Сим открыл люк воздушного шлюза. — Мороз лютый, и до рассвета еще полчаса. Но я побегу вдоль пламени, достаточно близко. Жарко не будет, но для поддержания жизни тепла хватит. — Мне это не кажется надежным, — возразила Лайт. — А что надежно в этом мире? — Он подался вперед. — Зато у меня будет лишних полчаса в запасе. И я успею добраться до скал. — А если машина откажет, пока ты будешь бежать рядом с лучом? — Об этом лучше не думать, — сказал Сим. Миг, и он уже снаружи — и попятился назад, как если бы его ударили в живот. Казалось, сердце сейчас взорвется. Среда родной планеты снова взвинтила его жизненный ритм. Сим почувствовал, как учащается пульс и кровь клокочет в сосудах. Ночь была холодна, как смерть. Гудящий тепловой луч, проверенный, обогревающий, протянулся от корабля через долину. Сим бежал вдоль него совсем близко. Один неверный шаг, и… — Я вернусь, — крикнул он Лайт. Бок о бок с лучом света он исчез вдали. Рано утром пещерный люд увидел длинный перст оранжевого накала и парящее вдоль него таинственное беловатое видение. Толпа бормотала, ужасалась, благоговейно ахала. Когда же Сим, наконец, достиг скал своего детства, он увидел скопище совершенно чужих людей. Ни одного знакомого лица. Тут же он сообразил, как нелепо было ожидать другого. Один старик подозрительно рассматривал его. — Кто ты? — крикнул он. — Ты пришел с чужих скал? Как твое имя? — Я Сим, сын Сима! — Сим! — пронзительно вскрикнула старая женщина, которая стояла на утесе вверху. Она заковыляла вниз по каменной дорожке. — Сим, Сим, неужели это ты? Он смотрел на нее в полном замешательстве. — Но я вас не знаю, — пробормотал он. — Сим, ты меня не узнаешь? О Сим, это же я, Дак! — Дак! У него все сжалось в груди. Женщина упала в его объятия. Эта трясущаяся, полуслепая старуха — его сестра. Вверху показалось еще одно лицо. Лицо старика, свирепое, угрюмое. Злобно рыча, он глядел на Сима. — Гоните его отсюда! — закричал старик. — Он из вражеского стана. Он жил в чужих скалах! Он до сих пор молодой! Кто уходил туда, тому не место среди нас! Предатель! Вниз по склону запрыгал тяжелый камень. Сим отпрянул в сторону, увлекая сестру с собой. Толпа взревела. Потрясая кулаками, все кинулись к Симу. — Смерть ему, смерть! — бесновался незнакомый Симу старик. — Стойте! — Сим выбросил вперед обе руки. — Я пришел с корабля! — С корабля? Толпа замедлила шаг. Прижавшись к Симу, Дак смотрела на его молодое лицо и поражалась, какое оно гладкое. — Убейте его, убейте, убейте! — прокаркал старик и взялся за новый камень. — Я продлю вашу жизнь на десять, двадцать, тридцать дней! Они остановились. Раскрытые рты, неверящие глаза… — Тридцать дней? — эхом отдавалось в толпе. — Как? — Идемте со мной к кораблю. Внутри него человек может жить почти вечно! Старик поднял над головой камень, но, сраженный апоплексическим ударом, хрипя скатился по склону вниз, к самым ногам Сима. Сим нагнулся, пристально разглядывая морщинистое лицо, холодные мертвые глаза, вяло оскаленный рот, иссохшее недвижимое тело. — Кайон! — Да, — произнес за его спиной странный, скрипучий голос Дак. — Твой враг. Кайон. В ту ночь двести человек вышли в путь к кораблю. Вода устремилась по новому руслу. Сто человек утонули, затерялись в студеной ночи. Остальные вместе с Симом дошли до корабля. Лайт ждала их и распахнула металлический люк. Шли недели. Поколение за поколением сменялись в скалах, пока ученые и механики трудились над кораблем, постигая разные механизмы и их действие. И вот, наконец, двадцать пять человек встали по местам внутри корабля. Теперь — в далекий путь! Сим взялся за рычаги управления. Подошла Лайт, сонно протирая глаза, села на пол подле него и положила голову ему на колено. — Мне снился сон, — заговорила она, глядя куда-то вдаль. — Мне снилось, будто я жила в пещере, в горах, на студеной и жаркой планете, где люди старились и умирали за восемь дней. — Нелепый сон, — сказал Сим. — Люди не могли бы жить в таком кошмаре. Забудь про это. Сон твой кончился. Он мягко нажал рычаги. Корабль поднялся и ушел в космос. Сим был прав. Кошмар, наконец, кончился. Гимнические спринтеры — Тут и сомневаться нечего: Дун — лучше всех. К чертям Дуна! — У него сверхъестественная реакция, под уклон несется потрясающе, не успеешь дотянуться до шляпы, а он уже сорвался. — Хулихан лучше, это бесспорно! Бесспорно, черт возьми!.. Ну давай поспорим, прямо сейчас! Я стоял у стойки бара в начале Графтон-стрит, слушая, как поют теноры, надрываются концертино, а в клубах дыма шумят, возражая друг другу, спорщики. Пивная называлась «Четыре провинции»[87] и по меркам Дублина была открыта до поздней ночи. Поэтому существовала вполне реальная угроза того, что все закроется одновременно, включая пивные краны, кондитерские, кинотеатры пабы и крышки пианино, умолкнут аккордеоны, солисты, трио, квартеты. И огромная волна, словно в Судный день, выбросит полови ну населения Дублина на улицы, в промозглый свет фонарей, где не найдешь даже автомата с жевательной резинкой. Ошарашенные лишенные духовной и физической пищи, эти неприкаянные души немного покружат, точно прихлопнутая моль, а затем поплетутся домой. Но сейчас я прислушивался к спору, жар которого докатывался до меня за пятьдесят шагов. — Дун! — Хулихан! Тут маленький человечек у дальнего конца стойки обернулся и, разглядев любопытство, написанное на моем слишком уж открытом лице, закричал: — Вы, конечно же, американец! Удивляетесь, о чем мы тут толкуем? Я внушаю вам доверие? Не хотите ли побиться со мной об заклад относительно одного спортивного соревнования величайшего местного значения? Если ваш ответ «да», тогда идите сюда! Я с моим «Гиннесом» пересек все четыре провинции и подошел к орущим мужчинам. Скрипач, не закончив, бросил играть и присоединился к нам, за ним последовал пианист со своим хором. — Я — Тимулти! — Маленький человек схватил мою руку. Дуглас, — ответил я. — Пишу для кино. Киношник! — воскликнули присутствующие. Фильмы, — скромно подтвердил я. — Какая удача! Просто невероятно! — Тимулти еще крепче вцепился в меня. — Вы будете самым замечательным судьей, голову даю на отсечение! Спорт любите? Бег по пересеченной местности, четыре по сорок, спортивная ходьба? Я присутствовал на двух Олимпийских играх. — Так вы не только киношник, вы еще знаете толк в международных соревнованиях! — задохнулся от восторга Тимулти. — Такого человека не часто встретишь. Ну а что вы, к примеру, знаете о всеирландском чемпионате по десятиборью, который имеет некоторое отношение к кинотеатрам? Что это за соревнования? Вот те раз! Что за соревнования! Хулихан! Вперед протиснулся, улыбаясь и пряча в карман губную гармонику, субъект, который был ростом еще ниже моего собеседника. Хулихан — это я. Лучший гимнический спринтер во всей Ирландии. Какой спринтер? — спросил я. _ Г-и-м-н-и-ч-е-с-к-и-й, — очень отчетливо, по буквам, произнес Хулихан. — Гимнический. Спринтер. Самый быстрый. — Вы, как приехали в Дублин, — встрял Тимулти, — в кино ходили? Не далее как вчера вечером, — сказал я, — смотрел фильм с Кларком Гейблом. А позавчера — с Чарльзом Лафтоном. Довольно! Вы сущий фанатик, как все настоящие ирландцы. Если бы не было кинотеатров и пивных, чтобы бедные и безработные не шатались по улицам и были заняты своей выпивкой, мы бы откупорили пробку и этот остров давно уже пошел бы ко дну. Итак, — он прихлопнул в ладоши. — Когда каждый вечер картина заканчивается, вам не бросалась в глаза какая-нибудь характерная особенность? — Конец картины? — Я задумался. — Погодите-ка! Ведь вы не национальный гимн имеете в виду? — Скажите, ребята! — закричал Тимулти. — Конечно его! — загалдели все кругом. — Каждый божий вечер на протяжении десятилетий в конце каждой паршивой киношки, словно никто никогда раньше не слыхивал этой жуткой мелодии, — горевал Тимулти, — оркестр надрывается во славу Ирландии. И что тогда происходит? — Как это что? — проговорил я, начиная догадываться. — Если в тебе есть хоть что-то мужское, то ты норовишь выбраться из кинотеатра за те несколько драгоценных секунд между концом фильма и началом гимна. — Попал в самую точку! — Поставить янки выпивку! — В конце концов, — бросил я небрежно, — я в Дублине уже четыре месяца. Так что гимн начал несколько надоедать. — При всем моем уважении, — добавил я поспешно. — Да ладно, какое там уважение-неуважение, хотя все мы здесь патриоты и ветераны ИРА, пережившие тяжелые времена, и любим свою страну. Знаете, если вдыхаешь один и тот же воздух десять тысяч раз, нюх притупляется. Так вот, как вы правильно подметили, во время этого благословенного промежутка в три-четыре секунды все зрители, коли они в здравом уме, как ошпаренные бросайся к выходу. И самый лучший из них… — Дун, — подсказал я — Или Хулихан. Ваши гимнические спринтеры! На меня смотрели улыбающиеся лица, я улыбался им. Мы были так горды моей догадливостью, что я заказал для всех по «Гиннесу». Благожелательно поглядывая друг на друга, мы облизывали с губ пену. — И сейчас, — хриплым от волнения голосом, прищурившись проговорил Тимулти, — в этот самый момент, не далее как в сотне ярдов вниз по улице, в уютном полумраке кинотеатра «Графтон- стрит», в середине четвертого ряда сидит… — Дун, — сказал я. — Этот парень бесподобен, — проговорил Хулихан, в знак уважения приподняв кепку. — Ну и ну, — не веря собственным ушам, удивился Тимулти. — Да, именно Дун. Он не видел этого кино раньше — специальный повторный показ фильма с Диной Дурбин.[88] А времени сейчас… Все взгляды устремились на стенные часы. — Ровно десять, — хором проговорила толпа. — И через какие-нибудь пятнадцать минут кинотеатр начнет выпускать зрителей на волю. — Ну и?.. — поинтересовался я. — Ну и, — повторил Тимулти. — Ну и!.. Если мы отправим туда присутствующего здесь Хулихана, чтобы проверить его быстроту и ловкость, Дун с готовностью примет вызов. — Он что же, специально пошел на этот сеанс, чтобы принять участие в гимническом спринте? — Боже правый, конечно нет. Он пошел посмотреть фильм и послушать песни Дины Дурбин. Дун играет здесь на пианино, подрабатывает. Но если он невзначай заметит появление там Хулихана — чей поздний приход и место прямо напротив Дуна обязательно обратят на себя внимание, — ну, тогда Дун сразу смекнет, что к чему. Они поприветствуют друг друга и оба будут слушать прекрасную музыку, пока на экране не появится слово «КОНЕЦ». — Точно. — Хулихан слегка приплясывал на носках и поигрывал бровями. — Я ему покажу, ну я ему покажу! Тимулти в упор посмотрел на меня: — Мистер Дуглас, я вижу ваше недоверие. Вас ставит в тупик незнакомый вид спорта. Как, спрашиваете вы, взрослые люди могут тратить время на подобные вещи? Во-первых, время — это единственное, чего у ирландцев в избытке. Когда нет работы, то что кажется пустяками в вашей стране, становится для нас главным. Мы никогда не видели слона, однако поняли, что букашка под микроскопом — величайший зверь на Земле. Поэтому, хотя гимнический спринт и не перешагнул границ, он является в высшей степени азартным видом спорта, стоит лишь заинтересоваться им. Позвольте ознакомить вас с правилами! — Перво-наперво, — рассудительно заметил Хулихан, — притом, что ему уже известно, поинтересуйся, захочет ли человек делать ставки? Все вперили в меня взгляды, дабы убедиться, что их доводы не пропали втуне. — Да, — заявил я. Присутствующие согласились, что я заслуживаю звания высшего существа. — Представляю участников по старшинству, — сказал Тимулти. — Это Фогарти, верховный наблюдатель за выходом. Нолан и Кланнери, главные судьи в проходах. Кланси, хронометрист. И зрители: О’Нил, Баннион, братья Келли — вон сколько. Пошли! Мне почудилось, будто меня захватила огромная снегоуборочная машина — немыслимых размеров малиновое чудовище, сплошь состоящее из усов и вращающихся щеток. Дружелюбная толпа понесла меня вниз по улице к скоплению маленьких мигающих огоньков, заманивающих нас в кинотеатр. Тимулти, толкаясь направо и налево, на ходу выкрикивал основные сведения: — Очень многое, конечно, зависит от кинотеатра! — Разумеется! — проорал я в ответ. — Есть либеральные, свободно мыслящие кинотеатры с широкими проходами, колоссальными выходами и величественными, просторными уборными. В некоторых — огромное количество фарфора, там даже эхо собственного голоса может повергнуть вас в ужас. А есть киношки — ну прямо скупердяйские мышеловки с такими узкими проходами, что и дышать-то невозможно, коленями упираешься в передний ряд, а в дверь протискиваешься бочком, когда выходишь в мужской туалет в кондитерскую через дорогу. Каждый кинотеатр тщательно обследуют до, во время и после спринта, при этом учитываются все факторы. Только тогда судьи выносят решение, и время, показанное бегуном, признается хорошим или позорным, в зависимости от того, пришлось ли ему прокладывать путь сквозь смешанную толпу мужчин и женщин, или состоящую преимущественно из мужчин, или преимущественно из женщин, либо — что хуже всего — через сборище детей на утренних и дневных сеансах. Сложность тут в том, что всегда есть искушение косить детей, как траву, разбрасывая в стороны; поэтому мы прекратили подобную практику. Теперь соревнования проходят главным образом по вечерам здесь, в «Графтоне»! Толпа остановилась. Мерцающие огни кинотеатра искрились в наших глазах и золотили лица. — Идеальное помещение, — проговорил Фогарти. — Почему? — спросил я. — Проходы тут не очень широкие и не слишком узкие, выходы расположены удобно, дверные петли всегда смазаны, а зрители представляют собой достаточно однородную смесь из болельщиков и таких парней, которые не будут сторониться, если вдруг спринтер от переизбытка энергии чересчур быстро ринется по проходу. Вдруг мне в голову пришла мысль: — А вы… уравновешиваете силы своих бегунов? — Еще бы! Иногда мы меняем выходы, если старые уже слишком хорошо изучены. Или надеваем на одного летнее пальто, а на другого — зимнее. Бывает, сажаем первого парня в шестом ряду, а второго — в третьем. А то кто-нибудь окажется ужасно, прямо-таки необузданно проворен, и тогда мы нагружаем его самым тяжелым бременем из всех… — Выпивкой? — сказал я. — Чем же еще? Вот сейчас Дуна, так как он совершенно трезвый, надо дважды уравновесить. Нолан! — Тимулти вытащил из кармана фляжку. — Сгоняй быстренько внутрь, пусть Дун сделает два глотка, больших. Нолан исчез. Тимулти продолжал: — Поскольку Хулихан сегодня вечером уже побывал во всех четырех провинциях, то достаточно нагрузился. Теперь их шансы равны! — Хулихан, можешь заходить, — объявил Фогарти. — Пусть наши поставленные деньги будут тебе пухом. А мы через пять минут ждем тебя вон у того выхода — с победой! — Давайте сверим часы, — предложил Кланси.