Это уже была не просьба, но приказ. И Тисса не осмелилась ослушаться. Мы же вошли в храм. Почему я решила, что это именно храм? Просто уж больно он не похож на все прочие виденные здесь здания. Темно. В первый миг темнота оглушила. И я схватилась за руку Урфина просто чтобы убедиться – он рядом. Здесь каждый сам по себе. Ни нефа. Ни алтарей. Пустота, расцвеченная свечами. Робкие огоньки их – близкие звезды, к которым меня ведут. Звуки странным образом исчезают, и это правильно – в храме необходимо уединение. Я не религиозна. Я была и в церкви, и в мечети, и в синагоге, всякий раз поражаясь той особой красоте, которая наполняет любой, без исключения, храм. И даже этот, безымянный, был удивителен своей безбожной простотой. Постепенно тьма отступала. Она отползала, оставляя лужи остекленевшей черноты, и собственные мои отражения смотрели из них. Отражения отличались друг от друга, и потому казалось, что они все – я, только та, которая могла бы быть. – Когда я впервые попал на другой лист, – голос Урфина был тих, но все равно раздражал это место, – меня удивила вера. Бог как существо, сотворившее мир и до сих пор за ним присматривающее? Люди-дети и рай как награда за хорошее поведение? Я не оскорбляю тебя? – Нет. – Хорошо. Мне бы не хотелось. Листов множество. Есть такой, где люди приносят Богу все самое лучшее, а сами живут в нищете. Есть другой, где в правители выбирают лишь безумцев, потому что думают – Бог говорит через них. Есть третий, где безглазые жрецы взвешивают на особых весах добрые и злые молитвы, говоря, что делать человеку. Их цель – соблюсти равновесие. – Странно. Мы шли. Темнота делала огромное здание и вовсе бесконечным. Остались позади созвездия свечей, и на полу прорезались жилы белого света. Они сплетались друг с другом в причудливые сети и поднимались, разрезая пространство. От них не исходило тепло. – Здесь же думают, что Творец, тот самый Творец, который дал миру начало, ушел. И нет нужды молиться ему. Сети соединились. Белый свет сделался ярким, резким. – А кому здесь молятся? – Смотри! – Урфин отступил, оставляя меня наедине с… чем? Не алтарь. Не иконостас. Картина? Красный конь встал на дыбы. Пасть его разодрана удилами. Кровь мешается с пеной, и кажется, что жеребец вот-вот рухнет от непомерного усилия. Копыта готовы обрушиться на землю, на меня, смять и раздавить. Сполохи пламени скользят по клинку, по алым доспехам, которые сами будто бы сотворены из живого огня. Взгляд рыцаря полон гнева. «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч…»{12} – Я не понимала, откуда берутся эти слова, но они были правильны и единственно возможны. – Кайя Дохерти, – Урфин не позволил мне отступить, а ведь больше всего мне хотелось нырнуть в темноту, спрятаться и от коня, и от меча, и от самого всадника, – лорд-протектор. И нынешнее воплощение войны. А по совместительству мой супруг. Эк меня угораздило, однако. Глава 6 РАБЫ (НЕ)МЫ А потом он украл из дворцового зала шкуру тигра, завернулся в нее и грабил по ночам одиноких прохожих…{13} Правдивая история из жизни лорда-советника, седьмого тана Атли, рассказанная зеленщицей со слов ее троюродной сестры, которой случилось помогать на замковой кухне – Спокойно, Иза! – Руки Урфина были надежной опорой, пусть бы я и не собиралась по местной традиции лишаться чувств. Война? Ничего страшного. У всех свои недостатки. Я тоже не ангел господень. – Ты вряд ли когда-нибудь увидишь Кайя в этой ипостаси. – Почему? – Ты женщина. Надо же, я не против мужского шовинизма в отдельно взятой ситуации. – Я просто хочу, чтобы ты сама увидела. Ты не отсюда родом. Ты способна мыслить иначе, чем они. – Война – это… Что? Бог этого мира или части его? Всадник апокалипсиса? Или безусловное зло? – Явление, – подсказал Урфин, – стихия. Только в отличие от природной эта рождена людьми. И, как стихия, она способна разрушать. Под копытами красного жеребца лежали развалины. Приглядевшись, я могла различить дома и людей, таких крошечных, беззащитных. – Или сдержать разрушение. В твоем мире есть оружие настолько сильное, что его нет нужды использовать. Атомная бомба? Ее использовали. Дважды. Но Урфин прав – миру хватило, чтобы испугаться. Но как надолго хватит этого страха? Я раньше не думала об этом. А теперь вот, глядя на растоптанный разоренный город, вдруг поняла, что ничего не знаю о войне. Я видела фильмы про наших и немцев. И еще про Вьетнам. И про рыцарей тоже, которые хотели захватить Иерусалим, потому что там жил Бог. – Кайя – сила сдерживания. – Урфин отпустил меня, наверное поняв, что не сбегу. – Поэтому его боятся? – И поэтому тоже. – А почему еще? Мне отчаянно хотелось взглянуть в лицо рыцарю, который столь пристально разглядывал меня. Я понимала, что взгляд этот нарисован и что снять шлем не выйдет по той же причине, однако желание и логика – вещи трудносовместимые. – Стихию сложно сдержать в узде. И война не перестает быть, потому что есть Кайя. Он изменяет войну под себя, но не прекращает ее вовсе. Невозможно остановить приграничные стычки. Или пиратские набеги. Изловить все разбойничьи банды или мародеров… убийц, насильников… копателей могил… Война многолика. Люди не то чтобы обвиняют его. Скорее уж думают, что, если понравиться Кайя, глядишь, война обойдет твой дом. – А если нет? Урфин не стал отвечать. И без того понятно. Страшный мир, но вера их крепка. Наверное, оттого, что бог их во плоти и живет рядом. – Жертвы ему не приносят? – на всякий случай уточнила я. А то мало ли, вдруг обряд бракосочетания – это местный эвфемизм, и вместо брачного ложа – не сказать чтобы я сильно на него спешила, – меня ждет холодный алтарь и нож в сердце. – Раньше приносили. Но дед Кайя запретил. Его жертвы – на поле брани. Реформатор, однако. Хотя на сердце полегчало. – Войне не молятся. Но иногда благодарят, если она проходит мимо. Или же просят, чтобы война забрала кого-то. Просьбы опасны, потому что война способна явиться на зов, и как знать, кого она выберет – просящего или того, чье имя он назвал огню? Поэтому просит лишь тот, кому нечего больше терять. Мы отступили. Попятились, не смея повернуться спиной к грозному рыцарю, который вновь спрятался в сумраке. И белые сети, сплетенные из тончайших жестких нитей, – я решилась-таки потрогать их, – погасли. – Это ночная мурана, – пояснил Урфин. – Растение, которое живет лишь там, куда не заглядывает дневной свет. Ее семена прорастают в песчаник. Они растут очень медленно. На толщину волоса в год. Побеги выделяют особый сок. От него песчаник чернеет и становится прочным, как… как камень. Как самый прочный камень из всех, известных мне. И чем дольше мурана живет, тем прочнее ее убежище. Толщина волоса в год? Это меньше миллиметра! А плети мураны свешивались с крыши до самого пола почти. И сколько же лет этому месту? Столько же, сколько рыцарю на стене. – Стой! – Я приказала Урфину, и тот подчинился приказу. – Сколько ему лет? – Кайя? Двадцать девять. Хороший возраст. Ну… могло быть и хуже. Я уж было подумала… но все равно уточню. – Он не бессмертен? От этих богов никогда не знаешь, чего ожидать. – Нет. Его сложно убить, и жизнь его будет длиться немного дольше, чем у обычного человека. – А рисунок? – На этой фреске, – поправил меня Урфин, – изображен первый лорд-протектор Кайя Дохерти. Семейное, значит. Ну, ничего, как-нибудь уживемся. В конце концов, что мне еще остается? Тисса ждала на том же месте, где мы ее оставили. Она стояла ровно, как гвардеец перед дворцом королевы, и глядела исключительно под ноги. Нашему появлению Тисса обрадовалась, хотя тут же нацепила маску безразличия. Только плоховато у нее получалось притворяться. – Мы возвращаемся? – шепотом поинтересовалась она и тут же предупредила: – Леди не посещают это место. Я так понимаю, местные леди вообще предпочитают не высовывать нос за пределы собственных покоев. Ничего, постепенно перевоспитаем. Я прямо чувствую в себе безудержное желание изменить мир. Надеюсь, он выдержит.