислушался, но шелест листьев заглушал слова. Осторожно раздвигая ветки, Фомин стал подкрадываться ближе. За знакомым ему киселевским пятигранным столом сидели пятеро. Перед ними, залитая ярким светом, стояла та самая картина, которую украли из музея. Фомин замер, надеясь подслушать, какие планы строят похитители, но нервный Кисель с чего-то сорвался и заблажил во весь голос. — Спокойно, Киселев! — приказал Фомин и вышел на свет. Кисель покачнулся и стал падать. Фомин едва успел его подхватить левой рукой. Правая была занята бутылкой вермута. — Не шевелиться! Теперь Фомин прекрасно видел, кто сообщники. Вся троица была здесь, за столом. Бородачи обалдело уставились на Фомина. Наконец один из них попытался изобразить, будто ничего особенного не случилось: — Не умеет пить современная молодежь. Другой тем временем сделал попытку спрятать картину в картонную папку. — Не шевелиться! — напомнил Фомин. — Не вставать с места. Татьяна, помоги-ка мне. С помощью Татьяны он усадил бесчувственного Киселя на лавочку. — Чаю хотите? Самовар еще горячий. — Чернобородый услужливо принялся споласкивать чашку. Фомин усмехнулся: — Бросьте валять дурака! Я из милиции, и вы это прекрасно знаете. — Ну, дела… — озадаченно протянул рыжий. — Как у вас оказалась картина? Черный и рыжий разом повернулись к третьему, с пеньковой бородой, — подтвердилось, что он был у них за главаря. — Что ж, ребята, будем признаваться! — распорядился главарь. — Кто из нас начнет первым? Ты, что ли, Саша? — Он подмигнул рыжему. Тот озадаченно подергал бороденку, росшую неопрятными кустиками. — Я так я… Начну с самого начала. — Он ласково поглядел на Фомина. — Да вы поставьте бутылку на стол, она вам мешает. Фомин отшвырнул вермут за спину, в кусты. Глаза в ржавых ресницах погрустнели, заволоклись дымкой. — В том, что я оказался у вас в Путятине, виноват вот этот человек, — Саша показал на главаря, — этот деловой человек или, попросту говоря, делец. Где искусство, там всегда и дельцы. Юра — мой Никанор Кубрин. Да, да… 10 С утра по городу пополз слух, что из музея пропали ценные вещи и милиция ищет вора. Какие ценности пропали, никто пока не знал, но общее мнение сходилось на том, что, скорее всего, вор польстился на золотые и серебряные безделушки, которые Кубрин в свое время понакупил у окрестных разорившихся помещиков. В гостинице весь персонал тоже судил и рядил о краже из музея. Не знала ничего одна Вера Брониславовна — от нее догадались скрыть дурные слухи. Вера Брониславовна всегда занимала номер на втором этаже, выходивший двумя окошками на улицу. Отсюда видны были старые торговые ряды с полукружьями арок, собор, пожарная каланча и зеленая крыша музея. Номер был однокоечный, для важных командированных, но вида самого казенного. Славянский шкаф, круглый стол на толстых ножках, письменный стол с мраморным чернильным прибором, кровать, тумбочка, пара стульев, обитых коричневым дерматином. От всего пахло тряпками и дезинфекцией. Но с приездом старой дамы унылая гостиничная обстановка совершенно преображалась. Вера Брониславовна привозила с собой множество ярких аксессуаров домашнего уюта. Круглый стол с позорными кругами от стаканов был теперь застелен тонкой клеенкой итальянского производства — на зеленом фоне сверкали золотом венецианские бокалы. Дерматиновые стулья были задекорированы пестрыми платками из Японии. На тумбочке, на крахмальной камчатной салфетке стояла крохотная хрустальная вазочка с веточкой белой сирени. Письменный стол облагородили глянцевые брошюры и несколько типографских афиш, сообщающих о выступлениях В. Б. Пушковой. Больная полулежала на кровати, застеленной не гостиничным плюшевым покрывалом, а привезенным из дома шотландским пледом. На Вере Брониславовне был нейлоновый стеганый халат, черный с золотом. Ноги она укрыла легчайшим мохеровым одеялом, которое, по ее уверениям, занимало в чемодане самую чуточку места. С утра пораньше Ольга Порфирьевна принесла больной кофе в термосе и куриные котлетки. — Я так счастлива, что побывала в Нелюшке, — говорила Вера Брониславовна, слабо покашливая. — Какой милый человек ваш председатель! Сама бы я ни за что не выбралась, да теперь и не выберусь уже до конца моих дней. Ольга Порфирьевна умоляюще подняла руки, возражая против мыслей о скором конце. — Не спорьте, не спорьте, мне уже недолго осталось. — Больная опять покашляла. — Покойный Вячеслав Павлович последние годы очень тосковал по родным местам, да все как-то не получалось с поездкой — то денег не было, то еще что-нибудь. Только и успел незадолго до кончины. Безуспешно пыталась Ольга Порфирьевна избавить больную от мрачных мыслей. И тут, на счастье, кто-то постучал в дверь. Стук был еле слышный, почти царапанье. Кто-то очень деликатный стоял за дверью. — Войдите! — слабо крикнула Вера Брониславовна, но ее голос, очевидно, не был услышан за толстыми дубовыми филенками. — Ну кто там? — Больная занервничала. — Олечка, откройте, пожалуйста. Ольга Порфирьевна открыла дверь и в испуге отпрянула, увидев владельца синего «Москвича». — Разрешите? — Он приветственно сдернул свою мерзкую кепчонку. — Да, да, пожалуйста! — Вера Брониславовна оживилась, поправила прическу и села повыше. Он вошел, держа в одной руке рыжую кепчонку, а в другой кожаный баульчик с красным крестом.