И выставляют новую пару. – Хорошо идет. – Магнус протягивает Тиссе кулек с орешками. – Хочешь? – Благодарю, ваша светлость. Нельзя отказывать, как и показывать, что руки дрожат. Рыцарь в пурпуре заставляет коня преклонить колени перед зрителями и сам кланяется. Всем, но как будто Тиссе. – Ай, оставь ты эти титулы тем, кому без них не можется. Тисса кивнула: если их светлости будет так угодно. Страшный человек. Говорили, что все еще безумный. Улыбается вот искренне, так, что Тисса невольно отвечает улыбкой. А ведь их светлость людей пытает. Неужели не испытывает при том душевных терзаний? Верно, не испытывает, потому как на истерзанного вовсе не похож. И тан станет таким вот? Будет ночью в подземельях допросы вести, а днем над Тиссой потешаться? Ну или не совсем так – спать ему тоже когда-то надо, но в остальном верно. И еще воображает, будто бы эта позорная должность должна Тиссу впечатлить. Мерзко! Рыцари столкнулись, ломая копья. Два белых стяга повисли под щитами. Ничья. Второй разъезд. И тан де Монфор направляет коня вдоль ограды. Свистят мальчишки. Дамы закрывают лица веерами, отворачиваясь в притворном смущении. – Позер, – фыркает их светлость, запуская руку в кулек с орешками, – Урфин его выбьет. – Говорят, – Тисса осмелилась возразить, потому как совсем ничего не отвечать было невежливо, а соглашаться не позволяла обида на тана, – их сиятельство устал. – Ага. И рука болит щит держать. Вчера вон надержался. Магнус чистил орехи, роняя шелуху на дорогой ковер. Но их светлости не принято делать замечаний. А вот про руку тан ничего не сказал… – Гийом это знает. И бить станет не в щит. – Это нечестно! – Точно. Но ты не переживай за Урфина, птичка. Тисса и не переживает. Просто ей, как благородной даме, отвратительна всякого рода несправедливость. И если тан действительно болен – впрочем, утром у него с обеими руками был полный порядок, – он не должен принимать участия в турнире. Победа, вырванная обманом, унижает победителя. На втором ударе Гийом де Монфор опрокинул соперника вместе с конем. – Ох ты ж… – Их светлость помрачнел. – И надо было ему мальчишку калечить… Глава 37 СОПЕРНИКИ Высокие и могущественные мормэры, таны, бароны, рыцари и дворяне, каждый из вас, поднимите, пожалуйста, вверх вашу правую руку и все вместе, как вы будете в будущем, поклянитесь вашей жизнью и вашей честью, что вы никого на этом турнире не будете умышленно поражать острием вашего меча или ниже пояса, и что никто из вас не начнет нападать на другого, пока это не будет дозволено, а также если чей-нибудь шлем свалится, то никто не прикоснется к этому рыцарю, пока он не наденет его обратно, и вы согласны с тем, что если вы умышленно сделаете обратное, то вы потеряете свое оружие и коней и будете изгнаны с турнира…{64} «Турнирная книга», Рене Анжуйский Действо было впечатляющим, хотя несколько однообразным. Рыцари разъезжались, а потом, по сигналу, съезжались, норовя проткнуть друг друга копьем. Копья были специальными, турнирными – то есть с тупым наконечником, на который еще коронка крепилась, распределявшая силу удара на несколько точек. В общем, трещало громко, разваливалось эффектно, а трупов было по минимуму. За рыцарями бодрым галопом носились турнирные служки, в чьи обязанности входило следить за соблюдением правил, а заодно уж помогать упавшим или падающим. Счет, как ни странно, велся на очки, и победитель определялся по итогам трех заездов. Копье, сломанное о щит, – один балл. О кирасу – два. О шлем – три. Правда, местные рыцари бить в шлем воздерживались, подозреваю, не из сочувствия к остаткам мозгов соперника, но из сложности цели. Падение с лошади или падение с лошадью являлось безусловным поражением. И, как мне объяснили, первый вариант менее почетен. Зато второй более травматичен. Я сама убедилась, насколько это страшно. Почему-то я видела все очень подробно, словно в замедленном времени. Вот кончик копья касается щита и трещит, но не разваливается, как должен бы. А сам щит идет в сторону, выворачивая руку. Всадник кренится, копье скользит по броне, втыкаясь в щель между пластинами доспеха. Кажется, я слышала треск разрываемого мяса. Железная бабочка на деревянном острие. Жеребец встает на дыбы, но, не способный удержаться, падает-таки, всем весом обрушиваясь на ногу всадника. Крика не слышно. Турнирный служка замирает столбом, и к упавшему устремляются герольды и оруженосцы. Машут руками. Хватают за уздцы жеребца, который поднимается быстро и не пытается сбежать, но стоит, дрожа всем телом. А пурпурный рыцарь победно галопирует вдоль ограды. Его любят. И розы падают под копыта коня, алые, как кровь на опилках. Их тотчас подсыпают. – Такое иногда случается. – Кайя мрачнеет и трет подбородок. Рыцаря – шлем его снимают, и становится видно, что паренек юн, – уносят. Он жив, и я надеюсь, что выживет. И что Урфин собьет спесь с пурпурного ублюдка. По-моему, в этом наши с Кайя мысли сходятся. А Гийом де Монфор останавливается у нашей ложи. Сняв шлем, он отвесил изящный, насколько это возможно в железе и верхом, поклон. Хорош, мерзавец. Темноволосый, кучерявенький, утонченный до изнеможения. Очи-озера, ресницы-опахала и девичий румянец на щеках. Так бы и записала в херувимы. – Победу в этом турнире, – крикнул он, и глас у сего ангелочка оказался трубным, – я посвящу вам, ваша светлость. А оно мне надо? – Вы сначала победите, – вежливо ответила я. – А потом и посвящайте. Магнус захихикал, мерзко так. А Гийом, похоже, обиделся. Ну да, он к нашей светлости со всей душой, а мы тут выпендриваться. – Будьте уверены. – Пурпурный рыцарь отсалютовал обломком копья. Уверены мы не были, и, пожалуй, скепсис подлил масла в огонь. Или просто Магнус хихикнул чересчур уж громко? Но, дернув шеей, точно металлический воротник кирасы стал вдруг тесен, Гийом заявил: – Теперь это дело чести. Если же я проиграю… Он повысил голос, и теперь его слышали не только в нашей ложе. – …то на этом же поле… поцелую сапог того рыцаря, который одержит надо мной победу… Надо же, миры меняются, а понты остаются. – …признав тем самым его славнейшим из всех рыцарей двора вашей светлости! – Я хочу на это посмотреть, – пробормотал Кайя, глядя на де Монфора почти с нежностью. Кажется, турнир потерял былую томность. – За что ты его не любишь? – Я проводила рыцаря взглядом, и пожалуй что не только я. – Да не то чтобы не люблю… Угу, скорее, стойкую антипатию испытывает. – …он действительно очень хороший воин. Из лучших. Это я сама вижу. Несмотря на воздушный облик, Гийом де Монфор знает, за какой конец копья держаться, как бы пошло это ни звучало. – Но излишне жесток с оруженосцами. Турнир шел своим чередом. И новая пара рыцарей – я с трудом сдержалась, чтобы не помахать Урфину, – сошлась в бою. Снова хруст. Обломки копий – «Гринписа» на них нет. Но обошлось без травм. Разменяв три пары, противники схватились за мечи. – Он говорит, что закаляет волю. Воспитывает силу духа. Но как-то чрезмерно, что ли. Звенели мечи. Кружились кони. В какой-то момент Урфин прижал соперника к ограде и просто приставил острие меча к горлу. Рыцарь выронил щит. Сдается, значит. – Если так, то почему ты не вмешаешься? Кайя посмотрел на меня с удивлением. Снова что-то не то ляпнула? Со мной бывает. Пора бы уже привыкнуть. – Я не могу. Это… это как в брак вмешаться.