Нет! Меня стошнит, если это Вадик. Хотя меня и так сейчас стошнит, но это уже детали. Сделав усилие, я повернула голову влево. Перед носом возникла стена. Брутальная такая стена. С бугристыми валунами и серой прожилочкой строительного раствора. От нее даже пахло влажным камнем. В нашей с Машкой квартире нет таких стен. А где есть? Ох, чувствую, жизнь готовит сюрпризы. Поворачивать голову направо оказалось сложно. Поворачиваясь, я застряла носом в складке не то простыни, не то одеяла. Почему-то мехового, с длинным чесучим ворсом. Но все-таки у меня получилось. Справа стены не было. А комната была. Небольшая такая. Где-то видела я вон тот стол. И кресла сурового аутентичного вида. И доспех, который опасно накренился, и даже кота, забравшегося в шлем. И того типа, который, насвистывая, мыл пол. Тип был полуголым, мускулистым и довольно симпатичным. Вот только спину его покрывали длинные тонкие шрамы. Если считать, что оные мужчину украшают, то тип был разукрашен, как президентская елка перед новогодними праздниками. А вот пол он драил профессионально и с немалым энтузиазмом. Хозяйственный, значит. Вспомнить бы еще, как его зовут… Незнакомый мужчина в незнакомой комнате – весьма интригующее начало дня. Тип бросил тряпку в таз, поднялся, смачно потянулся – аж кости захрустели – и почесал пятерней светлый затылок. Вот тут-то память и вернулась. В полном объеме и немалых подробностях. Я не застонала – на стон силенок не хватало, – но лишь заскрипела зубами. Надо полагать, достаточно громко, если он обернулся. – Иза?! Я. Кто ж еще? – Иза, слава Ушедшему, хотя ему и плевать, но ты очнулась. И я, знаете ли, рада. – Пить хочешь? Хочу. Зверски. Только сказать не могу. Я и моргаю-то с трудом. Но Урфин понял. – Сейчас, милая. Но сначала мы тебя перевернем. «Мы» – это он и кота считает? Или меня? Я себя точно не переверну, потому что я себя не чувствую. – Если будет больно, то… Боли не было. Вообще ничего не было, даже спины. Урфин меня усаживал, подкладывая под спину подушки, выдавливая их неким подобием ложемента, но мне было, честно говоря, плевать. Пить пришлось с ложечки. – Вот так. Умница. Люблю доставлять людям радость, знать бы еще, по какому поводу. – Легче? – Умг, – говорить все равно не получалось. – Вот и чудесно. Сейчас, если не возражаешь, я оденусь. А то как-то двусмысленно получается. Ну да. Я голая. Он полуголый. Вдвоем наедине… и кот тому свидетель. Недаром он следит за нами с таким неодобрением. – Ты уж извини, но в кружевах убираться неудобно. А твой супруг категорически не способен порядок поддерживать… Урфин, подхватив таз с водой, – все-таки странное занятие, ну да я уже поняла, что здесь увлечения у людей крайне своеобразные, – вышел. Вернулся он быстро и без таза. – Кайя скоро вернется. – Умг. – Кажется, я освоила первое слово. – Мгу. Ага. Если так и дальше пойдет, то изъясняться я буду знаками. Хотя нет, не буду, пальцы не шевелятся. – Иза, не спеши, – попросил Урфин, одеваясь, – ты долго болела… – К-как? – Как долго? Ну… две недели. Сколько? – И еще неделю спала. То-то я себя выспавшейся, отдохнувшей ощущаю. Это же получается, что… я попыталась сосчитать. Почти месяц в постели? И скоро свадьба? А у меня платье не готово! Нет, стоп. Не о том думаю. – Ты очнулась. – Рука Урфина легла на лоб. – Жара нет. Сыпь прошла. Значит, все хорошо… Вот только голова гудит, рук-ног не ощущаю, говорить не могу и выгляжу, должно быть, как лягушка, которую трактор переехал. А так да, все хорошо, просто великолепно. – Я… – Ты жива. Это главное. Кажется, я расплакалась. Урфин вытирал слезы манжетами рубашки, а я не ощущала прикосновений, и от этого было страшно. Я жива, но… что, если я останусь такой навсегда? К счастью, я ошибалась. Умрет… не умрет… умрет… К сожалению, ног у мухи было лишь шесть, крыльев два, и гадание получалось недолгим, предсказуемым. Юго откладывал мушиное тельце на подоконник, к другим, которых собралось изрядно, и вновь выходил на охоту. Тоска. Наниматель молчит. Юго умеет ждать, но лишь когда в ожидании имеется смысл. Наверное, для нанимателя он был, однако тот не спешил делиться. Оставалось слушать. – …на всякий случай я заказала два платья. Конечно, не черное. Черный старит. Но вот темно-лиловое с аметистами, полагаю, вполне будет соответствовать моменту… Муха села на стекло. – …и вряд ли траур так уж затянется… Юго растопырил пальцы, готовый к броску, но взмах веера – как же его раздражали местные веера и тупоголовые овцы, хотя последние были полезны любовью к сплетням – потревожил свечи. Теплый воздух качнулся, задев тончайшие волоски на мушином теле. И она улетела. – …но платье, конечно, простенькое… меня уговаривали на фижмы.{49} Или еще ткань поменять. Бархат выглядит просто очаровательно, особенно эти крохотные жемчужины-слезки по лифу, но ты знаешь, я подумала, куда я его потом надену. Мой-то еще долго проживет. А лиловое и без траура… Муха вернулась. Она ползла по металлическому ребру, отделявшему ячейки витража. И Юго при желании мог бы разглядеть отражение щебечущей дуры. Но внимание его было всецело сосредоточено на насекомом. Чтобы охота была успешной, не следует отвлекаться от цели. – …и дюжина роз из черного муара как символ нашей глубокой утраты. Живые обошлись бы дешевле, но здесь, милая моя, нельзя экономить. Их светлость будет внимательно смотреть, кто и как выражает… Бросок. Неслышное касание к стеклу. И муха жужжит в кулаке. Юго сдерживает смех и, перехватывая муху за крылья, начинает гадать наново: умрет? Не умрет? Не скажу, что выздоровление протекало быстро. Через сутки я научилась держать голову и более-менее внятно разговаривать. Через двое – сидеть, опираясь на подушки. На пятый день смогла несколько секунд удерживать руку на весу. Руки у меня оказались безумно тяжелыми. А Кайя утверждал, что это – иллюзия. Руки легкие. И сама я – пушинка. Надо только терпения набраться. Но где его взять? Я не младенец. Мне… мне неудобно оттого, что Кайя видит меня такой. Что он вынужден меня носить, купать, одевать и раздевать. Кормить, потому что ложку в руках я не удержу, а если удержу, то всяко не управлюсь. Я пробую сама. Сесть. Встать. Упасть… ну почти – Кайя не позволит упасть. Он всегда рядом, словно вообще не спит. А если и засыпает, то чутко. И вахту передает коту. Тому достаточно лечь мне на колени, и этот неподъемный живой вес удержит меня от глупостей. В их понимании. Не в моем. И я совершаю очередную попытку удержаться на ногах. Попытка проваливается. Я мешком оседаю на пол, готовая разрыдаться от злости. – Иза, ты самая упрямая женщина, которую я встречал. – Кайя садится рядом и укрывает меня одеялом. Он боится, что я простыну. Или поранюсь.