Глава 2 Неожиданно для самой себя я снова задохнулась от восхищения. Как в нашу первую встречу. Только тогда я чувствовала себя совершенной дурочкой. И тогда у меня абсолютно не было шансов не влюбиться в этого невероятно красивого, двухметрового, с широким разворотом плеч ватерполиста, парня. Сейчас я была старше, я прошла путь боли, потерь и расставаний. Я знала, что нас ждало, знала будущее и чем наша история закончится. Я была закована в броню из горечи и боли от его предательства. Эту защиту ему уже не пробить. Нашу первую встречу я помнила до мельчайших подробностей. Мы с Пашкой часто вспоминали её. Он подсмеивался надо мной, а я возмущённо хлопала его по плечу и смущенно улыбалась. Я мыла полы в бабушкином образцово-показательном подъезде, когда из квартиры её соседки негромко, но радостно, прощаясь с хозяйкой вышли два парня. Я выпрямилась, привлечённая их голосами и обомлела. ОН был невероятным! Настолько не местным, шикарным, что казался чужеродным, как знаменитый красавчик артист, на лестничной площадке старой двухэтажки. И дело было не только в росте и развороте широких плеч. Его футболка-поло сияла белизной, оттенок его синих джинсов выдавал их забугорное происхождение, тёмные волосы были уложены в модную причёску. Темноволосый, синеглазый, он был так хорош собой, что все признанные красавцы нашего городка казались дворнягами против него – королевского дога. Красивее парня я не встречала. Друга его даже не запомнила, на нём взгляд, почему-то, не задержался. Они прошли мимо меня, стоящей столбом, оставив за собой шлейф незнакомого и явно дорогого парфюма. Казалось, что они меня даже не заметили, спеша покинуть старый дом, подъезд с деревянными полами, и рабочий посёлок. Я не удержалась и наклонилась через перила посмотреть, как они спускаются по следующему лестничному пролёту. Тяжёлая коса скользнула с моего плеча вниз, и качнулась маятником вдоль перил. Пашка неожиданно обернулся, прошёлся взглядом от кончика косы до моего лица, и, встретившись со мной глазами, вдруг улыбнулся и подмигнул. Я отпрянула от перил и прижалась спиной к стене. Пашка что-то негромко сказал другу, и они, смеясь, вышли из подъезда на улицу. А я осталась стоять с пунцовым лицом, и в полной уверенности, что они смеялись надо мной. Дурочкой, пялящийся на них с открытым от восхищения ртом. Сейчас я снова смотрела на Пашку и не могла побороть в себе восторга. Ну до чего же хорош чертяка. Не удивительно, что когда-то я влюбилась в него с первого взгляда. Несколько дней, после того как увидела его в подъезде, думала о нём, а потом решилась спросить бабушку, что за чудо-парень посещал её соседку тётю Катю. Выяснилось, что к соседке с каким-то поручением заезжал внучатый племянник с другом. Кто из двух парней был тем самым внуком и как его зовут, выяснить я постеснялась. Пашка, увидев меня, оторвался от столба, выпрямился во весь свой почти двухметровый рост, нерешительно шагнул в мою сторону и остановился. Так мы и стояли, глядя друг на друга. Мама, идущая впереди, поравнялась с ним и поздоровалась: – Здравствуй, Паша. – Здравствуйте. – Пашка кивнул ей, не сводя с меня глаз. Мама улыбнулась понимающе, но, развернувшись ко мне, предупредила строго: – Юля, не опоздай на работу! Мамин голос подействовал на него как щелчок спускового механизма. Стоящий истуканом Пашка сорвался с места и через секунду уже душил меня в объятиях. – Юля, Юлька! – он прижимая меня так крепко, что мне было трудно дышать. Я осторожно приобняла его за талию, как обняла бы старого приятеля или знакомца. Пашка же уткнулся носом мне в макушку, шумно вдохнул запах волос и приглушённо просипел: – Юлька, Юла моя... Я совершенно не ожидала увидеть его в своём сне. Пашка давно уже не снился мне, лет двадцать точно. Тем неожиданнее была эта встреча сейчас. Вспомнились счастливые дни, когда он так называл меня и это было только между нами. В те времена, когда я была ещё счастлива и чувствовала себя любимой, Юла – было ласковым прозвищем. Потом воспринималось пренебрежительной кличкой, которую подхватили его друзья. Было ли мне сейчас больно? Да нет, скорее всколыхнулась, где-то глубоко в душе, старая обида. Давняя, невнятная, словно затёртая жёстким ластиком. Мне было просто интересно. Я слушала, как гулко и учащённо бьётся его сердце под джинсовой курткой, как судорожно он вздыхает, прижимая меня к своей груди. Чувствовала как вздрагивают его сильные руки. И понимала, что не готова потратить, отпущенное мне сном, время на общение с бывшим мужем. Если мне так повезло очутиться во сне в своём прошлом, то я хотела бы увидеть ещё одного, очень дорогого мне человека – бабушку. Я завозилась в его руках, пытаясь отстраниться. Пашка отпустил меня и сделал то, чего я совсем не ожидала. Взял в свои большие ладони моё лицо и, нагнувшись к губам, поцеловал. Нежно, даже трепетно. Я ошалела – он меня поцеловал? Меня, ту, которую предал, и за всю жизнь ни разу не вспомнил? Ни разу не дал о себе знать? Чего он вдруг жмётся ко мне как родной? Я пыталась найти ответ в его глазах. Но в глубине васильковой синевы было только моё крошечное отображение. Юной, такой какой увидела себя утром в трельяже, и потом во всех встречных зеркалах, что попадались мне сегодня. В маленькой пудренице, в зеркалах в ванной и в прихожей. Я закрыла глаза, пытаясь совладать с охватившими меня чувствами обиды и злости. Ну в самом деле! Сейчас середина апреля, мы ещё не женаты, у нас букетно-карамельный период. Конечно, он меня целует. Впереди у нас ещё несколько месяцев безудержной любви, счастья, и наслаждения друг другом. Мы сейчас в точке, когда у нас всё хорошо. Он гад конечно, но выяснять с ним отношения во сне – только время терять. Мне просто нужно как-то от него отделаться. Эту проблему Пашка решил сам. – Юля, я должен уйти. У меня самолёт через три часа. В Москву к родителям хочу слетать. Прости. – он прижался своим лбом к моему и зажмурился. Красивое лицо исказила гримаса боли. – Прости, пожалуйста. Я люблю тебя. Он, как будто прощался навсегда. Такая мУка была на его лице, что мне даже стало его немного жалко. Совсем чуть-чуть. И я погладила его по щеке. – Иди, конечно, Паш. Он тяжело вздохнул, посмотрел на меня так, будто сожалея о чем-то. Ну должен же он хоть в моём сне чувствовать вину за то, что сделал? – Я люблю тебя! – отступил, и подхватив с лавочки, не замеченную мною, спортивную сумку, не оборачиваясь, пошёл по дорожке. А я, пожав плечами, развернулась и пошла догонять маму. Глава 3 Это был какой-то странный сон. Неправильный в своей точности деталей и событий. Он всё продолжался и продолжался. Так долго, что временами я забывала, что это всё мне просто снится и полностью погружалась в происходящее, думала и действовала как в настоящей жизни. Чистила зубы мятной пастой, расчёсывала свои длинные волосы и собирала их в привычную тугую косу. Шла рядом с мамой по апрельской, зелёной от молоденьких, едва распустившихся листочков, аллее. Ёжилась от утренней прохлады. Вдыхала свежий воздух, который пах зеленью и оттаявшей весенней землёй Входила в главную проходную и, поднявшись по лестнице на второй этаж, шла к знакомому машбюро. Рассеянно улыбалась и здоровалась с девочками, которые шумно обсуждали что-то, смеялись, снимая с печатных машинок кожаные защитные кожухи и готовились к работе. Я всё-всё про них знала. Будущее каждой из них. Кто и когда выйдет замуж, кого родит, и почему разведётся. Люся уйдёт очень рано. В тридцать три умрёт при родах, и муж Мишка останется один с двумя детьми. Мы хоронили её всем, развалившимся к тому времени, коллективом. Дружно рыдали от раздавившего нас ужаса произошедшего. Татьяна, наша двадцатисемилетняя старая дева, через пять лет выйдет замуж за сорокалетнего мужчину и уедет с ним в Мурманск. Остальные останутся здесь. Будут выживать в сложные и безденежные девяностые кто как может. Я даже печатала какие-то приказы, заново привыкая стучать по клавишам. Печатная машинка это вам не клавиатура ноутбука, где клавиши, надо – не надо, отзываются на самоё лёгкое прикосновение. Здесь приходилось лупить с силой. "Принять", "уволить", "объявить", вынести", один за другим складывались в синюю папочку листочки с приказами. Было даже интересно. "Щёлк", "щёлк", "щёлк", трещали клавиши печатающих машинок, "вжжик" визжали передвигающиеся каретки, "бум" возвращались на место отпущенные рычажки. Шуршали бумаги, стучали каблуки ходящих по кабинету девочек. Я тайком озиралась вокруг, разглядывала всех и всё, глупо улыбалась и постоянно получала замечания от Пистимеи. И каждую свободную минуту убегала в коридор, чтобы посмотреть в открытую дверь на работающую маму. Сколько по времени сниться сон? Несколько минут? Час? Два? Учёные утверждают, что за ночь может присниться четыре – пять снов с разницей в несколько часов. Мой сон тёк непрерывно, по ощущениям бесконечно долго. Скучно и монотонно, как и все мои рабочие дни в молодости. Немного разбавил его обеденный перерыв, когда мы дружной стайкой отправились в столовую на первом этаже. Девчонки о чем-то щебетали, стоя в длинной очереди на раздаче, гремели металлические разносы, звенел кассовый автомат, выбивая чеки, а я вертела головой с любопытством рассматривая всё вокруг. Нарисованное на стене панно с рабочими в комбинезонах и работницами в косынках, которые с энтузиазмом шли куда-то в счастливое будущее, не выпуская из рук молотки и пилы. Столы и стулья на металлических ножках, которые противно скрипели об бетонный пол, когда их отодвигали, чтобы сесть. Мокрые после мойки губастые тарелки, в которые, стряхнув из них оставшиеся капли воды, повариха, в накрахмаленном колпаке, ловко наливала суп большим половником. Когда подошла моя очередь, я растерялась, и недовольная повариха раздражённо буркнула: – Ну? Чего тебе? Не задерживай! – А что есть? – мне стало неловко. И чего это я? И правда торможу. – Щи и рассольник с перловкой. – Давайте рассольник. Ещё винегрет . – Сама возьмёшь, для кого поставили? – махнула она головой в сторону витрины. Так знакомо всё, такой возврат в прошлое, как будто макнули в воду с головой, даже стало смешно. В общем, я насладилась прошлым. Ровно в семнадцать ноль-ноль, девчонки начали вставать с рабочих мест, разговоры стали громче, а атмосфера в помещении веселее. Все дружно засобирались, накрывая машинки кожухами и бросая в свои сумочки помады и пудреницы. Пистимея демонстративно посмотрела на часы и недовольно поджала губы. Была бы её воля, оставила бы нас работать до самой ночи. Но времена были ещё не те. Сейчас, после семнадцати ноль ноль, она больше не имела над нами никакой власти. Домой мы тоже возвращались с мамой. Я подождала её в, наполненном довольным гулом и спешащими с работы женщинами, коридоре. Обратную дорогу мы молчали. Мама что-то обдумывала, покусывая нижнюю губу. – Мам, о чём задумалась? – мне очень хотелось поговорить с ней о чём-нибудь.