– Видите? – Он указал на берег, который проступал из темноты. – Там слишком тихо. Этот город нужно раскалить, чтобы люди очнулись. Чтобы увидели наконец чудовище. Ваш выстрел его разбудит… – За что вы так его ненавидите? Кайя Дохерти подошел к жене, заслонив ее ото всех. Удобная мишень. Большая. – Ненависть? Отнюдь. Где-то мне его жаль. Я просто хочу изменить этот мир. Юго многое мог бы рассказать о том, как меняются миры. Но разве его спрашивали? Наниматель, как и все до него, свято верил в собственную правоту. Пусть их. Задача Юго – вовремя нажать на спусковой крючок. А что до остального, то… все почему-то забывали о цене. День шестой. Вчерашняя непогода за ночь переродилась в бурю. Я с замковой галереи смотрю за черным морем, которое рвется к берегу и, не сумев сдержать себя, разбивается в кровь. У моря кровь соленая. В этом оно близко с людьми. – О чем думаете, леди? – Майло забрался на подоконник с коленями и, приклеившись к стеклу, глядел на бурю с жадным любопытством, которое свойственно лишь детям. О чем я думаю? Не знаю. – Смотрите, корабль! – Майло тычет пальцем в белую щепку на горизонте, что отделяет темное небо от темной воды. – Сейчас разобьется! – Или нет. Майло уже не слышит. Он увлечен кораблем, который дерзнул бросить вызов буре, и не замечает моего ухода. Мне страшно: я никогда еще не судила людей. Я не сумею. Кто я, чтобы определять: виновен человек или нет? И если от моего слова зависит чья-то судьба, то как сказать правильное слово? Но нашу светлость ждут в Зале Суда. И Магнус долго, нудно рассказывает о том, что мне предстоит сделать. Семеро. Непредумышленное убийство в трактирной драке. Смягчить приговор… Паренек переступает с ноги на ногу. Он боится Кайя, меня, Высокого Совета, собственной тени, которая дергается, словно припадочная. И даже будто бы не слышит. А поняв, что вместо виселицы его ждет три года на каменоломнях, падает на колени, благодаря. Незаконная работорговля и преступный сговор. Оставить без изменений. Трое. Держатся уверенно. Говорят тихо, но так, что я слышу каждое слово. Наша светлость должна понять, что некоторые обвинения суть клевета… и не отправит на смерть людей невиновных… Отправит. Мне тошно: я никого никогда не приговаривала к смерти сама. Но ярость Кайя – лучшая поддержка. Многоженство. И сутуловатый лысый мужичок, который выглядит совершенно несчастным, он словно не понимает, как сюда попал. Он не стал бы ничего просить, а вот жены… все пятеро рыдают. Многоженец отделывается штрафом. – Ты все делаешь верно, – шепчет Кайя. Надеюсь. Мошенничество… снова убийство, на сей раз из ревности… Я делаю так, как сказано, но каждый раз все равно боюсь оступиться. Цена – чужая жизнь. Последнее дело. Она ни о чем не просит, эта женщина с блеклым лицом и мертвыми глазами, точно заранее смирившаяся с участью. Смотрит на собственные руки, на кандалы и цепи. И я не знаю, что делать. Магнус сказал решать самой. Она убила мужа, и ни о каком состоянии аффекта речи не идет. Она напоила его и, привязав к кровати, истыкала ножом. А после сама вышла к страже. Созналась. Но если все так просто, то… Я снова и снова просматриваю бумаги, пытаясь найти ответ на вопрос, и понимаю, что никто его не задавал. Значит, придется мне. – Скажите, зачем вы это сделали? Она вздрагивает, но упорствует в молчании. – Он вас бил? Кивок. – Поэтому? – Нет, – голос у нее неожиданно громкий, – он… он продал наших детей, леди. – Вы обратились с жалобой к гильдийному старшине? – Кайя нарушает молчание. – Да. Он сказал, что я ошибаюсь. И мои дети… умерли. Все трое. Он сам тому свидетель. Я пошла в храм, но… зачем отдавать вам то, что я сама могу сделать? И как мне быть сейчас? Кайя молчит. Магнус тоже. Совет ждет – шакалья стая, готовая растерзать меня. И, словно со стороны, слышу собственный голос: – …три года рабства… Совет недоволен. О нет, Совет в ярости. И Макферсон встает: – Ваша светлость, ваша супруга не понимает, что создает прецедент. Женщина подняла руку на мужчину и осталась безнаказанной! Это возмутительно! – Моя супруга сказала свое слово. Кайя поднялся и обвел зал таким взглядом, что возмущение как-то быстро улеглось. – И это слово будет исполнено. Как и все другие слова, которые она скажет во время моего отсутствия. Ох, чувствую себя… нехорошо так себя чувствую… свежим кормом для белых акул. – И ослушание будет приравнено к измене. Спасибо. Я понимаю, что главное – создать правильную мотивацию. Возможно, если хорошенько побить их палками, то они полюбят нашу светлость как миленькие. Кайя подает мне руку, и мы покидаем зал. Стараюсь идти с гордо поднятой головой. Розу Тисса нашла на кровати. Нежный цветок, перевитый пурпурной лентой. И записку: «Вы жестокосердны, милая леди. Но тем ярче разгорается пламя любви. Молю вас лишь о благосклонном взгляде. Разве это много?» Записку Тисса отправила в камин. А вот обидеть розу рука не поднялась. Мы вдвоем. И время уходит тонкой струйкой песка. – Ты все-таки уезжаешь? – Да. – Надолго? – К зиме вернусь… зимой не воюют. До зимы два месяца. Слишком много, чтобы выдержать, но я сумею. – Мюррей пытается закрепиться на берегу. А города ненадежны. И если вспыхнет мятеж, мы потеряем переправу. Я должен быть там. Ничего не понимаю, но на Мюррея зла. Не мог погодить месяц-другой? Или вовсе до весны… – Не печалься, сердце мое. – Кайя ловит руку в кольцо браслета. Две половинки смыкаются беззвучно, не оставляя шва. – Это тамга. Принадлежность к дому. Ее надевают детям, чтобы защитить их, если вдруг потеряются… или сбегут. – Я не собираюсь теряться. И сбегать тоже.