Она замерла и теперь стояла неподвижно, немного наклонив голову набок. Губы ее подрагивали, то ли пытаясь изобразить подобие улыбки, то ли силясь сдержать рыдания. — Я ведь не заслуживаю этого, — еле слышно прошептала Маринка, — но так бывает, человек чего-то не заслуживает, но получает. Так и ты, Коленька, ты тоже получишь. И жена твоя ненаглядная тоже кое-что скоро от меня получит. Где она, Коля? — Маринка обернулась и взглянула на дно котлована. — Здесь? Нет, нет ее здесь, это только тебе мерещится. Она дома, с детишками. Так я ей домой тогда все и завезу. У меня много чего для нее интересного найдется. Одной переписки — читать не начитаться. А фотографии так вообще всю ночь можно разглядывать. Ляжете с ней рядом друг с дружкой и будете вместе любоваться. Глядишь, ты даже возбудиться сумеешь. Я ведь, когда голенькая, ты сразу возбуждаешься. — Телефон сюда дай! Трошин удивился, как хрипло прозвучал его собственный голос. — Что тебе, Коленька? Телефон? А вот этого вместо телефона тебе не хватит? Она выбросила вперед руку со сжатым кукишем. Николай стремительно метнулся вперед и, ухватив ее за запястье, дернул к себе. В глазах Маринки промелькнул запоздалый страх, а затем в них отразился летящий в ее лицо кулак. — Дай! — Кулак врезался ей в левую скулу. — Мне! — Второй удар угодил точно в носовую перегородку. — Сюда! — Маринка попыталась крикнуть, но в это мгновение костяшки пальцев угодили ей прямо в зубы, и Николай почувствовал боль от рассеченной на кулаке кожи. — Телефон! Потерявшая сознание Маринка начала оседать еще после третьего удара, поэтому четвертый, скользнувший по лбу, никакого вреда ей не причинил. Трошин разжал левую руку. Девушка покачнулась, ее окровавленная голова наклонилась вперед, за ней подались плечи. Почувствовав отвращение к падающему на него телу, Николай с силой выбросил обе руки вперед. Его ладони, как и сотни раз до этого, коснулись Маринкиной груди, а затем продолжили движение вперед, отталкивая девушку к краю обрыва. * * * Выпить захотелось еще в такси. Кирилл Алексеевич даже подумывал о том, чтобы попросить водителя остановиться возле какого-нибудь супермаркета, но одна мысль о том, что ему надо будет стоять в очереди среди множества понятия не имевших, что с ним сегодня произошло, людей, вызывала в нем такое отвращение, что он решил дотерпеть до дома. Так оно, пожалуй, спокойней будет. А то ведь, если у кассирши, как это частенько бывает, именно на нем закончится кассовая лента или зависнет программа, тогда он точно сорвется. А скандалы и лишнее внимание к своей персоне ему сейчас совсем ни к чему. Он ведь теперь кто? Правильно, свидетель. А свидетель — это существо тихое, которое открывает рот, только когда скажут. Следователь. Или судья. Господи, еще ведь и суд будет. Со следствием как-то все проще. Сидишь, даешь себе показания, за тобой записывают. Порой, конечно, что-то говорить стыдно или не очень хочется, но ведь, кроме тебя и пишущего человека, в кабинете никого и нет, вроде как небольшой откровенный междусобойчик. На суде все совсем не так будет. Мало того что придется судье все по новой пересказывать, так ведь еще и болельщики придут. Или как их назвать правильно? Соболезнующие? Зрители? Наверняка народу припрется немеряно, губернаторов ведь не каждый день судят. Хотя, кто знает, если Сергиевича завтра в Москву увезут, может, и судить его тоже там будут. А что, неплохой вариант. Москва далеко, туда всякие любопытные не попрутся. «Сухое и мокрое», Кольцов с тоской проводил взглядом промелькнувшую за окном машины вывеску алкомаркета. Что толку? Любопытных с улицы, может, и не будет, а вот любознательных журналистов все равно хватит. Набегут, как шакалы. С диктофонами, с камерами. И все тогда узнают, что он, Кирюша Кольцов, заложил своего покровителя. А что из этого следует? Правильно, что с Кирюшей дел никаких иметь не стоит, и вообще лучше держаться от него подальше. Ненадежный он человек. Ненадежный! — Почему ненадежный? — обернулся к Кольцову водитель. — Нормальный автомобиль, пятый год езжу и ничего, никаких проблем. — Да? — Кирилл Алексеевич непонимающе окинул взглядом обшарпанный салон «соляриса». — Ну извините. Сейчас налево, во двор и к дальнему подъезду. Расплатившись с таксистом, растерявший по пути остатки энергии Кольцов медленно, отдыхая через каждые несколько ступенек, поднялся на третий этаж и нашарил в кармане ключи от квартиры. Хорошо, что жена укатила с детьми за город, можно хотя бы нажраться по-человечески. Распахнув дверь, Кирилл Алексеевич несколько секунд постоял на пороге. Из глубины квартиры к нему медленно потянулась успокаивающая волна домашней тишины и уюта. — Дома! Я дома, — всхлипнул Кольцов, ощутив вдруг себя арестантом, возвратившимся в родные края после многолетней каторги. — Господи, хорошо-то как! Не разуваясь, он бросился на кухню, достал из одного из навесных шкафчиков почти полную бутылку виски, а из другого широкий и низкий стакан с толстыми стеклянными стенками. От души плеснув себе бурой жижи, Кольцов сделал большой глоток, на мгновение зажмурился, а затем залпом осушил стакан до дна. — Хорошо, — еще раз, более твердым голосом повторил Кирилл Алексеевич. А действительно, если полежать какое-то время, пусть даже совсем немного, мордой вниз на каменных ступенях, да так, чтобы автоматчики тыкали стволами тебе в спину, а потом, спустя несколько часов, оказаться дома да потягивать виски, вот тогда понимаешь значение слова «хорошо». Хотя зачем виски потягивать? Его пить надо! Кольцов вновь наполнил стакан. На этот раз он не торопился. Сделав небольшой глоток, он причмокнул от удовольствия губами и потянул на себя дверцу холодильника. Если уж получать от жизни удовольствия, то все разом. Что тут есть интересного? Свининка! Запеченная, с чесночком. Холодненькая, конечно, но это ничего. Запеченная свинина, она холодная даже вкуснее. Особенно под вискарик. Хотя, если честно, под вискарик любая еда вкуснее, чем всухомятку. Ну, господин Сергиевич, ваше здоровье! Как там это у вас, арестантов, говорится? Вечер в хату? Кольцов вновь причмокнул губами от удовольствия и опустошил второй стакан виски. * * * Выпустив в небо длинную струю серого дыма, Николай отшвырнул окурок в сторону и опустился на песок. За день дно карьера прогрелось, и сидеть на теплом песке было даже приятно. — Странные вы, Маринка, люди. То порой готовы такое терпеть, что и придумать сложно, то из-за какой-то ерунды дуться начинаете, обиды строить. — Трошин взглянул на девушку и виновато вздохнул. — А чего обижаться? Оно в жизни вообще все непредсказуемо. Сегодня плохо, завтра еще хуже, послезавтра может вообще не быть. Так ведь? Вот ты позавчера о чем думала? Ты ведь про послезавтра и знать не знала. А оно вот, пришло. Достав из кармана пачку «Мальборо», Трошин извлек из нее последнюю сигарету, после чего смял пачку и отбросил ее далеко в сторону. — А с конструктивом, мне интересно, кто так напортачил? Не знаешь? Но ведь, правда, фигня полная получилась. Чуть что, сразу все ломается, а как чинить, вообще непонятно. — Николай щелкнул зажигалкой и вновь уже более внимательно взглянул на Маринку. — Вот с тобой что мне теперь делать? Маринка молчала. Слезы, показавшиеся было в уголках ее глаз, уже давно исчезли, а несколько струек крови, текшей из разбитого рта и еще более разбитого носа, засохли и потемнели. — А ничего тут уже не сделаешь, слышь, Маринка, изделие ремонту не подлежит. А кому оно, такое изделие, вообще нужно, которое с трехметровой высоты на песок падает и шею себе ломает? Ну, можно же было как-то голову в себя втянуть! Вон, черепаха, на что тупое животное, и то голову втягивать умеет. Что ж получается, ты у меня глупее черепахи была? Маринка? Маринка! Наваждение прошло внезапно. Черное, окутавшее сознание полотно в одно мгновение рухнуло, открывая Трошину страшную картину произошедшего. Упав на четвереньки, он подполз к мертвой Маринке и, уткнувшись лицом ей в живот, зарыдал, громко, надрывно, как только может плакать мужчина, навсегда потерявший любимую женщину. Волна за волной пробегала по его телу судорога, а руки раз за разом бессмысленно пытались ухватиться за пробирающийся сквозь пальцы песок. Исчерпав имевшийся в организме запас соленой влаги, Трошин затих. Некоторое время он еще прижимался к неподвижному Маринкиному телу, затем откинулся назад и повалился на спину. Так он лежал еще долго, раскинув руки в стороны и глядя на бегущие по небу редкие белесые облака, до тех пор, пока солнце кровавой каплей не сползло за линию горизонта, а спине не стало холодно от стремительно остывающего на дне котлована песка. * * * Автомобиль остановился прямо у ступеней главного входа в здание. Обе задние двери «мерседеса» распахнулись одновременно, а затем так же почти синхронно захлопнулись. Пассажиры лимузина медленно, словно нехотя, поднялись на крыльцо. Один из них неуверенно оглянулся и жадно вобрал в легкие утренний, еще прохладный воздух. — А ведь правда, дышать хочется перед смертью-то, — взглянул он на своего спутника. — Я думаю, вам пока о смерти думать рановато, причем во всех смыслах этого слова, даже самых аллегорических. — Это мы сейчас, похоже, узнаем. — Мужчина еще раз глубоко вздохнул и потянул на себя тяжелую деревянную дверь. На проходной, возле рамки металлодетектора, скучал полицейский сержант, еще один полицейский сидел в стеклянном кубе, украшенном трафаретной надписью «Бюро пропусков». — Любезный, нам бы в тридцать первый кабинет, к Кравцовой. — Один из мужчин, уже немолодой, с густой серебристой шевелюрой, идеально контрастирующей со строгим черным костюмом, властно постучал по стеклянной перегородке. — К кому? — Прапорщик бегло взглянул на посетителя. — В тридцать первом у нас Лунин сидит, а Кравцова, — он ткнул пальцем в список сотрудников, — я что-то такой не припоминаю. Новая, что ли? — Это из московской группы, вчера к вам прилетели, — нетерпеливо подсказал обладатель серебристой шевелюры, — нам бы пройти с Иван Юрьевичем, не торчать здесь на проходе. — Подождите, — нахмурился прапорщик, глядя через плечо собеседника. — Это кто с вами? Это что, Сергиевич? — Я рад, что вы нас узнали, — иронично усмехнулся мужчина, дав таким образом понять, что его собственную персону надо рассматривать в совокупности с фигурой губернатора. — Так что, мы пройдем? — Секундочку, — засуетился охранник, — я звоночек сделаю. Снисходительно вздохнув, седой повернулся к Сергиевичу, успокоительно кивнул. Из-за стекла отчетливо доносилась обрывистая речь прапорщика. — Это Локотков, с вахты. Здесь Сергиевич приехал, губернатор. И с ним еще один. Почему держим? Не держим мы его! Есть, провести к вам! Выскочив из своего стеклянного убежища, прапорщик коротко бросил напарнику: — Будь здесь. — После чего повернулся к Сергиевичу: — Прошу за мной, Дмитрий Романович ожидает вас. — Хованский, что ли? — уточнил Иван Юрьевич. — Так точно, именно он, — кивнул прапорщик, — пойдемте, я вас провожу. — Запутано у них все, — пробормотал Сергиевич на ухо своему спутнику, — вызывали к этой следачке московской, а теперь вдруг к Хованскому. — Ну а что вы хотите? — Тот едва заметно пожал плечами. — Местное управление должно как-то в операции засветиться. А может, просто москвичи власть показывают, заняли самый хороший кабинет в управлении. — Они только это и умеют — власть показывать, — вздохнул Иван Юрьевич, — сейчас и мне что-нибудь покажут. — Не драматизируйте. У нас, если ломают, то сразу. Раз они не стали применять жесткие меры и сразу не задержали, значит, ничего особо серьезного вам и не угрожает. Оно ведь не просто так в новостях вчера ничего не было. Значит, окончательно топить вас никто не собирается. Хотя, конечно, — седовласый вздохнул, — есть вариант, что вчера не успели получить от него окончательное одобрение. — От кого? — непонимающе переспросил Сергиевич и тут же спохватился: — Ну да, я понял. Но может же так быть, что он им откажет? — Вам такие случаи известны? — Вы же адвокат, Олег Владиславович, — возмутился Сергиевич, — вы меня поддерживать должны, а не запугивать. — Вот я вас и поддерживаю. Если на вас вчера, извините, наручники не надели, то нет никаких оснований думать, что сегодня что-то изменится. Вслед за идущим первым прапорщиком они поднялись на третий этаж и прошли пару десятков метров по пустому длинному коридору. — Прошу. — Провожатый распахнул перед ними дверь приемной. — Это к Дмитрию Романовичу, — бросил он уставившейся на губернатора секретарше. «Вот что она так на меня вылупилась? — Губернатор поежился под пристальным взглядом сидящей в приемной блондинки. — Неужели уже и она все знает? К вечеру, наверное, будет знать вся область». Распахнув очередную дверь, Сергиевич первым вошел в кабинет начальника областного следственного управления. — Иван Юрьевич, — поспешил ему навстречу Хованский, — какая неожиданность. — Да неужели? — хмыкнул Сергиевич, вяло пожимая генеральскую руку. — А я так думал, вы меня уже заждались. Кстати, я к вам не один, вот Олег Владиславович, он будет представлять мои интересы. Я так полагаю, вы уже знакомы. — Ну а как же, — подумав, Хованский пожал руку и адвокату, — господин Зарецкий в наших кругах фигура известная. Столько жуликов от тюрьмы спас, они ему памятник при жизни должны ставить. — Генерал незаметно подмигнул адвокату и быстро добавил: — Где-нибудь на местном кладбище. — Знаете ли, Дмитрий Романович, я пока на погост не тороплюсь, — оскорбленно вздернув подбородок, отозвался Зарецкий, — а ваши слова рассматриваю как некий, весьма своеобразный комплимент моим скромным заслугам на ниве борьбы с творящимся в вашей епархии произволом и беззаконием. — Чего? — изумленно выпучил глаза Хованский, но тут же, сумев взять себя в руки, небрежно указал на стулья, окружающие приставной стол: — Располагайтесь, Иван Юрьевич. Ну и вы, Зарецкий, тоже сядьте, не мельтешите. Пока нежданные гости решали, как им лучше будет устроиться, в итоге сев напротив друг друга, хозяин кабинета успел вернуться в свое кресло. — Итак, Иван Юрьевич, чем обязан такому визиту, да еще в компании с господином Зарецким?