Общая дружная молва приписывала всем Петуховым какую-то особенную воровскую неслышную походку, цепкий и зоркий взгляд, необычайное проворство. Школа ничего не могла поделать с Петуховыми. Традиции семьи вели всех ребят одним путем. Николай и Юрий следом за старшим братом побывали в воспитательно-трудовых колониях, а сейчас оба отсиживают свои сроки в исправительно-трудовых. «Спасибо, дочек ей бог не дал!» — сказала о Петуховой тетка Семенова, до сих пор живущая в монастыре. И она сказала так деду Фомину неспроста. Семенова очень боялась за свою Вальку. Еще бы! Валька ходила задрав нос — подруга атамана, вся шпана перед ней на задних лапках. Тетка Семенова прибежала к Фоминым, переехавшим в новый дом, просила у деда совета и помощи. Дед придумал отправить Вальку на год в санаторий, уговорил врачей, выхлопотал на фабрике путевку. Валька ни о чем не догадывалась, никто не догадывался. Фомин и сам только вчера услышал от деда про путевку. И то лишь потому, что раскрытия тайны потребовали интересы дела — так заявил принципиальный дед. Он еще заставит внука сходить извиниться перед стариком Анкудиновым. Непременно заставит! А старик Анкудинов, между прочим, сообщил нечто важное: Алька Петухов приударяет за Верой Каразеевой. Каразеевых в монастыре числили почему-то цыганами, хотя фамилия говорила скорее о татарских предках. Смуглые, чернявые, горбоносые. Отец у них пришел с войны без ноги, служил на фабрике вахтером. Мать работала в прядильном цехе, стала от вечного шума туговата на ухо и говорила громко. Каразеевы все выросли очень голосистыми. Жили они дружно, не любили лишних хлопот и осложнений, все у них получалось прямо и просто. Заканчивали школу, шли работать. Сыновья уезжали на военную службу, дочери — на учебу или куда-нибудь с мужьями. Теперь с матерью оставалась одна младшая Вера. Сам Каразеев умер два года назад от рака. В отличие от старших Вера, по мнению старика Анкудинова, выросла избалованной. Уж она-то могла закончить десять классов — без всякой там вечерней учебы. Но нет. Еле-еле досидев в школе восьмой, Вера пошла работать на фабрику. При этом она вовсе не собиралась доучиваться в вечерней школе или в техникуме, а уже тем более перетруждаться в цехе. У нее талант, она солистка ансамбля песни и пляски, ей идут на работе всякие поблажки — то у Каразеевой репетиция, то гастроли, то смотр. Попробовал бы мастер ее не отпустить! Директор клуба Анфиса Петровна сжила бы мастера со света. Насчет ненормальной обстановки в ансамбле Фомин был достаточно осведомлен. Недавно на бюро горкома комсомола обсуждали случаи «звездной болезни» среди участников клубной самодеятельности. Говорили, что Анфиса Петровна умудряется выколачивать для своих любимцев все, даже квартиры вне очереди. Главный инженер Гнедин возмущался тем, что нарушителям трудовой дисциплины дают в драмкружке роли передовиков производства. Командир городской комсомольской дружины привел пример, как одного парня из ансамбля, Жорку Суслина, работающего мастером в телеателье, задержали за спекуляцию и сообщили по месту работы. В клуб тоже сообщили. И что? Через день Жорка выступал на ответственном праздничном концерте. Разгневанная Анфиса Петровна не дала командиру договорить. Дружинники уж лучше бы помалкивали в тряпочку. Они не только задержали Жору за сущий пустяк, — они его остригли наголо, под машинку. Солисту ансамбля пришлось плясать в парике, взятом у драмкружковцев. «Стыд и позор!» — закончила Анфиса Петровна и поглядела на Фомина. Фомин был готов сквозь землю провалиться. Конечно, возмутительное самоуправство. Парня, додумавшегося остричь Жорку, из дружины выставили. О Жорке Фомин был самого невысокого мнения. Суслин плясал в паре с Каразеевой. Она — вихрь, огонь, а Жорка — пустое место. На бюро Фомин узнал, что в самодеятельности мужчин не хватает — не только у нас, в Путятине, но и во всем мире. Приходится принимать в ансамбль любого, кто пожелает. На эту тему Анфиса Петровна произнесла грозную речь. Все присутствующие на заседании бюро мужчины оказались перед ней кругом виноватыми. Можно было не сомневаться, что и после строгого решения бюро порядки в клубе не переменятся. Веру Каразееву будут по-прежнему портить славой и поблажками. Но что общего может быть у клубной знаменитости и вернувшегося из заключения Петухова? От этой психологической загадки мысли Фомина сделали скачок к младшему Петухову, к Ваське. Не его ли опять предупреждает «Синий дьявол»? Васька похож лицом на старшего брата. Но старший невысокого роста, квадратный, а Васька вымахал в каланчу, типичный акселерат. Отрастил волосы до плеч, обзавелся брюками чудовищной ширины, украсил их понизу цепочкой. Что еще человеку надо? Такому, как Васька, — ничего! Кроме денег на мелкие расходы. Однако где их взять? Другие ребята Васькиного возраста давно сообразили где. Подростков не берут на городские предприятия, но рядом совхоз, не хватает рабочих рук на прополке, на сенокосе, на сборе ягод. Иди нанимайся. Но Ваську Петухова в совхоз не заманишь. В тот вечер, когда Шарохин вернулся из Москвы, Васька, по своему обыкновению, околачивался возле клуба. Он мог слышать, как фотолюбитель спросил Шарохина, удалось ли купить фотоаппараты. Нетрудно было догадаться по ответу, что покупка сделана. Тем временем публику начали пускать в зал. Пока все войдут, рассядутся, проходит несколько минут. Для вора вполне достаточно. Он из зала прошмыгивает в коридор, видит, что Шарохин оставил дверь бывшего туалета незапертой, что в кабинете Анфисы Петровны идет увлеченный разговор. Вор крадет фотоаппараты, но выйти с коробками из клуба он не может. Вор прячет коробки в укромном месте, возвращается в зал, усаживается на свое место и смотрит фильм. За фотоаппаратами он является потом, допустим ночью. Никем не замеченный, он выносит их из клуба. Версия возможная, но, поразмыслив, Фомин ее отверг. Зачем вору красть в два приема? Зачем рисковать быть застигнутым на месте преступления, если все равно надо явиться за краденым ночью? Не проще ли отложить дело целиком на более позднее время? Вор пробирается в клуб, легко открывает бывший туалет, берет фотоаппараты и тем же путем удаляется. Если он знал, что уборщицы придут спозаранку натирать полы мастикой, то он именно так и поступил. То, что дверь бывшего туалета оставалась в течение десяти минут незапертой, могло не иметь никакого отношения к делу. Но Анфиса Петровна, имеющая обыкновение баловать звезд самодеятельности и держать в ежовых рукавицах штатных сотрудников клуба, сразу же обвинила руководителя фотокружка в преступной халатности. Взбудораженный и напуганный Шарохин жаловался на Анфису Петровну каждому встречному и поперечному. Незапертая дверь сделалась какой-то уж слишком значительной деталью преступления, привлекла к себе слишком много внимания. Словно кто-то нарочно отвлекает этой дверью от других обстоятельств кражи, более ценных для следствия, мельком отметил Фомин, вытаскивая еще одного подлещика. Но если своровал Петухов, то почему он не схалтурил, не напортачил, а сработал вполне чисто? За спиной Фомина в тень моста неслышно вошла старая просмоленная лодка. Сидящий в ней рыбак тихонько касался воды куцыми, словно бы обгрызенными веслами. На нем красовалась кавказская войлочная шляпа с полями, загнутыми на ковбойский манер, с черным ремешком под подбородком — Николай Палычу! — шепотом поприветствовал путятинский ковбой, причалил к соседней опоре, сдвинул шляпу на нос, показав Фомину белобрысый затылок и красную шею, пошебаршил удочками, затих и — минуты не прошло! — вытащил крупного леща. Фомин крякнул от зависти. Вот что значит приловиться к месту! И старый Евдокимов всегда тут стоит. Их законное семейное место. О молодом Петре Евдокимове Фомин имел самые исчерпывающие сведения. Петр после окончания школы ездил поступать в летное училище, не прошел медкомиссию, вернулся, год болтался без дела, был пойман дружинниками на месте преступления как радиохулиган по кличке Ковбой. В настоящее время, кажется, взялся за ум, работает в прядильном помощником мастера. Эту неделю — во второй смене, утром свободен. Что еще? Посещает радиокружок при клубе, недавно в городской газете появилась заметка о том, что П. Евдокимов переговаривается по УКВ с Австралией… Бывший Ковбой действительно просиживает все свободное время у коротковолнового передатчика в комнатушке на втором этаже, рядом с кабинетом Анфисы Петровны. Находился он там и в тот вечер, когда была совершена кража. «Глухая тетеря! — сказала о нем Анфиса Петровна. — Ему хоть стены обвались, от радио не отойдет». А дед Анкудинов видел, что пом-мастера Евдокимов провожал до ворот монастыря Веру Каразееву… Фомин прекрасно знал золотое правило не болтать на рыбалке, но не удержался и шепотом спросил: — Слушай, Петь, ты вчера «Синего дьявола» слыхал? Евдокимов молча кивнул. — Прежний? Или кто другой? Евдокимов сначала отрицательно покачал головой: «Нет, не прежний». Потом утвердительно кивнул: «Да, другой». — А ты не знаешь, кто тогда назывался «Синим дьяволом»? Евдокимов недовольно дернул плечами. Мол, отстаньте, дорогой Николай Палыч! Всю рыбу распугаете! Петр был такой же фанатик рыбалки, как и его отец, из которого даже на суше не вытянешь ни слова, до того настроился на молчанку. Фомин помолчал и снова завел: — Петь, ты извини, еще только один вопрос… Относительно Васьки Петухова… Евдокимов глянул на Фомина злющими глазами и прошипел: — Ну видел я его, видел! Со спины! Васька на лестницу поворачивал. Больше я ничего не видел. Никаких фотоаппаратов. У Васьки в руках ничего не было. Все, Николай Палыч! За остальным вызывайте на допрос! — Евдокимов демонстративно зажал рот ладонью. Фомин поспешил оставить Евдокимова в одиночестве. «Значит, Васька там все-таки был… Один или с братом? Васька уходил с пустыми руками. Возможно, он только караулил в коридоре…» Вниз по течению лодка шла легко. У Фомина сложился полностью план расследования кражи в клубе. V Володя забежал на почту и отправил Татьяне двадцать рублей. Все, чем он может ее поддержать при переходе с мини на макси, черт бы побрал капризы моды! В кармане осталась трешка и мелочью рубль с чем-то. На сегодняшний вечер должно хватить. К счастью, в Путятине все еще нет вечернего кафе. До зарплаты остается неделя. Ничего, не привыкать. Продержимся, начнем помаленьку рыть молодую картошку. Возле клуба толпились подростки в широченных штанах, украшенных понизу всевозможной металлической фурнитурой. Над уличной кассой висела табличка: «Билеты на все сеансы проданы». В вестибюле Володе преградила путь суровая старуха с красной повязкой на рукаве теплой кофты. — Валерий Яковлевич здесь? — спросил Володя. — Тебе зачем? — После кражи тут изображали строгость и бдительность. — По делу. Я из музея. Старуха окинула его запоминающим взглядом. Володя невольно поежился. Ну прямо как в «Пиквикском клубе». Когда мистера Пиквика посадили в тюрьму, какие-то мрачные типы принялись изучать его лицо. В те времена это заменяло фотографирование преступника — анфас и в профиль. — Иди! — мрачно изрекла старуха. — И не отклоняйся! Прямо к Шарохину! Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Володя предался размышлениям о том, что когда-то фотография произвела переворот в сыскном деле. Сегодня уже не встретишь детективный роман, где не фигурировала бы фотография разыскиваемого преступника или жертвы преступления. Любительский снимок, на котором кто-то выглядывает из-за кустов, уже в XIX веке давал сыщику важную нить… Володе вспомнилась встреча в воротах монастыря. Что произвело тогда наиболее сильное впечатление? Диспропорция фигуры Петухова-старшего? Угроза в сиплом голосе? Нет! Самое сильное впечатление на Володю произвела внезапная потеря цветного восприятия мира. Лицо Петухова показалось ему черно-белым. И причина тут не в плохом освещении. «Странно, странно, — размышлял Володя. — Собака видит мир черно-белым, человек — цветным. Однако сны у людей, как правило, не цветные, а черно-белые. Цветной сон может присниться человеку с расстроенной психикой, а также натуре, одаренной художественным воображением. Я уже не раз ловил себя поутру на том, что мне виделся цветной сон. У меня действительно есть дар художника: я рисую, писал стихи, теперь пишу документальную прозу о художнике Пушкове… И вот именно мне, натуре впечатлительной, человеку, видящему периодически цветные сны, кто-то показался черно-белым… Я увидел не лицо — живое, в движении, в красках, — а словно бы некий моментальный снимок базарного фотографа. Однако, — продолжал философствовать Володя, — эти моментальные снимки (если принять за аксиому, что оптика бесстрастна) достойны самого пристального изучения. Достоевский писал, что человек не всегда на себя похож, а потому художник отыскивает тот момент, когда человек наиболее похож на себя, то есть «главную идею его физиономии». Очевидно, выдающиеся фотографы, иначе говоря, фотохудожники, умеют отыскивать нужный момент и передавать «главную идею физиономии». Халтурщики щелкают, не задумываясь. В результате бесстрастная оптика запечатлевает человека в тот момент, когда он на себя не похож. Приходишь и видишь на шести одинаковых снимках какую-то жуткую рожу, но это ты в тот момент, когда ты не похож на себя. Оптика не ошиблась, как не ошибается и вахтер в проходной. Мельком взглядывает на жуткую рожу, вклеенную в пропуск, и безошибочно узнает, ты это или не ты. Возможно, причина мгновенного узнавания в том, что вахтер лишь на краткий миг остановил свой взгляд на снимке. Миг, равный выдержке, которую дает фотограф. Глаз вахтера срабатывает, как оптика фотоаппарата…» …Перед Володиными глазами завертелись радужные — цветные! — колеса. «Кажется, я перенапряг воображение». Он остановился, потряс головой и увидел, что стоит в полутемном коридоре перед дверью с черно-белой табличкой: «Фотолаборатория». В дверь врезаны новые петли, на полу белеют свежие стружки и опилки. Однако висячий замок размером с калач болтается на ручке двери. Значит, внутри кто-то есть. Володя прислушался. Да, там разговаривают, плещет из крана вода. Володя осторожно подергал за ручку двери. Заперта на внутренний замок. Он хотел постучать, но рука самопроизвольно остановилась, затем нырнула в карман брюк, извлекла связку ключей. Володя с сомнением покачал головой, но пальцы сами нащупали плоский ключ от кабинета в музее. Оставалось вставить ключ в замок и осторожно повернуть. «Да, Фома абсолютно прав — сюда подходит любой ключ, пилка для ногтей, перочинный нож и, возможно, мелкая монета». Отпертая дверь со скрипом растворилась. — Эй, ты! — приказал мальчишеский голос. — Быстрее! Засветишь! Володя прошмыгнул в темноту и захлопнул за собой дверь. Никто не спросил, что ему тут надо. Люди были заняты делом. Тесно, голова к голове, они сгрудились у стола, где чуть теплился красный свет. Володя сделал шаг и оказался у кого-то за плечом. Теперь ему стало видно, что на столе в пластмассовой фотографической ванночке плавает большой белый лист и кто-то подергивает лист пинцетом. На фотобумаге начали проступать тени. Мало-помалу обрисовались фигуры танцоров и чуть в сторонке — на табуретке баянист. По неясным еще фигурам, и в особенности по баянисту, можно было догадаться, что пляшут русскую. Парень вприсядку, а девушка кружится, разметав руки. Володя примечал, как проступили пуговки баяна, вытаращенные глаза плясуна, лаковый козырек фуражки, но женская фигура все еще оставалась нечеткой, как в тумане. — Стоп! — скомандовал голос Шарохина. — А то передержишь! Пинцет ущемил фотографию за угол, и перебросил в другую ванночку. Мальчишечьи головы переместились следом за фотографией. Володя уже сообразил, что попал на занятия детской группы. На него по-прежнему никто не обращал внимания. Этих лопухов можно было обворовать во время занятий. — Выставочный снимок! — мечтательно произнес Шарохин. — Обратите внимание, как передано движение. Партнер схвачен, запечатлен, а она неуловима. Молодец, Анкудинов, ты делаешь успехи! Услышав, кто делает успехи, Володя насторожился. — Баяниста я бы отрезал, — заметил мальчишеский голос. — Что ты! — Шарохин ужаснулся. — В позе баяниста такое старание! Такая истинная любовь к искусству! — На выставку не пропустят, — сказал кто-то из мальчишек веско. — Верка требует, чтобы ее показывали во всей красе. Она любит позировать. А тут ее вообще не видать. Что вы, Верку не знаете? Как она скажет, так и будет, — вот увидите, на выставку не пройдет. — И Жорка тут похож на идиота, — добавил тот, который предлагал отрезать баяниста. — Ну и что? — обиженно отозвался Женя Анкудинов. — Какой есть, такой и получился. — Жорка тебе попомнит! — предупредил веский. — Не вижу идиота! — задумчиво произнес Шарохин. — Вы вглядитесь. Он пляшет. Он забыл обо всем на свете. Думает только о ней! Мальчишки фыркнули: