Но все не то. Я нахожу что-то подходящее ко всем нарядам, кроме моего особенного. И когда я отчаиваюсь, старичок открывает глаза. Он смотрит на меня долго, как-то совсем уж пристально, затем подзывает помощника – кряжистого бородача, скорее похожего на бандита, чем на ювелира, – и что-то ему говорит. Со старичком пытаются спорить, но спор угасает быстро. Мы ждем. Старичок – закрыв глаза. Я – в готовности разрыдаться уже по вполне очевидной причине. Ожидание заканчивается с возвращением бородача. Он несет не очередной сундук, но шкатулку самого простого вида и держит ее не то чтобы брезгливо, скорее с недоумением. А мне любопытно. Я даже про слезы забываю, до того любопытно. Старичок берет шкатулку в руки, баюкает, гладит и протягивает мне. Внутри ее – нечто тонкое, неимоверно хрупкое. Но я все-таки решаюсь взять это в руки. Это ожерелье будто сделано изо льда. Сложное плетение нитей и редкие, некрупные, но совершенной огранки камни. – Дешевка, – бормочет бородач. А мне плевать. Это именно то, что я хотела. Старик улыбается. Он доволен, а я просто счастлива. – Спасибо, – осторожно возвращаю ожерелье в шкатулку. Старик кивает и поднимается, чтобы уйти. – Погодите. У меня к вам одна просьба… – Идея приходит внезапно. – Вы не могли бы сделать… Он слушает внимательно и отвечает: – Послезавтра. Кайя соврал: склеп открывался на море. Пара морских змей, вытесанных весьма грубо, охраняла кованые ворота. Сырой воздух и соль, которая скапливалась в пещере, разъедали металл, и ворота приходилось менять довольно часто. Последние поставили двенадцать лет тому. И с тех пор Кайя обходил это место стороной. На соляном полу оставались следы. И звуки разносились далеко, будоража покой мертвецов. Ворота открылись с протяжным скрипом, и море, отозвавшись на голос, хлестануло волной скалу. От ворот до входа – три шага. И тяжелый засов, казалось вросший в дерево. Лестница с широкими грубыми ступенями. Темнота. Факел загорается не сразу, чадит и воняет, и пламя трепещет. Сполохи скользят по стенам, выхватывая пустые ячейки. Осталось всего десятка два. И через пару сотен лет придется закладывать новую шахту. Но это уже будет чужая проблема. Два пролета. Факел все-таки гаснет, но здесь сложно заблудиться. И белесые пятна мрамора. У дальней плиты – Кайя скорее чует, чем видит, – ветка лилий, и, значит, дядя все еще приходит. Но лилии лучше, чем головы. За этой нишей – пустая, которую Магнус охраняет свято, правда, уже не спешит занять ее до срока. Кайя останавливается у первой в череде могил. – Здравствуйте, мама. – Плита влажная на ощупь. Шрамы букв читаются под пальцами. – Извините, что давно не заглядывал, но… вряд ли вы заметили. Хотя если все-таки заметили, то извините. Не стоило сюда приходить. Не сейчас. А когда? Двенадцать лет было, чтобы с духом собраться. И то не хватило. – Ваша светлость… – К плите отца прикоснуться Кайя не решился, как и вообще подойти близко, пусть разумом и отдавал себе отчет, что отец мертв и не представляет угрозы. Но слишком жива была память. – Я пришел сообщить вам, что женюсь. И что вы вряд ли бы одобрили мой выбор, но в кои-то веки мне больше не нужно ваше одобрение. Каждое слово давалось с трудом. – И что когда у меня появится сын, я не повторю вашей ошибки. Я не стану обвинять его в собственных несчастьях. Тишина. А чего он ждал? Ответа? Ответ отца Кайя мог бы представить в мельчайших деталях. Каждое слово. Интонация, что режет больнее слов. Взгляд, под которым остро ощущаешь собственную ничтожность. Гранитный клинок чужой воли, вскрывающий разум. Бесполезность сопротивления. И вопрос, на который до сих пор нет ответа: за что? Не следовало приходить. И уж тем более не следовало сбегать, поджав хвост. У ворот ждал Магнус. Он держал охапку лилий, бутылку вина и связку толстых восковых свечей. – Мириться приходил? – поинтересовался дядя. – Или проверял, на месте ли мой братец? Ну да, с его паскудным характером и воскреснуть станется… Кайя мотнул головой и отмахнулся, но от дяди не так просто отделаться. – Садись, – Магнус указал на скамейку, спрятанную за змеиной спиной, – и выпей. Полегчает. Вино было кислым, но и вправду слегка полегчало. Во всяком случае, речь вернулась. – Думаешь, он слышал? – Кайя очень на это надеялся. – Ну… как знать? – Если слышит, то бесится. Хорошо бы. – Может, и так. А может, и нет. Совсем туго приходилось? Еще один отложенный разговор. И можно не отвечать, дядя не будет настаивать – до сих пор он избегал задавать вопросы о том времени – но, вероятно, пришла пора. – К тому, как обычно… я привык. Научился зализывать раны. Выталкивать из памяти часы и дни, когда он был рядом. Жить, улавливая те минуты, когда его все-таки не было. Минута – порой достаточно, чтобы отдохнуть. – Потом… он решил, что я виноват. Она умерла от простуды, а виноват все равно я. Мы на границе стояли. А он вызвал вдруг. И не объяснил почему… и уже потом не отпускал. Мать не вмешивалась. Она ведь никогда и ни во что не вмешивалась. – А меня не было. Кайя кивнул. Никого не было. К счастью, он достаточно хорошо изучил отца, чтобы, получив письмо, отправить Урфина к Мюрреям. Эдвард все правильно понял. Жаль, что самому Кайя бежать было некуда. – Еще немного, и я бы его убил. Или он меня, что вероятней. Вино закончилось. И надо бы уходить. Прошлое надежно заперто в склепе, и Кайя сказал все, что хотел сказать. – Знаешь, – дядя погладил восковые лепестки лилий, – я почти и не помню, что со мной было, но если о чем и жалею теперь, так о том, что вас бросил. – Но ты же вернулся. – Ну да… большей частью. Три дня. Я спокойна. Нет, честное слово, спокойна. Ну, почти. Главное, без истерик. Свадьба… подумаешь, свадьба. Это же не запуск орбитальной станции. Проехаться по городу. Постоять красиво. И помахать подданным ручкой. Они посмотрят на меня. Я – на них. И разойдемся, довольные друг другом. Ну не выгонят же меня из замка, если вдруг что-то не так пойдет? На всякий случай спрашиваю у Кайя. Он долго смотрит на меня, пытаясь вникнуть в суть проблемы, потом решает ее проверенным уже способом – сгребает нашу светлость в охапку. – Все будет замечательно, сердце мое. Верю. Наверное. Он же льстец. И предвзято ко мне относится. – Ты понравишься им. Ты до того хороша, – мурлычет Кайя на ухо, – что, будь ты чужой невестой, я бы вспомнил о своем праве первой ночи. Комплимент меня озадачивает настолько, что я перестаю бояться. – А оно у вас есть? Кайя кивает. – И часто ты… Вот оно мне надо знать? Я не ревнивая… была не ревнивая. Но Кайя расценивает вопрос по-своему.