День первый. Второй. Третий и четвертый. Кайя путается, до того они похожи друг на друга. Перемены должны быть, но перемен нет. Сыпь распространилась по телу, но и только. Цвет ее оставался прежним – гнойно-желтым. Без крови. Главное, что без крови. Ее и так почти не осталось. Всякий раз, вскрывая вены, Кайя убеждал себя, что этот раз – точно последний. И жар спадет. Держался. Пятый и шестой. Седьмой. Изменений нет. Кайя снова заперт, старые шрамы зудят, но эти стены головой не прошибить. Сейчас он и близко не представляет, что именно надо делать. На глаза попадается лист бумаги. Кайя не рисовал уже… давно. …и снова берег. Желтая лента вдоль синей. Замок. Настька. – Не приходи сюда, – говорит она, выливая воду в ямку. Песок чернеет, и Настька руками вымешивает его, как тесто. – Лучше там будь. – Я… я хотела попросить прощения. Сажусь рядышком. – Я тебя предала. Дважды. И я бы все исправила, но не знаю как… – Ты исправила. – Нет, тот человек… – Он тоже умер. Давно уже. – Настька вытирает пот со лба, оставляя грязевые разводы. – Не сиди здесь. Тебе туда надо. Я пытаюсь уйти, но не знаю куда. Берег, берег… верба полощет зеленые листья. И снова берег с Настькой. Замок почти достроен. А у меня в кармане разноцветные стеклышки лежат. – Держит, – признаюсь я. – Извини. – Я умру? – Не знаю. Я не поняла, кто из этих двоих – Настька или Кайя – мне ответил. Отвратительная честность. Но река исчезла. Зато я вижу комнату. Цвета резкие, до головной боли – ее мне только для полного счастья и не хватает. Я в кровати. Кайя… рядом. Сидит на полу, опершись на угол камина. На колено положил доску и что-то увлеченно пишет. Или нет – рисует. Я наблюдаю. Сейчас Кайя снова другой, и нынешний, пожалуй, мне нравится. Он мне весь нравится, но о таком здесь говорить не принято. А если я умру? Так и не сказав? И что изменится? – Ты проснулась? – Он реагирует на взгляд. – Пить хочешь? Ужасно. Ощущение, что я пуста. Наверное, опять кровь пускали. Мерзкая процедура, причем, кажется, Кайя она куда более неприятна, нежели мне. Но после кровопускания становится легче. – Что ты рисуешь? – Тебя. Лучше бы пейзаж. Или натюрморт из кота, рыбьей головы и трех яблок. – Зачем? Он не собирался отвечать – я почувствовала это, – но потом передумал. – Мне кажется, что так я привяжу тебя к миру. – Дашь посмотреть? – Сегодня у меня не хватает сил, чтобы держать голову. Кайя помогает напиться. Он выглядит помятым. Уставшим. Он вообще спит? Не знаю. Вряд ли, если всегда рядом. Да и кровать нашей светлостью прочно оккупирована. На коврике у двери? Коврик, кстати, так и не положили. И дверь заперта прочно. Но спрашивать не стану. Как-то неудобно. Мы смотрим рисунки. Их много, и у Кайя определенно талант, только все равно он безбожно льстит. Я слишком красивая, если быть объективной. Но я больна, и к бесам объективность. – Есть что-то, чего ты не умеешь делать? – пытаюсь шутить, хотя снова жарко. Его совершенство угнетает. – Беречь близких людей, – подумав, ответил Кайя. – Рисовать легче. И все легче. Тут я с ним согласна. Сегодня мне не хочется шутить. – Кайя, – мне нравится называть его по имени, – а куда уходят люди после смерти? В вашем мире. У нас верят, не все, но многие, что душа бессмертна… – Это так. – И что если хорошо себя вести, то попадешь в рай. Это такое место… – …где нет войны… Что ж, куда более конкретное описание. Его рука ложится на лоб, и сегодня она невыносимо тяжела. Еще немного, и кости треснут. – Иза, не пугай меня, пожалуйста. – Мне самой страшно. – Я хватаюсь за его руку, пытаясь удержаться на краю. – Если я умру, то я встречусь с ней… по-настоящему… – С той девушкой, которую ты зовешь? Что с ней произошло? Рассказать? Кайя перестанет уважать меня. Но, в конце концов, кому исповедоваться, как не богу? Вместо этого я прошу: – Не отпускай меня, пожалуйста. Девять. Десять. Одиннадцать… или уже двенадцать. Изольда слабеет. Резать больше нельзя, а с жаром она не справляется. О болезни говорят все. Шепотом. И этот шепот Кайя все равно слышит. В нем злорадство. И надежда, которая (Кайя запрещал себе думать о таком), возможно, сбудется. Нет. Изольда не умрет. Если крепко в это верить, то… что стоит вся его сила, если он не в состоянии спасти одного человека? Убить – да. Спасти – нет. Безумие. Она почти все время в забытьи, но так не легче. Изольда говорит с кем-то, а Кайя не способен разобрать слова. Ждет. Рисует, заполняя угольными линиями белые листы. Тринадцать. Она приходит в сознание ненадолго, урывками и словно не замечая выпадений. Кайя не говорит. Он просто рад, что Изольда возвращается. – Настя умерла. Из-за меня. Была река, то самое место, где вода отступает за полосу песка. И старая ива все еще выгибается, цепляясь корнями за обрыв. Был замок и синее ведерко. Настька таскала воду, я – месила песок. Он вышел из леса, серый волк в человеческом обличье. Мы не испугались. Рядом – дачный поселок, и этот человек, наверное, оттуда.