— И знаете, — сказал отец Стоун, точно подводя черту и не сводя глаз с брата Маттиаса, идущего впереди и бережно сжимающего в руках стеклянный шар, наполненный вечным сиянием негасимого голубого огня, — знаете, отец Перегрин, этот шар… — Да? — Это Он. Все-таки это Он. Отец Перегрин улыбнулся, и они вместе спустились с холмов в новый город. Завтра конец света — Что бы ты делала, если б знала, что завтра настанет конец света? — Что бы я делала? Ты не шутишь? — Нет. — Не знаю. Не думала. Он налил себе кофе. В сторонке на ковре, при ярком зеленоватом свете ламп «молния», обе девочки что-то строили из кубиков. В гостиной по-вечернему уютно пахло только что сваренным кофе. — Что ж, пора об этом подумать, — сказал он. — Ты серьезно? Он кивнул. — Война? Он покачал головой. — Атомная бомба? Или водородная? — Нет. — Бактериологическая война? — Да нет, ничего такого, — сказал он, помешивая ложечкой кофе. — Просто, как бы это сказать, пришло время поставить точку. — Что-то я не пойму. — По правде говоря, я и сам не понимаю, просто такое у меня чувство. Минутами я пугаюсь, а в другие минуты мне ничуть не страшно и совсем спокойно на душе. — Он взглянул на девочек, их золотистые волосы блестели в свете лампы. — Я тебе сперва не говорил. Это случилось четыре дня назад. — Что? — Мне приснился сон. Что скоро все кончится, и еще так сказал голос. Совсем незнакомый, просто голос, и он сказал, что у нас на Земле всему придет конец. Наутро я про это почти забыл, пошел на службу, а потом вдруг вижу, Стэн Уиллис средь бела дня уставился в окно. Я говорю — о чем замечтался, Стэн? А он отвечает — мне сегодня снился сон, и не успел он договорить, а я уже понял, что за сон. Я и сам мог ему рассказать, но Стэн стал рассказывать первым, а я слушал. — Тот самый сон? — Тот самый. Я сказал Стану, что и мне тоже это снилось. Он вроде не удивился. Даже как-то успокоился. А потом мы обошли всю контору, просто так, для интереса. Это получилось само собой. Мы не говорили — пойдем поглядим, как и что. Просто пошли и видим, кто разглядывает свой стол, кто руки, кто в окно смотрит. Кое с кем я поговорил. И Стэн тоже. — И всем приснился тот же сон? — Всем до единого. В точности то же самое. — И ты веришь? — Верю. Сроду ни в чем не был так уверен. — И когда же это будет? Когда все кончится? — Для нас — сегодня ночью, в каком часу не знаю, а потом и в других частях света, когда там настанет ночь — земля-то вертится. За сутки все кончится. Они посидели немного, не притрагиваясь к кофе. Потом медленно выпили его, глядя друг на друга. — Чем же мы это заслужили? — сказала она. — Не в том дело, заслужили или нет, просто ничего не вышло. Я смотрю, ты и спорить не стала. Почему это? — Наверно, есть причина. — Та самая, что у всех наших в конторе? Она медленно кивнула. — Я не хотела тебе говорить. Это случилось сегодня ночью. И весь день женщины в нашем квартале об этом толковали. Им снился тот самый сон. Я думала, это просто совпадение. — Она взяла со стола вечернюю газету. — Тут ничего не сказано. — Все и так знают. — Он выпрямился, испытующе посмотрел на жену. — Боишься? — Нет. Я всегда думала, что будет страшно, а оказывается, не боюсь. — А нам вечно твердят про чувство самосохранения — что же оно молчит? — Не знаю. Когда понимаешь, что все правильно, не станешь выходить из себя. А тут все правильно. Если подумать, как мы жили, этим должно было кончиться. — Разве мы были такие уж плохие? — Нет, но и не очень-то хорошие. Наверно, в этом вся беда — в нас ничего особенного не было, просто мы оставались сами собой, а ведь очень многие в мире совсем озверели и творили невесть что. В гостиной смеялись девочки. — Мне всегда казалось: вот придет такой час, и все с воплями выбегут на улицу. — А по-моему, нет. Что ж вопить, когда изменить ничего нельзя. — Знаешь, мне только и жаль расставаться с тобой и с девочками. Я никогда не любил городскую жизнь и свою работу, вообще ничего не любил, только вас троих. И ни о чем я не пожалею, разве что неплохо бы увидеть еще хоть один погожий денек, да выпить глоток холодной воды в жару, да вздремнуть. Странно, как мы можем вот так сидеть и говорить об этом? — Так ведь все равно ничего не поделаешь. — Да, верно. Если б можно было, мы бы что-нибудь делали. Я думаю, это первый случай в истории — сегодня каждый в точности знает, что с ним будет завтра. — А интересно, что все станут делать сейчас, вечером, в ближайшие часы. — Пойдут в кино, послушают радио, посмотрят телевизор, уложат детишек спать и сами лягут — все, как всегда. — Пожалуй, этим можно гордиться — что все, как всегда. Минуту они сидели молча, потом он налил себе еще кофе. — Как ты думаешь, почему именно сегодня? — Потому. — А почему не в другой какой-нибудь день, в прошлом веке, или пятьсот лет назад, или тысячу? — Может быть, потому, что еще никогда не бывало такого дня — девятнадцатого октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, а теперь он настал, вот и все. Такое уж особенное число, потому что в этот год во всем мире все обстоит так, а не иначе, — вот потому и настал конец. — Сегодня по обе стороны океана готовы к вылету бомбардировщики, и они никогда уже не приземлятся. — Вот отчасти и поэтому. — Что ж, — сказал он, вставая. — Чем будем заниматься? Вымоем посуду? Они перемыли посуду и аккуратней обычного ее убрали. В половине девятого уложили девочек, поцеловали их на ночь, зажгли по ночнику у кроваток и вышли, оставив дверь спальни чуточку приоткрытой. — Не знаю… — сказал муж, выходя, оглянулся и остановился с трубкой в руке. — О чем ты? — Закрыть дверь плотно или оставить щелку, чтоб было светлее… — А может быть, дети знают? — Нет, конечно, нет. Они сидели и читали газеты, и разговаривали, и слушали музыку по радио, а потом просто сидели у камина, глядя на раскаленные уголья, и часы пробили половину одиннадцатого, потом одиннадцать, потом половину двенадцатого. И они думали обо всех людях на свете, о том, кто как проводит этот вечер — каждый по-своему. — Что ж, — сказал он наконец. И поцеловал жену долгим поцелуем. — Все-таки нам было хорошо друг с другом. — Тебе хочется плакать? — спросил он. — Пожалуй, нет. Они прошли по всему дому и погасили свет, в спальне разделись, не зажигая огня, в прохладной темноте, и откинули одеяла. — Как приятно, простыни такие свежие. — Я устала. — Мы все устали. Они легли. — Одну минуту, — сказала она. Поднялась и вышла на кухню. Через минуту вернулась. — Забыла привернуть кран, — сказала она. Что-то в этом было очень забавное, он невольно засмеялся. Она тоже посмеялась, — и правда, забавно! Потом они перестали смеяться и лежали рядом в прохладной постели, держась за руки щекой к щеке. — Спокойной ночи, — сказал он еще через минуту. — Спокойной ночи. Нескончаемый дождь Дождь продолжался — жестокий нескончаемый дождь, нудный, изнурительный дождь; ситничек, косохлёст, ливень, слепящий глаза, хлюпающий в сапогах; дождь, в котором тонули все другие дожди и воспоминания о дождях. Тонны, лавины дождя кромсали заросли и секли деревья, долбили почву и смывали кусты. Дождь морщинил руки людей наподобие обезьяньих лап; он сыпался твёрдыми стеклянными каплями; и он лил, лил, лил. — Сколько ещё, лейтенант? — Не знаю. Миля. Десять миль, тысяча. — Вы не знаете точно? — Как я могу знать точно? — Не нравится мне этот дождь. Если бы только знать, сколько ещё до Солнечного Купола, было бы легче. — Ещё час, самое большее — два. — Вы в самом деле так думаете, лейтенант? — Конечно. — Или лжёте, чтобы нас подбодрить? — Лгу, чтобы вас подбодрить. Хватит, поговорили! Двое сидели рядом. Позади них — ещё двое, мокрые, усталые, обмякшие, как размытая глина под ногами. Лейтенант поднял голову. Когда-то его лицо было смуглым, теперь кожа выцвела от дождя; выцвели и глаза, стали белыми, как его зубы и волосы. Он весь был белый, даже мундир побелел, если не считать зеленоватого налёта плесени. Лейтенант чувствовал, как по его щекам текут струи воды. — Сколько миллионов лет прошло, как здесь, на Венере, прекратились дожди? — Не острите, — сказал один из второй двойки. — На Венере всегда идёт дождь. Всегда. Я жил здесь десять лет, и ни на минуту, ни на секунду не прекращался ливень. — Всё равно, что под водой жить. — Лейтенант встал и поправил своё оружие. — Что ж, пошли. Мы найдём Солнечный Купол. — Или не найдём, — заметил циник. — Ещё час или около этого. — Вы меня обманываете, лейтенант. — Нет, я обманываю самого себя. Бывают случаи, когда надо лгать. Моим силам тоже есть предел. Они двинулись по тропе сквозь заросли, то и дело оглядываясь на свои компасы. Кругом — никаких ориентиров, только компас знал направление. Серое небо и дождь, заросли и тропа, и где-то далеко позади — ракета, в которой лежали два их товарища — мёртвые, омываемые дождём. Они шли гуськом, не говоря ни слова. Показалась река — широкая, плоская, бурая. Она текла в Великое море. Дождевые капли выбили на её поверхности миллион кратеров. — Давайте, Симмонс. Лейтенант кивнул, и Симмонс снял со спины небольшой свёрток. Химическая реакция превратила свёрток в лодку. Следуя указаниям лейтенанта, они срубили толстые сучья и быстро смастерили вёсла, после чего поплыли через поток, торопливо гребя под дождём. Лейтенант ощущал холодные струйки на лице, на шее, на руках. Холод просачивался в лёгкие. Дождь бил по ушам и глазам, по икрам. — Я не спал эту ночь, — сказал он. — А кто спал? Кто? Когда? Сколько мы ночей спали? Тридцать ночей, что тридцать дней! Кто может спать, когда по голове хлещет, барабанит дождь! Всё бы отдал за шляпу. Любую, лишь бы перестало стучать по голове. У меня головная боль. Вся кожа на голове воспалена, так и саднит. — Чёрт меня занёс в этот Китай, — сказал другой. — Впервые слышу, чтобы Венеру называли Китаем. — Конечно. Вспомните древнюю пытку. Тебя приковывают к стене. Каждые полчаса на темя падает капля воды. И ты теряешь рассудок от одного ожидания. То же самое здесь, только масштабы побольше. Мы не созданы для воды. Мы не можем спать, не можем как следует дышать, мы на грани помешательства от того, что без конца ходим мокрые. Будь мы готовы к аварии, запаслись бы непромокаемой одеждой и шлемами. Главное, по голове всё барабанит и барабанит. Тяжёлый такой! Словно картечь. Я не выдержу долго. — Эх, где Солнечный Купол! Кто их придумал, тот знал своё дело. Плывя через реку, они думали о Солнечном Куполе, который ждал где-то в зарослях, ослепительно сияя под дождём. Жёлтое строение, круглое, светящееся, яркое как солнце. Пятнадцать футов в высоту, сто футов в поперечнике; тепло, тихо, горячаа пища, никакого дождя. А в центре Солнечного Купола, само собой, — солнце. Небольшой, свободно парящий шар жёлтого пламени под самым сводом, и ты можешь видеть его отовсюду, сидя с книгой или сигаретой, или с чашкой горячего шоколада, в котором плавают сливки. Оно ждёт их, золотистое солнце, на вид такое же, как земное; ласковое, немеркнущее; и на то время, что ты праздно проводишь в Солнечном Куполе, можно забыть о дождливом мире Венеры. Лейтенант обернулся и посмотрел на своих товарищей, что скрипя зубами налегали на вёсла. Они были белые, как грибы, как он сам. Венера всё обесцвечивает за несколько месяцев. Даже лес казался огромной декорацией из кошмара. Откуда ему быть зелёным без солнца, в вечном сумраке, под нескончаемым дождём? Белые-белые заросли; бледные, как плавленный сыр, листья; стволы, будто ножки гигантских поганок; почва, словно из влажного камамбера. Впрочем, не так-то просто увидеть почву, когда под ногами потоки, ручьи, лужи, а впереди — пруды, озёра, реки и, наконец, море. — Есть! Они выскочили на раскисший берег, шлёпая по воде. Выпустили газ из лодки и сложили её в коробку. Потом, стоя под дождём, попытались закурить. Минут пять, если не больше, бились они, дрожа, над зажигалкой, затем, пряча сигареты в ладони, сделали несколько затяжек. В следующий миг табак уже раскис, и тяжёлые капли выбили сигареты из сжатых губ. Они пошли дальше. — Стойте, минутку, — сказал лейтенант. — Мне показалось, что я что-то увидел. — Солнечный Купол?