Я вновь прикусила язык, не завершив мысль. Потому что внутри родился еще один спазм. На этот раз еще более острый. Больной. Ощущения от него скрыть не удалось. – Понятно, – безрадостно протянули в ответ на мою реплику. А когда Альберт Юсупович справился со своей ущемленной гордостью и вновь посмотрел на меня, тут же спросил: – Татьяна, что случилось? Тебя всю перекосило. – Ничего, – отозвалась я, а через миг застонала в голос. Не могла это контролировать. Вцепилась в столешницу ослабшими пальцами и согнулась на пополам. Что было дальше я помню смутно. Суматоха. Крики Альберта Юсуповича, Маринкины причитания. В больницу меня доставила скорая. От едкой, разливающейся по телу боли, я находилась в полусознательном состоянии. И сейчас не волновала ни потеря работы, ни дальнейшие перспективы. Только одна мысль шарахала в голове вспышкой молнии – пусть с моими крохами все будет хорошо. Я мысленно упрашивала их потерпеть. Не спешить так рано на свет. Объясняла, что они еще слишком малы. Что у нас есть еще целых два месяца. И что я тоже безумно хочу их увидеть, но готова еще подождать. Две торопливые крошки послушаться меня даже не думали, во всей красе явив свой скверный характер. Мои малыши родились тем же вечером. В середине марта. Прожив в моем животе шесть полных месяцев и еще две недели. О самостоятельных родах в такой ситуации не могло и речи идти. Врачи медлили до последнего, а когда поняли, что тянуть дальше времени нет – вкололи наркоз. Мне казалось, что прошло не больше секунды, прежде чем я вновь открыла глаза. Что случилось? Неужели наркоз не подействовал? Я шевельнула ослабшей рукой и сразу ощутила изменения в теле. – Где…? – прохрипела, продирая звуки через пересохшее горло. Санитарка, дежурившая в палате тут же засуетилась. Через мгновение внутрь вошел врач: – Татьяна Юрьевна, вы не беспокойтесь, – с порога начал меня успокаивать, и сердце предательски дрогнуло. – Детей прямо сейчас обследует наш неонатолог. Патологий не выявлено. Но, сами понимаете, они сейчас слишком слабы. Нам пришлось поместить их в специальные инкубаторы для новорожденных, чтобы исключить дальнейшие осложнения. Четыре недели. Это минимум, который они должны будут там находиться. Я плохо понимала, что мне пытаются втолковать. После наркоза мозг превратился в сладкую вату. Привстала на койке, опираясь на локоть. – Я хочу… Я могу их увидеть? – с надеждой спросила. Доктор тепло улыбнулся в ответ. – Вставать вам пока нельзя. Но я попрошу сестру найти кресло и сопроводить вас в крыло для новорожденных. Тряхнув волосами, я поняла, что ни за что не найду сейчас подходящих слов благодарности. Доктор ушел. Санитарка тоже куда-то пропала. Через пятнадцать минут донеслась возня из-за двери, и мое сердце в предвкушении вздрогнуло. Скоро. Уже совсем скоро я увижу своих малышей. Но, вопреки ожиданиям, в палату вошел (а правильнее будет сказать почти что ворвался) Альберт Юсупович. И он последний, кого бы мне хотелось видеть сейчас. Мужчина в тонкой медицинской накидке замер на пороге палаты. Санитарка за его спиной что-то непрерывно ворчала, явно недовольна вторжением. – Татьяна, – начальник смотрел немного растеряно. В руках держал пафосный большой букет роз. Неловко пристроил его на тумбочку рядом с дверьми. – Татьяна, во-первых, поздравляю тебя. Я узнавал, с детьми все в порядке. Им просто необходимо наблюдение. А во-вторых, хочу извиниться. Я лишь хлопала глазами в ответ, неотрывно пялясь на босса, пока он продолжал торопливо, будто и вправду боялся, что я велю ему выйти: – В общем, надеюсь, все хорошо у тебя будет. О работе не беспокойся. Возьми время на отпуск. Столько, сколько потребуется. И выходи, когда сможешь. Дети, это все же важнее. – Вы меня… Не увольняете? – уточнила несмело, все еще сомневаясь, что Альберт Юсупович реален, а не предмет моего воспаленного воображения. Мало ли какие финты способен выкинуть мозг после наркоза. – Ни о каком увольнении и речи идти не может. Работай. Я буду приезжать. Но не часто. Часто не смогу. – Будто оправдываясь, известили меня. Потом ему стало совсем уже неловко. Переступая с одой ноги на другую, он скользнул глазами по мне, бросил еще один взгляд на букет. Пожелал всего самого лучшего и покинул палату. Что послужило причиной его добродушия? Чувство вины? Он решил, что своим непристойным предложением спровоцировал такие последствия? Правдой это являлось только отчасти. Возможно, не разволнуйся я так во время нашего разговора – доехала бы до клиники прежде, чем стало бы уже слишком поздно. Но, об этом нюансе, я Альберту Юсуповичу предпочла не говорить. Да и сам разговор с начальником выветрился из головы со скоростью света, потому что еще через пару минут меня повезли знакомиться с двумя нетерпеливыми крошками… И думать ни о чем другом я уже не могла. 16 Пять лет спустя. – Хеппи бездей ту-у ю-ю-ю, – нестройным хором подвывали коллеги с обеих сторон. Я тоже пыталась подпевать, но больше была сосредоточена на двухэтажном торте в руках. С одной стороны он был бледно-голубым, с изображением супермена. А с другой нежно-розовый, с Эльзой из Холодного сердца. В середине уместились пять разноцветных свечей. – Хэппи бездей, хеппи бездей, хеппи бездей ту-у ю-ю-ю-ю-ю-ю, – еще более недружно затянули коллеги, когда я подошла к столику и водрузила на него сей шедевр современной кухни. Федор, наш повар, очень старался. А то, что супермен получился не супер, а Эльза слегка кривовата – так это от большой любви к моим детям. Всем же известно, когда слишком сильно стараешься – результат выходит не очень. Двое очаровательных крошек за столиком вонзились в торт восторженным взглядом. Всплеснули руками и начали хлопать в ладоши, попутно сверкая улыбками. Белокурые ангелочки. Митя и Маня. Мой сын. И моя дочь. В окружении ребятни - одногодок они смотрелись чуть меньше. Даже ростом пока до сверстников не дотягивали. Но выделялись не только этим. Двойняшки имели белокурые волосы. Митька любил чуть удлиненную стрижку, а у Мани волосы уже ниже лопаток спустились. Она терпеть не может прически и всегда носит в кармашке рассчесочку. Такой у нас компромисс – если волосы в беспорядке, осваиваем косички и хвостики. Дочь блюдет уговор и расчесывается чуть ли ни каждые полчаса. Со стороны, если не знать подноготной, такая зацикленность выглядит слегка странноватой… У обоих на щеках ямочки. А еще у моих крошек льдисто-голубые пронзительные глаза. Надо заметить – гены бабули расцвели в малышах сочным буйством всех красок. Маня вообще вылитая бабушка в детстве. Я сморгнула, любуясь на непосед. Спрятала сентиментальные слезы в уголках глаз, отвернувшись на миг и промокнув их бумажным платочком. – Ну-у? – весело протянула. – Желание? – Зелание! Зелание! – Митяня пуще прежнего захлопал в ладоши. Маруська толкнула брата под бок, успокаивая и как бы напоминая – время не терпит. Оба замолчали в ту же секунду, повернулись друг к другу. Маруська склонилась и что-то серьезно зашептала брату на ухо. Поведя переговоры, двойняшки посмотрели на горящие свечи. Все вокруг, и ребятишки, и наш небольшой коллектив, затаили дыхание. А мои крошки взялись за руки, зажмурились, набрали полные щеки воздуха и с такой силой задули, что бедный тортик сам еле удержался на месте. Рой аплодисментов, опять же – нестройный, но веселый зато, поздравления и шутливые пожелания. Наш повар Федор (двухметровый мужик с бородой) умилительно сложил вместе ладони, прислонив их к щеке, и часто-часто моргал, тщетно пытаясь спрятать сентиментальные слезы. Двойняшки его феем прозвали. Уж не знаю, что именно им навеяло такую ассоциацию… Уж не брутальная ли борода, из которой двойняшки так любят выдергивать волосы? Мужчина морщится, сквозь зубы ругается, но стоически терпит. В общем, из Федора они вили веревки. Маня часто заплетала косички его бороде, отрываясь по полной и заставляя мужика ходить с россыпью разноцветных резинок. А Митька постоянно подыскивал одинокому мужчине невесту, перебрав уже всех наших знакомых и сватая их несчетному Федору. – Ах, какие они чудесные, – лепетала Маринка под боком. – Какие волшебные! Волшебные, да, – согласилась я мысленно. Два моих чуда. После рождения нам пришлось провести в больнице два месяца. А потом еще три месяца я не могла выйти с декрета. У меня мозги тогда набекрень чуть-чуть съехали, и я постоянно думала, что с детьми что-то случится, стоит мне отлучиться. Но крошки крепли, росли. И в конце концов убедили меня, что теперь точно все будет в порядке. Я вернулась к работе спустя пять долгих месяцев. Альберт Юсупович свое обещание выполнил – меня не уволили. Более того – зарплату повысили, а часть обязанностей удачно распределили между старшими администраторами. Сам начальник с той поры появляется редко. Дай бог, если раз в год к нам заглянет. Но ему и беспокоиться не о чем. Ресторан процветает. Летняя терраса стала настоящей золотой жилой и в сезон приносит огромную прибыль. Через год после ее открытия, нам даже площадь пришлось увеличить – настолько отбоя от посетителей не было. В общем, моя жизнь то кипела, то неспешно текла, но в целом – была идеальной. Я пыталась удержать равновесие, распределяя время между детьми и работой, чтобы не обделить ни то, ни другое вниманием. И лишь иногда, темными ночами в которые мне не спалось, я глядела в серый потолок своей спальни и вспоминала Макара. Мужчину, который стал отцом моим детям. Мужчину, который до сих пор об этом не знает. Прошло больше пяти лет с нашей последней встречи. Я ни разу не возвращалась в родной город. Ни разу не пыталась найти встречи с ним. И ни разу не искала его в соцсетях. Запретила себе. Но прокручивала в голове километры возможных с ним диалогов. Представляла случайную встречу. Мечтала, что, увидев двойняшек он тут же растает… А потом включался холодный рассудок, и я осаждала себя, напоминая, что ничего из этого никогда не случится. Я не пыталась выяснить подробности жизни Макара. Не хотела бередить старые раны. Ведь, по сути, они почти затянулись.