Апрель 2003 Музыканты В какие только уголки Марса не забирались мальчишки. Они прихватывали с собой из дома вкусно пахнущие пакеты и по пути время от времени засовывали в них носы — вдохнуть сытный дух ветчины и пикулей с майонезом, прислушаться к влажному бульканью апельсиновой воды в теплых бутылках. Размахивая сумками с сочным, прозрачно-зеленым луком, пахучей ливерной колбасой, красным кетчупом и белым хлебом, они подбивали друг друга переступить запреты строгих родительниц. Они бегали взапуски: — Кто первый добежит, дает остальным щелчка! Они ходили в дальние прогулки летом, осенью, зимой. Осенью — лучше всего: можно вообразить, будто ты, как на Земле, бегаешь по опавшей листве. Горстью звучных камешков высыпали мальчишки — кирпичные щеки, голубые бусины глаз — на мраморные набережные каналов и, запыхавшись, подбадривали друг друга возгласами, благоухающими луком. Потому что здесь, у стен запретного мертвого города, никто уже не кричал: «Последний будет девчонкой!» или «Первый будет Музыкантом!» Вот он, безжизненный город и все двери открыты… И кажется, будто что-то шуршит в домах, как осенние листья. Они крадутся дальше, все вместе, плечом к плечу, и в руках стиснуты палки, а в голове — родительский наказ: «Только не туда! В старые города ни в коем случае! Если посмеешь — отец всыплет так, что век будешь помнить!.. Мы по ботинкам узнаем!» И вот они в мертвом городе, мальчишья стая, половина дорожной снеди уже проглочена, и они подзадоривают друг друга свистящим шепотом: — Ну давай! Внезапно один срывается с места, вбегает в ближайший дом, летит через столовую в спальню, и ну скакать без оглядки, приплясывать, и взлетают в воздух черные листья, тонкие, хрупкие, будто плоть полуночного неба. За первым вбегают еще двое, трое, все шестеро, но Музыкантом будет первый, только он будет играть на белом ксилофоне костей, обтянутых черными хлопьями. Снежным комом выкатывается огромный череп, мальчишки кричат! Ребра — паучьи ноги, ребра — гулкие струны арфы, и черной вьюгой кружатся смертные хлопья, а мальчишки затеяли возню, прыгают, толкают друг друга, падают прямо на эти листья, на чуму, обратившую мертвых в хлопья и прах, в игрушку для мальчишек, в животах которых булькала апельсиновая вода. Отсюда — в следующий дом и еще в семнадцать домов; надо спешить — ведь из города в город, начисто выжигая все ужасы, идут Пожарники, дезинфекторы с лопатами и корзинами, сгребают, выгребают эбеновые лохмотья и белые палочки-кости, медленно, но верно отделяя страшное от обыденного… Играйте, мальчишки, не мешкайте, скоро придут Пожарные! И вот, светясь капельками пота, впиваются зубами в последний бутерброд. Затем — еще раз наподдать ногой напоследок, еще раз выбить дробь из маримбофона, по-осеннему нырнуть в кучу листьев и — в путь, домой. Матери проверяли ботинки, нет ли черных чешуек. Найдут — получай: обжигающую ванну и отеческое внушение ремнем. К концу года Пожарники выгребли все осенние листья и белые ксилофоны, потехе пришел конец. Июнь 2003 …Высоко в небеса — Слыхал? — Что? — Негры-то, черномазые! — Что такое? — Уезжают, сматываются, драпают — неужели не слыхал? — То есть, как это сматываются? Да как они могут! — Могут. Уже… — Какая-нибудь парочка? — Все до одного! Все негры южных штатов! — Не-е… — Точно! — Не поверю, пока сам не увижу. И куда же они? В Африку? Пауза. — На Марс. — То есть — на планету Марс? — Именно. Они стояли под раскаленным навесом на веранде скобяной лавки. Один бросил раскуривать трубку. Другой сплюнул в горячую полуденную пыль. — Не могут они уехать, ни в жизнь. — А вот уже уезжают. — Да откуда ты взял? — Везде говорят, и по радио только что передавали. Они зашевелились — казалось, оживают запыленные статуи. Сэмюэль Тис, хозяин скобяной лавки, натянуто рассмеялся. — А я-то не возьму в толк, что стряслось с Силли. Час назад дал ему свой велосипед и послал к миссис Бордмен. До сих пор не вернулся. Уж не махнул ли прямиком на Марс, дурень черномазый? Мужчины фыркнули. — А только пусть лучше вернет велосипед, вот что. Клянусь, воровства я не потерплю ни от кого. — Слушайте! Они повернулись, раздраженно толкая друг друга. В дальнем конце улицы словно прорвалась плотина. Жаркие черные струи хлынули, затопляя город. Между ослепительно белыми берегами городских лавок, среди безмолвных деревьев, нарастал черный прилив. Будто черная патока ползла, набухая, по светло-коричневой пыли дороги. Медленно, медленно нарастала лавина — мужчины и женщины, лошади и лающие псы, и дети, мальчики и девочки. А речь людей — частиц могучего потока — звучала, как шум реки, которая летним днем куда-то несет свои воды, рокочущая, неотвратимая. В этом медленном темном потоке, рассекшем ослепительное сияние дня, блестками живой белизны сверкали глаза. Они смотрели вперед, влево, вправо, а река, длинная, нескончаемая река, уже прокладывала себе новое русло. Бесчисленные притоки, речушки, ручейки, слились в единый материнский поток, объединили свое движение, свои краски и устремились дальше. Окаймляя вздувшуюся стремнину, плыли голосистые дедовские будильники, гулко тикающие стенные часы, кудахчущие куры в клетках, плачущие малютки; беспорядочное течение увлекало за собой мулов, кошек, тут и там всплывали вдруг матрасные пружины, растрепанная волосяная набивка, коробки, корзинки, портреты темнокожих предков в дубовых рамах. Река катилась и катилась, а люди на террасе скобяной лавки сидели подобно ощетинившимся псам и не знали, что предпринять: чинить плотину было поздно. Сэмюэль Тис все еще не мог поверить. — Да кто им даст транспорт, черт возьми? Как они думают попасть на Марс? — Ракеты, — сказал дед Квортэрмэйн. — У этих болванов и остолопов? Откуда они их взяли, ракеты-то? — Скопили денег и построили. — Первый раз слышу. — Видно, черномазые держали все в секрете. Построили ракеты сами, а где — не знаю. Может, в Африке. — Как же так? — не унимался Сэмюэль Тис, мечась по веранде. — А законы на что? — Они как будто войны никому не объявляли, — мирно ответил дед. — Откуда же они полетят, черт бы их побрал со всеми их секретами и заговорами? — крикнул Тис. — По расписанию все негры этого города собираются возле Лун-Лейк. В час туда прилетят ракеты и заберут их на Марс. — Надо звонить губернатору, вызвать полицию! — бесновался Тис. — Они обязаны были предупредить заранее! — Твоя благоверная идет, Тис. Мужчины повернулись. По раскаленной улице в слепящем безветрии шли белые женщины. Одна, вторая, еще и еще, и у всех ошеломленные лица, и все порывисто шуршат юбками. Одни плакали, другие хмурились Они шли за своими мужьями. Они исчезали за вращающимися дверьми баров. Они входили в тихие бакалейные лавки. Заходили в аптеки и гаражи. Одна из них, миссис Клара Тис, остановилась в пыли возле скобяной лавки, щурясь на своего разгневанного, надутого супруга, а за ее спиной набухал черный поток. — Отец, пошли домой, я никак не могу уломать Люсинду! — Чтобы я шел домой из-за какой-то черномазой дряни?! — Она уходит. Что я буду делать без нее? — Попробуй сама управляться. Я на коленях перед ней ползать не буду. — Но она все равно что член семьи, — причитала миссис Тис. — Не вопи! Не хватало еще, чтобы ты у всех на глазах хныкала из-за всякой… Всхлипывания жены остановили его. Она утирала глаза. — Я ей говорю: «Люсинда, останься, — говорю, — я прибавлю тебе жалованье, будешь свободна два вечера в неделю, если хочешь», — а она словно каменная. Никогда ее такой не видела. «Неужто ты меня не любишь, — говорю, — Люсинда?» «Люблю, — говорит, — и все равно должна уйти, так уж получилось». Убрала всюду, навела порядок, поставила на стол завтрак и… и пошла. Дошла до дверей, а там уже два узла приготовлены. Стала, у каждой ноги по узлу, пожала мне руку и говорит: «Прощайте, миссис Тис». И ушла. Завтрак на столе, а нам кусок в горло не лезет. И сейчас там стоит, наверно, совсем остыл, как я уходила… Тис едва не ударил ее. — К черту, слышишь, марш домой! Нашла место представление устраивать! — Но, отец… Сэмюэль исчез в душной тьме лавки. Несколько секунд спустя он появился снова, с серебряным пистолетом в руке. Его жены уже не было. Черная река текла между строениями, скрипя, шурша и шаркая. Поток был спокойный, полный великой решимости; ни смеха, ни бесчинств, только ровное, целеустремленное, нескончаемое течение. Тис сидел на самом краешке своего тяжелого дубового кресла. — Клянусь богом, если кто-нибудь из них хотя бы улыбнется, я его прикончу. Мужчины ждали. Река мирно катила мимо сквозь дремотный полдень. — Что, Сэм, — усмехнулся дед Квортэрмэйн, — видать, придется тебе самому черную работу делать. — Я и по белому не промахнусь. — Тис не глядел на деда. Дед отвернулся и замолчал. — Эй, ты, постой-ка! — Сэмюэль Тис спрыгнул с веранды, протиснулся и схватил под уздцы лошадь, на которой сидел высокий негр. — Все, Белтер, слезай, приехали! — Да, сэр. — Белтер соскользнул на землю. Тис смерил его взглядом. — Ну, как же это называется? — Понимаете, мистер Тис… — В путь собрался, да? Как в той песне… сейчас вспомню… «Высоко в небеса» — так, что ли? — Да, сэр. Негр ждал, что последует дальше. — А ты не забыл, Белтер, что должен мне пятьдесят долларов? — Нет, сэр. — И задумал с ними улизнуть? А хлыста отведать не хочешь? — Сэр, тут такой переполох, я совсем запамятовал. — Он запамятовал… — Тис злобно подмигнул своим зрителям на веранде. — Черт возьми, мистер, ты знаешь, что ты будешь делать? — Нет, сэр. — Ты останешься здесь и отработаешь мне эти пятьдесят зелененьких, не будь я Сэмюэль В. Тис. Он повернулся и торжествующе улыбнулся мужчинам под навесом. Белтер смотрел на поток, до краев заполняющий улицу, на черный поток, неудержимо струящийся между лавками, черный поток на колесах, верхом, в пыльных башмаках, черный поток, из которого его так внезапно вырвали. Он задрожал. — Отпустите меня, мистер Тис. Я пришлю оттуда ваши деньги, честное слово! — Послушай-ка, Белтер. — Тис ухватил негра за подтяжки, потягивая то одну, то другую, словно струны арфы, посмотрел на небо и, пренебрежительно фыркнув, прицелился костистым пальцем в самого господа бога. — А ты знаешь, Белтер, что тебя там ждет? — Знаю то, что мне рассказывали. — Ему рассказывали! Иисусе Христе! Нет, вы слышали? Ему рассказывали! — Он небрежно так, словно играя, мотал Белтера за подтяжки и тыкал пальцем ему в лицо. — Помяни мое слово, Белтер, вы взлетите вверх, как шутиха в день четвертого июля, и — бам! Готово, один пепел от вас, да и тот разнесет по всему космосу. Эти болваны ученые не смыслят ни черта, они вас всех укокошат! — Мне все равно. — И очень хорошо! Потому что там, на этом вашем Марсе, знаешь, что вас поджидает? Чудовища кровожадные, глазища — во! Как мухоморы! Небось, видал картинки в журналах про будущее, в закусочной у нас продают по десяти центов штука? Ну так вот, как налетят они на вас — весь мозг из костей высосут! — Мне все равно, все равно, все равно. — Белтер, не отрываясь, смотрел на скользящий мимо поток. На темном лбу выступил пот. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. — А холодина там! И воздуха нет, упадешь там и задрыгаешься, как рыба. Разинешь пасть и помрешь. Покорчишься, задохнешься и помрешь! Как это — по душе тебе? — Мало ли что мне не по душе, сэр… Пожалуйста, сэр, отпустите меня. Я опоздаю. — Отпущу, когда захочу. Мы будем мило толковать с тобой здесь, пока я не позволю тебе уйти, и ты это отлично знаешь. Значит, путешествовать собрался? Ну, так вот что, мистер «Высоко в небеса», возвращайся домой, черт дери, и отрабатывай пятьдесят зелененьких! Срок тебе — два месяца. — Но, сэр, если я останусь отрабатывать, я опоздаю на ракету! — Ах, горе-то какое! — Тис попытался изобразить печаль. — Возьмите мою лошадь, сэр. — Лошадь не может быть признана законным платежным средством. Ты не двинешься с места, пока я не получу своих денег. Тис ликовал. Настроение у него было чудесное. У лавки собралась небольшая толпа темнокожих людей. Они стояли и слушали. Белтер дрожал всем телом, понурив голову. Вдруг от толпы отделился старик. — Мистер? Тис глянул на него. — Ну? — Сколько должен вам этот человек, мистер? — Не твое собачье дело! Старик повернулся к Белтеру. — Сколько, сынок? — Пятьдесят долларов. Старик протянул черные руки к окружавшим его людям. — Нас двадцать пять. Каждый дает по два доллара, и быстрее, сейчас не время спорить. — Это еще что такое? — крикнул Тис, величественно выпрямляясь во весь рост. Появились деньги. Старик собрал их в шляпу и подал ее Белтеру.