И узкий стек в руке, как узкая же шпага в посеребренных ножнах. Борзые мечутся под ногами коня. Я не ревную… ну почти. Все-таки знание – это одно. Эмоции – другое. И третье – понимание собственного места на этом празднике жизни. Вроде бы и на вершине, но все равно в стороне. Леди оборачивается, улыбаясь. Не мне, но кому? Какая разница? Она не интересна Кайя. – Мы вернемся к полудню, – обещает он. – Здесь безопасно. Иза… …поняла, будь хорошей девочкой и слушай Сержанта. Всадники уносятся в степь. Мне же остается смотреть, как стелются, сливаясь с ковылем, тени. Мы остаемся. Среди костров, с которыми играет ветер. Среди слуг и собак, одинаково к нашей светлости безразличных. Зачем я здесь? Потому что мне положено присутствовать. Улыбаться. Отвечать поклоном на поклон. Иногда перебрасываться парой слов с незнакомыми людьми, не слишком-то желающими разговаривать со мной. А с другой стороны, когда я еще из замка выберусь? Здесь воздух все еще соленый. А сквозь травяные космы проглядывает темная земля. И Гнев ступает мягко, крадучись. Послушен моему желанию, он переходит на рысь, затем – на галоп. – Леди собралась доехать до солнца? – интересуется Сержант. Он держится слева, близко, но не настолько, чтобы мешать. Остальные – растянулись полукольцом. – Только до горизонта. – Не стоит уходить далеко. – Сержант привстает на стременах и оглядывается. Я повторяю фокус. Степь да степь кругом… наш лагерь – точка по другую сторону горизонта. Ощущение абсолютной свободы. Впервые, пожалуй, за все время. Стоит приказать Гневу и… – Нам лучше вернуться. – Это не приказ, и если мне захочется углубиться в сизо-желтое море, Сержант просто последует за мной. До горизонта ли, до солнца или той невидимой мне границы, за которую нельзя переступать. Свобода – это всегда иллюзия. И мы возвращаемся. Едем в другую сторону. Снова возвращаемся. Пьем травяной чай, который варят в котле над костром. Чай пахнет вишней и сосновыми шишками, на поверхности плавает тонкая пленка смолы, но вкус соответствует месту. К чаю подают треугольные хлебцы с чесноком и сыром. Остро. Вкусно. Гнев разделяет мое мнение. – Сиг, может, сыграешь? Я почти уверена, что получу отказ, но Сиг пожимает плечами. Его голос перекликается с клекотом сокола, словно дуэтом поют. На ржавый кабассет надет венок. Холодный взгляд, отточенный, как шпага. В груди бушует ярость и отвага – Он пес войны, точней, ее щенок…[4] Это не совсем то, чего я ждала, но, надо признать, – в настроение. И Сержант, который неодобрительно хмурится поначалу, лишь вздыхает. – Это наемничья песня, леди, – поясняет он. Пускай. Я слушаю. И другую тоже… третью. Эти песни отличаются от вчерашних. Но мне они по вкусу. И люди подбираются ближе. Когда же Сиг не без сожаления откладывает мандолину, я говорю ему: – Спасибо. Он кланяется, приложив раскрытую ладонь к груди. – Может, леди поделится еще одной историей из вашего мира? Почему бы и нет? Времени, подозреваю, у меня много. «Макбет»? Или вовсе не Шекспир? «Юнона и Авось»… ты меня на рассвете разбудишь. Жаль, что петь не умею. Но Сиг ловит слова на лету, и музыку подбирает. Хороший у него голос, ничуть не хуже, чем у Гийома. …я путь ищу как воин и мужчина… …принесите карты открытий в дымке золота…{69} Почему-то становится грустно. Как будто достигнут предел, но какой – не понимаю. И Сержант, нарушая паузу, предлагает: – Может, вы хотите еще покататься? Хочу. Надо же чем-то себя занять от дурных мыслей. Это не ревность, а что – не знаю. И снова летим, на сей раз против ветра. Гнев проламывает воздух, я же глотаю его, продымленный, просоленный, желая напиться досыта. Охотники возвращаются затемно. Их приближение выдают собаки. И люди, стянувшиеся к большому костру, разом вспоминают, что их здесь быть не должно. Моя история – вторая за сегодняшний день – обрывается. И Ромео остается жив, пусть и разлучен с несчастною Джульеттой. Охота была удачной – к кострам выносят туши носорогов, только не африканских, а шерстистых.{70} Звери огромны и страшны даже мертвыми. Рассмотреть подробней не получается: разве нашу светлость оставят без вечерней порции яда? – Ваша светлость, – леди Лоу поклонилась, – можете поздравить нас с успешным завершением охоты. Надеюсь, вы также неплохо провели время. – Будьте уверены. – Уверена. И очень за вас рада. Она очаровательно вежлива, и я уговариваю себя успокоиться. В конце концов, я и вправду неплохо провела время: почти добралась до солнца, поймала ветер, вот только историю недорассказала. Может, переписать Шекспира и сочинить иной финал? Ромео остается жить, и Джульетта сбегает с любимым, чтобы… Кайя перехватывает поводья Гнева и, накренившись в седле, целует меня в щеку. От него пахнет вином и кровью, поровну. Его переполняет хмельная энергия, и я хотела бы порадоваться вместе с ним, но пока не научилась притворяться. Кайя отстраняется. – Что случилось? Промолчать? Соврать? Он увидит, да и… ложь ни к чему не приведет. – Кайя, – на нас смотрят, но вряд ли слышат, – я не игрушка. Меня нельзя вытаскивать из коробки только тогда, когда тебе хочется. Понимает. Не сразу, но понимает. И радость его меркнет. – Там было небезопасно. – А здесь я чувствовала себя собакой, которую заперли, чтобы под ногами не мешалась. Этого уже говорить не следовало. Мы не ссоримся, нет. Скорее, это похоже на разлом, причиняющий боль обоим. Возвращаемся в город. Рядом, но порознь. И, кажется, многие это замечают. Глава 40 ПЯТЬ, ШЕСТЬ, И ТОЧКА