Он окинул улицу взглядом – Кортмана нигде не было видно. Наклонился еще ближе к глазку, посмотрел сначала в один конец улицы, потом в другой. Обнаружил, что не хочет, чтобы Кортмана схватили, не хочет, чтобы они расправились с Кортманом так, как уничтожили остальных. Потрясенно осознал, что вампирам сочувствует гораздо больше, чем их палачам. Откуда такие чувства? В причинах копаться было некогда. Теперь семь вампиров лежали, скорчившиеся и затихшие, каждый в своей луже ворованной крови. Прожектора водили лучами по улице, кромсая темноту. Невилл невольно отвел взгляд, когда ослепительный луч скользнул по фасаду его дома. Потом снова приник к глазку. Кто-то завопил. Невилл посмотрел туда, где пересекались лучи. И обмер. Кортман был на крыше дома по ту сторону улицы. Он карабкался к трубе, распластавшись всем телом по кровле. Внезапно Невилл сообразил, что большую часть времени Бен Кортман прятался именно в этой трубе, и испытал приступ отчаяния. Крепко закусил губы. «Что ж я ни разу не осмотрел дом повнимательнее?» Он не мог побороть мрачного предчувствия, которое ощущал при мысли, что Кортмана убьют эти безжалостные чужаки. С объективной точки зрения это было нелепое чувство, но себе не прикажешь. Кортман им не принадлежит, и не им отправлять его в последний путь. Но Невилл никак не мог повлиять на ход событий. Полными горя и муки глазами он наблюдал, как лучи прожекторов скрестились на извивающемся теле Кортмана. Он наблюдал, как белые руки Бена медленно ощупывают крышу в поисках опоры. Медленно, медленно, как будто времени у Кортмана уйма, хоть до конца света. «Быстрей!» Невилл поймал себя на том, что твердит эти слова одними губами. Поймал себя на том, что повторяет телом болезненно-медленные движения Кортмана. Люди в черном не кричали, не командовали. Они просто вскинули ружья, и громовые выстрелы вновь разорвали ночь. Невиллу почудилось, что это в его тело входят пули. При виде Кортмана, которого били конвульсии под свинцовым градом, он сам судорожно задрожал. Но Кортман продолжал карабкаться вверх, и Невилл увидел его белое лицо со стиснутыми челюстями. «Конец Оливеру Харди, – подумал он, – конец всем комедиям, всему смеху». Невилл не слышал беспрерывных залпов. И даже не чувствовал, что по его щекам побежали слезы. Он не сводил взгляда со своего нескладного старого приятеля, который дюйм за дюймом продвигался по ярко освещенной крыше. Теперь Кортман встал на колени и судорожно уцепился за трубу. Его тело качнулось, принимая в себя все новые пули. Темные глаза сверкали в ослепительном свете прожекторов, губы вывернулись в беззвучном рыке. Потом он встал на ноги, держась за трубу, и Невилл – тоже побледневший, с таким же искаженным лицом – увидел, что Кортман занес было правую ногу над трубой. И тут злобно залаял автомат, вспарывая тело Кортмана очередью. Просвистели пули. Кортман застыл на горячем ветру, выпрямившись, высоко вскинув сведенные судорогой руки; его бескровное лицо исказила вызывающая гримаса, гримаса камикадзе. – Бен, – пробормотал Невилл надтреснутым шепотом. Тело Бена Кортмана сложилось пополам, накренилось вперед и рухнуло. Оно то скользило, то медленно катилось по покрытому дранкой скату и наконец съехало с карниза. Во внезапной тишине Невилл услышал звук удара о мостовую. Он смотрел больными глазами, как те люди с пиками ринулись к бьющемуся телу. Тут Невилл закрыл глаза, и его ногти прочертили борозды в подушке ладоней. Грохот сапог. Невилл отпрянул в темноту. Замер посреди комнаты, ожидая, пока его окликнут и прикажут выйти. Он держался прямо. «Я не собираюсь сопротивляться», – строго-настрого втолковал он себе. Даже если очень хочется, даже если он уже возненавидел людей в черном, их ружья, их окровавленные пики. Но он не окажет им сопротивления. Он долго размышлял над своим решением, долго его взвешивал. Они делают то, что должны, пускай даже с излишней жестокостью, с явным смаком. Он убивал их сородичей – и теперь, чтобы самим остаться в живых, они должны взять его в плен. Он не будет сопротивляться. Он отдастся в руки правосудия этого нового общества. Когда его позовут, он выйдет и сдастся; таково было его решение. Но его все не окликали и не окликали. Вдруг Невилл, задохнувшись, отшатнулся – в дверь глубоко вонзилось лезвие топора. Дрожа, он стоял посреди темной гостиной. Что они делают? Почему не велят ему сдаться? Он же не вампир, он такой же человек, как и они. Что они делают? Резко повернувшись, он взглянул, что творится на кухне. Они крушили забитую досками дверь черного хода. Невилл нервно сделал шаг в сторону коридора. Его испуганные глаза косились то на переднюю, то на заднюю дверь. Он чувствовал, как скачет в груди его сердце. Непонятно, непонятно! Осажденный дом содрогнулся от взрыва – и ошарашенный Невилл, удивленно вскрикнув, одним прыжком оказался в коридоре. Они пытались вышибить пулями замок передней двери. От следующего оглушительного выстрела у Невилла зазвенело в ушах. И внезапно он понял. Его не собираются вести в суд, вершить над ним правосудие. Его собираются уничтожить. Испуганно бормоча что-то невнятное, он побежал в спальню. Руки принялись копаться в ящике комода. Невилл распрямился, с трудом удерживая равновесие. В обеих руках он держал пистолеты. Но может быть, они все-таки хотят взять его в плен? Можно ли руководствоваться лишь тем, что его не окликнули, не приказали выйти? Огонь в доме не горит – возможно, они думают, что его здесь больше нет. Он стоял, дрожа, в своей темной спальне, не зная, как поступить. Из его горла вырывались испуганные стоны. Почему он не убрался отсюда! Почему он не послушался ее и остался? Идиот! Когда передняя дверь подалась под ударами нападающих, онемевшая рука Невилла выронила один из пистолетов. Тяжелые сапоги протопали в гостиную, и Роберт Невилл метнулся в дальний угол, сжимая напряженными, обескровленными пальцами последний пистолет. «Они не убьют меня просто так, я не сдамся без боя!» Наткнувшись на верстак, он вздрогнул. И замер, натянутый, как струна. В передней кто-то произнес непонятную фразу, потом лучи фонариков осветили коридор. Невилл затаил дыхание. Ему почудилось, что комната закружилась вокруг него. Вот и конец. Это было единственное, что он смог подумать. Вот и конец. Тяжелые сапоги прогрохотали по коридору. Пальцы Невилла еще сильнее стиснули пистолет, глаза с первобытным ужасом уставились на дверь. Вошли двое. Белые лучи заплясали по стенам, ударили ему в лицо. Вошедшие резко попятились. – У него пистолет! – вскрикнул один из них и выстрелил. Невилл услышал, как пуля вошла в стену над головой. И пистолет запрыгал в его руке, изрыгая пламя, пуская ему в лицо огненных зайчиков. Он не целился – просто нажимал и нажимал на курок, как робот. Один из нападающих завопил от боли. Тут Невилл ощутил, что его словно ударили в грудь тяжелой дубиной. Шатаясь как пьяный, он попятился, тело обожгла сильная боль. Выстрелив еще раз, он неуклюже упал на колени. Пистолет выскользнул из руки. – Ты в него попал! – услышал он чей-то крик, падая лицом вниз. Попытался потянуться за пистолетом, но черный сапог наступил ему на пальцы, ломая суставы. Невилл, задохнувшись стоном, подтянул руку к себе и уставился на пол остекленевшими от боли глазами. Грубые руки подхватили его под мышки, подняли. Он пытался догадаться, когда именно его встряхнут в последний раз. «Вирджи, – думал он, – Вирджи, я иду к тебе». Боль в его груди была словно струя расплавленного свинца, тяжелая, льющаяся откуда-то с большой высоты. Он одновременно чувствовал и слышал, как носки его башмаков скребут по полу, – и ждал смерти. «Я хочу умереть у себя дома», – подумал он. Из последних сил пытался сопротивляться, но его не отпускали. Когда его волокли через переднюю, горячая боль впилась в его грудь острыми, как зубья пилы, когтями. – Нет! – стонал он. – Нет! Тут боль, переполнив грудь, хлынула в мозг. По голове словно ударили дубинкой с шипами. Все вокруг стал затягивать темный водоворот. – Вирджи, – пробормотал он хриплым шепотом. И люди в черном выволокли его безжизненное тело из дома. В ночь. В свой мир, где больше не было места для Роберта Невилла. 21 Звук – журчащий шорох в воздухе. Роберт Невилл слабо кашлянул и тут же скривился в гримасе – грудь налилась болью. На губах показались пузыри слюны, из горла вырвался стон; голова слегка заерзала на плоской подушке. Звук стал громче, превратился в рокочущий коктейль из шумов. Руки Невилла медленно сжались в кулаки. Почему с его груди не убирают костер? Он буквально чувствовал, как горячие угли сыплются сквозь дыры в коже. Другой стон, мучительный, придушенный, искривил его сереющие губы. Тут ресницы затрепетали – и глаза раскрылись. Целую минуту он, не моргая, смотрел на неровно покрашенный потолок. В груди то набухала, то опадала боль. От этих бесконечных приливов и отливов лопались нервы. Лицо оставалось застывшей морщинистой маской, выражавшей все его сопротивление боли. Стоило на мгновение расслабиться, боль захлестывала целиком. Приходилось давать ей отпор. Первые несколько минут все силы уходили на борьбу с болью, на то, чтобы выстоять под ее хлесткими ударами. Потом мозг заработал – медленно, как искалеченный механизм, – то трогаясь с места, то останавливаясь, то вращая шестеренки, то ломая их. «Где я?» – это было его первой мыслью. Какая ужасная боль! Скосив глаза, он увидел на своей груди широкую повязку, в середине которой неровными толчками пульсировало огромное мокрое красное пятно. Зажмурившись, он сглотнул слюну. «Я ранен, – подумал он, – тяжело ранен». Рот и горло словно облеплены изнутри сухой пылью. «Где я, что я…» Потом он вспомнил: люди в черном, штурм его дома. И понял, где находится, даже раньше, чем медленно, борясь с болью, повернул голову и увидел на окнах этой крохотной палаты решетки. Он смотрел на окна долго, с осунувшимся лицом, стиснув зубы. Звук, оказывается, доносился оттуда – неровный, неясный ропот. Он вновь уронил голову на подушку и уставился в потолок. Как трудно смириться с происшедшим. Как трудно поверить, что все это не кошмар. Около трех лет одиночества. А теперь еще и это. Но невозможно было усомниться в реальности острой волнообразной боли, разрывающей его грудь, невозможно было усомниться, что мокрое красное пятно все разрастается и разрастается. Невилл закрыл глаза. «Скоро я умру», – решил он. Невилл попытался постигнуть смысл этих слов. Но опять ничего не вышло. Хотя все эти годы он прожил бок о бок со смертью, смог пройти по канату растительного существования над ее гигантской пастью. Все равно он был не в силах осознать, как такое возможно. Его собственная смерть по-прежнему оставалась выше его понимания. Он все еще лежал на спине, когда отворилась невидимая ему дверь.