Протянув руку, Илья почесал мгновенно прильнувшую к нему Рокси за ухом. — Я тут недавно песню одну слышал, в ресторане. Я там уже малость перебрал, так что мог, конечно, напутать. — Так ты и сейчас малость перебрал. Должно уравновеситься. — Старая песня, я ее уже сто лет не слышал. Мне кажется, дед ее пел когда-то давно. Про тополь. Только я слов не помню, причем совсем. — Про тополь, говоришь. — Анатолий загадочно ухмыльнулся. — Это ты не в «Ежике» был, случаем? Илья кивнул. — Тогда понятно. Они там частенько ее играют, выпросили у меня слова, прохиндеи. Это ж дедова песня. Он и стихи сам написал, и мелодию подобрал. Видишь как, человека нет уже, а память о нем осталась. С нами-то так, поди, не будет. Как думаешь? — Сыграй. Закрыв глаза, Илья вновь прислонился к перилам. Негромко зазвенели гитарные струны, и почти сразу, без долгого вступления, Анатолий запел. Пел он тоже совсем тихо, даже не вполголоса, максимум в четверть, но большего Илье было и не надо. Плавно покачиваясь на волнах незамысловатой мелодии, он медленно уплывал туда, в тот далекий, затерянный в снегах воспоминаний край, где в любой, самый дождливый день ему было тепло и радостно, где он, маленький Илюша, улыбался всем окружающим, а те всегда были готовы улыбнуться ему в ответ, где самым большим горем была разбитая во дворе коленка, где слова «жизнь» и «счастье» были синонимами, невзирая на то обстоятельство, что тогда он и не подозревал о существовании слова «синонимы». Голос брата уносил Лунина туда, куда, казалось бы, вернуться уже нельзя, а если и можно, то лишь на то совсем короткое время, пока звучит песня, которую когда-то пел их дед. Серебристый тополь за окном моим, Серебром струится в небо тихий дым, Звезды раскидало в небе серебром, Только я и тополь, у окна вдвоем. Мог могучей кроной до небес достать, Вместо листьев звезды на ветвях качать, Только в небе звезды, листья на земле, Видно, обессилел в позднем октябре. Горько мне на тополь за окном смотреть, И не может сердце жар печи согреть. Старый тополь плачет, на дворе темно, В зеркало гляжусь я, вовсе не в окно. Отставив гитару в сторону, Анатолий задумчиво взглянул на лениво скользящие по небу облака. Освещенные заходящим солнцем, их серые рыхлые тушки с одного бока уже покрылись аппетитной розовой корочкой и теперь настоятельно требовали, чтобы кто-нибудь перевернул их на другой бок. — Ты спишь? — Он толкнул локтем начавшего похрапывать Илью. — Иди в дом, нечего здесь комаров кормить. На следующий день Границу Одинского района Лунин пересек лишь в половине четвертого. Сделать этого раньше у него не было никакой возможности. Проснувшись утром в начале восьмого и позавтракав приготовленной Анатолием жареной картошкой с яичницей, Илья почувствовал, что за руль садиться ему рано, да и просто сидеть достаточно тяжело, а посему вновь отправился в спальню. Вторая попытка, совершенная четыре часа спустя, оказалась гораздо успешнее. Приняв душ, а затем выпив кофе на свежем воздухе в тени яблоневых деревьев, он понял, что пора ехать. Больше в окрестностях Одинска его ничто не держало. Дважды набрав номер Шестаковой, Лунин оба раза долго слушал гудки в смартфоне в тщетной надежде, что Ирина ему ответит. Уезжать, так и не объяснившись, ему не хотелось, но заявиться в управление и попытаться там напроситься на разговор казалось бестактным. Что же, хотя бы с братом нашел общий язык, промелькнула мысль, когда он протянул ладонь Анатолию для прощального рукопожатия. Тот крепко стиснул ему руку, задержал в своей. — Знаешь, — Анатолий сдержанно улыбнулся, и Илья замер, надеясь, что сейчас брат скажет ему что-то такое, что он будет с радостью вспоминать до их следующей встречи, — ты не приезжай больше. Никогда не приезжай. Правая рука безвольно скользнула вниз и повисла вдоль туловища. Илья растерянно обернулся, словно ища поддержки у Рокси, но болонка уже удобно устроилась на переднем сиденье и, судя по ее виду, была не прочь поскорее отправиться в дорогу. Мчась по новой, только что открытой объездной вокруг Одинска, Илья миновал двухэтажное, сверкающее зеркальным стеклом фасада здание «Восточного». Пустое, с запертыми, опечатанными дверями, оно равнодушно смотрело вслед проносящимся мимо автомобилям, еще не понимая, что его вынужденное одиночество затянется очень надолго. Подъезжая к Среднегорску, Илья, как и обещал, позвонил матери. — Как съездил? Из-за работающего на полную громкость телевизора голос матери почти не было слышно. Ведущий увлеченно рассказывал о предстоящей на ближайшие выходные погоде, судя по его радостной интонации, новость о надвигающемся на областной центр грозовом фронте, несомненно, должна была осчастливить горожан. — Да так, ничего особенного, — в очередной раз Лунин подумал о том, что неплохо было бы купить гараж, чтобы не переживать за машину каждый раз после обрушившейся на Среднегорск грозы с градом или ледяного дождя, — можно было и не ездить. — А я не знаю, чего они тебя гоняют. Тоже мне нашли мальчика. — Мать на мгновение замолчала, а затем уже совсем другим, притворно равнодушным тоном спросила: — Никого знакомых не встретил? — Нет, — честно признался Илья, хотя ему и показалось, что мать вместо «знакомых» хотела использовать другое слово. — Кого я там встречу? Поставив машину на стоянку, Илья вместе с Рокси прошли несколько сотен метров до дома. Болонка была настроена продолжать прогулку и дальше, но Лунин решительно направился к подъезду. Перед тем как последовать за ним, насидевшаяся в машине Рокси возмущенно тявкнула, а в лифте сидела, повернувшись к хозяину спиной. Илья взглянул на часы и достал из кармана пиджака ключи от квартиры. Начало седьмого. Светочка, скорее всего, еще на работе. Перешагнув через порог, Илья улыбнулся. Только сейчас он понял, как рад наконец вернуться домой и отрешиться от всех проблем, почти с головой накрывших его в Одинске. Метнувшаяся на кухню Рокси недовольно залаяла. — Иду. — Илья стащил с ног туфли. — Неужели такая голодная? Идеально вымытые мисочки Рокси стояли на своем месте. Лунин вздохнул, только сейчас сообразив, что не догадался послать Светочке хотя бы сообщение о том, что выезжает. Взгляд его упал на лежащий на столе тетрадный лист. Прочитав написанные на нем несколько строчек, Илья растерянно пробормотал: — Неправильно все как-то. — Затем, насыпав болонке в одну миску сухого корма и наполнив водой другую, вслух спросил: — Вот что она там могла видеть? И когда съездить-то успела? Не дождавшись от приступившей к трапезе болонки никакого ответа, Лунин открыл дверцу холодильника. К его радости, в морозилке обнаружилась полная пачка пельменей. Включив радио, Илья поставил кастрюлю на плиту и уселся за стол, подперев голову руками. Из колонок стереосистемы доносились заунывные голоса Scorpions, певших о том, что герои не плачут, даже когда их мир, не выдержав, разваливается на куски, а душа дает трещину. Heroes don’t cry Heroes don’t cry, — раз за разом повторял Клаус Майне. Высыпав всю пачку в закипевшую воду, Илья достал из кармана телефон и открыл список контактов быстрого вызова. Хованский. Мама. Папа. Светочка. Шестакова. Последний контакт был добавлен в избранные в день приезда в Одинск. Илье показалось, что так будет удобнее. Heroes don’t cry Выключив радио, Илья перевернул лежащий перед ним тетрадный лист и схватил с подоконника ручку. Торопливые, неровные строчки одна за другой стали ложиться на исчерченную в клетку бумагу. Перечитав написанное, Илья отложил ручку в сторону и потянулся к телефону. Возможно, стоило позвонить отцу. Кто знает, вдруг ему будет интересно узнать, что случилось с женщиной, которую он когда-то… Когда-то — что? Любил? Илья представил отца, который, скорее всего, сидел сейчас на диване перед телевизором, располневший, с начавшими отекать ногами, которые он обычно клал на низенький журнальный столик перед собой. А может быть, на столе сейчас стояла тарелка с едой. Интересно, что у него сегодня на ужин, пельмени? Вздохнув, Лунин нажал на экран смартфона, немного поколебался и нажал еще раз, стирая из памяти телефона одну, ставшую лишней строку. Удалив номер Шестаковой, Илья еще раз перечитал написанное. Я твой герой, ты моя гильотина, Разрубаешь мне душу на две половины, Разрывается сердце, когда рубишь мне шею, Не бегут ведь герои, и я не сумею. Знай, герои не плачут, когда кровь из ран хлещет, Когда стерва-удача врагу рукоплещет, Когда лезвие блещет, а дамы бледнеют,