Я попыталась представить, как говорю Кайя, что готова видеть его в спальне исключительно по субботам и не позже полуночи. Смешно? Нет. Он ведь примет все как есть. И будет являться в назначенное время за законной подачкой. Унизительно. Подло. Но законно. Ингрид же, отвернув зеркало к стене, поинтересовалась: – Что бы ты хотела надеть к ужину? Наниматель приказал сидеть тихо. До свадьбы. Свадьбы Юго любил. Шумно. Весело. И людей много. Когда много людей, то легко затеряться. Юго и терялся, потом находился, играя в прятки с самим собой. С недоучкой играть стало скучно – он отказывался видеть Юго. Обиделся, наверное. Или совсем растерял силу. Юго хотел было подбросить ему амулет-другой, но передумал: все-таки вдруг маг не такой глупый? Нет, Юго придумал забавную шутку, которая никак не нарушает запрета. До свадьбы ничего не случится. Но никто не предупреждал, что ничего не должно происходить во время оной. Тем более что свадьбы в этом мире отличались варварским размахом. И гости собирались на удивление разные. Те, которые в замке, были скучноваты. Но вот на заднем дворе собрались замечательные люди. И Юго скользил меж костров, останавливаясь, чтобы послушать разговоры. – …а я и говорю, что ни хрена из этого не выйдет. – От рыцаря разило луком, пивом и мочой. Запах этот прочно въелся в шерстяную рубаху, некогда нарядную, но выцветшую, с поблекшей вышивкой и излишне тесную в плечах. – Сначала раба в таны, потом первую встречную девку в жены… Рыцарь говорил громко, с вызовом, но желающих одернуть его не находилось. У костра собралось изрядно таких же, родовитых, но обнищавших, смешных с точки зрения Юго. Эти люди хвалились памятью предков, забывая, что сами они – ничто. Юго мог бы рассказать, как тяжело быть ничем. Но он слушал, запоминая. Никогда не следует сбрасывать со счетов общественное мнение. Жаль, прессы здесь нет… или помочь миру изобретением? Юго пока сомневался. – …а там и вовсе под Мюрреев пойдем, – довершил речь славный рыцарь и громко срыгнул. Юго запомнил его герб – разделенный на четыре части щит с медведем, тремя монетами и звездой. Шутить, так над всеми. – Так и будет! – подал голос светловолосый паренек. Он сидел, закинув ногу за ногу, чтобы всякий, кто подошел к костру, видел новенькие шпоры. Паренек, получив рыцарское звание, чувствовал себя взрослым и могучим. – Вон на переправе назревает. Юго мог бы убить его, не вставая с места. – Так там всегда назревает. – Этот сед и молчалив. Лицо, некогда поврежденное ударом булавы, кажется скроенным наспех. Сросшееся веко, расщелина рта и вывороченная, раздутая щека. – Месяцок-другой повоюем… Этот знал о войне больше остальных, пожалуй, он и Юго чуял, оттого поводил головой, не то прислушиваясь, не то принюхиваясь. – А ты, Гуннар, поукоротил бы язык. – Что, хочешь сказать, неправду говорю? – Гуннар ударил кулаком в грудь и сам едва не упал от удара. – Да любого спроси! Чего ответят, как думаешь? А то и ответят, что свадьба эта – позор! – Согласен, дураков ноне много развелось. – Сам умный, да? – Опытный. – Седой таки прищурил единственный глаз, точно пытаясь разглядеть нечто, иным недоступное. – В их дела лезть – себе дороже. И ты, Бойд, запомни: если долго пинать спящего медведя, он проснется. Юго эти слова заставили задуматься. Кажется, он начал понимать идею нанимателя. И эта идея Юго нравилась. Редко когда люди подходят к делу с должной фантазией. Пожалуй, Юго поможет. Пусть уж свадьба и вправду запомнится людям. Ужин… Ужин званый на шесть персон. Ура! Меня выпустили к людям! Точнее, людей ко мне. Круг близкий, я бы сказала – семейный. Наша светлость в платье из тонкой красной шерсти, которое после сегодняшней примерки кажется на редкость неудобным. Ингрид при прежнем сонном своем образе. Их светлость старательно держится подальше от нашей и взглядов избегает. Вид при этом совершенно несчастный, прямо тянет подойти и погладить. Я и попробовала – на ментальном уровне, который сегодня спокоен, как небо над Аустерлицем, но заработала лишь растерянный взгляд. Ладно, дразнить не буду. Вторая светлость, сиречь дядюшка Магнус, бодр и счастлив, как Винни-Пух, дорвавшийся до Кроликовых запасов. Ест он руками, вытирает пальцы о скатерть и говорит с набитым ртом, чем немало смущает Тиссу. Она вообще смущается легко, то вспыхивает, то бледнеет, то вдруг принимается губы кусать, сдерживая смех. По-моему, Магнус нарочно старается. И я догадываюсь для кого. Урфин какой-то не такой, как обычно. Не сказала бы, что мрачен, скорее уж задумчив. Отвечает невпопад, словно вообще не здесь находится. Медитирует над куропаткой – ощущение, что пытается от несчастной птицы чистосердечного признания добиться. Поговорить бы с ним наедине… подозреваю, что его тараканы почти столь же жирны, наглы и безумны, как те, что в голове у Кайя. И если мне нужен адекватный муж – а он мне нужен, – этих двоих придется мирить. Психиатром я еще не работала… Да и заглянуть в голову Урфина не получается. Вообще ни в чью, кроме Кайя, не получается. – Что, ласточка моя, свадьбы не боишься? – Взгляд у дядюшки лукавый, сказала бы, что пьяноватый, но вот диво – Магнус пришел трезвым и пить не пил. Притворяется, значит. – А чего бояться? – отвечаю я. – И правильно. Нечего. Ты у нас красавица… вот все пусть и увидят. Кажется, Кайя эта мысль пришлась не по вкусу. Ревнует? Улыбается, конечно, но я-то вижу. Или дело не в ревности, но в нежелании выпускать меня из подземелья. Если так, то наша светлость против! Вот только кто ее слушать станет? – А ты, – дядюшка переключает внимание на Тиссу, – птичка-невеличка, приглядела себе жениха? Очи долу. На щеках румянец. Пальчики дрожат, а голос слабый, испуганный. Интересно, чья это была идея? Подозреваю, что дядюшкина. Наверное, ему нравится свадьбы устраивать. – Я подчинюсь воле их светлости. По-моему, их светлости это меньше всего надо. У них сейчас другим голова занята – могу сказать об этом со всей определенностью. – Тю, так и подчинишься? Кивок. Румянец крепчает, и даже Ингрид вываливается из сонного состояния, чтобы сказать: – Это разумно. – Да неужели? – Магнус отправляет в рот кусок фаршированной щуки. – Конечно, если разумно – тогда да, не поспоришь. Только не их светлость с твоим мужем жить будет. Тисса окончательно теряется и замолкает. Ингрид откровенно дремлет, а Урфин наконец возвращается из царства грез, чтобы спросить: – Иза, ты верхом ездила? – Да. Я на конюшне росла, так что лошадок не боюсь. И сейчас бы с удовольствием прокатилась. Вот только не выпустят же… – В дамском седле? – уточняет Урфин. Это которое неудобное? И боком? И еще крюк торчит, чтоб ножку изящно ставить? Я видела такие седла в музее. Нет уж, на подобное я не подписывалась. Я себе дорога как память о прожитых годах. Хотя, как говорится, возник закономерный вопрос: – А зачем мне? Магнус крякнул и для разнообразия воспользовался салфеткой. Тисса покраснела еще сильней. Ингрид же сделала вид, что ее здесь в принципе нет. С каких это пор верховые прогулки вызывают у людей эмоции столь сильные? – Ласточка моя, – голос у дядюшки добрый-предобрый, сразу начинаю подозревать неладное, – что ты знаешь о свадьбе? Ну… мужа знаю. По-моему, уже достаточно. Про плащ еще что-то такое Кайя говорил, хотя мысли у меня, помнится, во время этого разговора витали в иных плоскостях. Корону вот примеряла. Про плащ и корону я сказала – все-таки, как понимаю, в этом суть. И вздох Магнуса подсказывает, что ряд существенных подробностей прошел мимо. Что сказать, сама виновата, могла бы проявить любопытство. Зато у Кайя голос вдруг прорезался: