– Послушай, Даш, может тебе пожить с нами какое-то время? – предложил друг. Как оказалось, за то время, пока я отсутствовала, пытаясь сбежать от своей же судьбы, в квартире парней успело произойти пополнение: к ним переехала Вика, успешно разделив комнату с Ником, своим теперь уже парнем. В доме подруги было слишком много народу, чтобы родители пытались остановить ее. То-то я удивилась, что в жилище наконец-то воцарился порядок! А всего-то нужно было, чтобы в этом доме появилась женщина. – Не хватало еще вас в это втягивать. – Нет, серьезно. Он не сунется в квартиру, где живут четыре человека и подъезд дома которой с пола и до потолка весь утыкан камерами, – поддержала идею Вика. – Копи тоже все утыканы камерами, но это не мешает ему оставаться незамеченным! – В посёлке можно найти какую-то лазейку, что он наверняка и сделал, – возразила подруга. – Получше рассмотри окрестные заборы, и ты наверняка найдёшь в них дыру, которой пользуется наш любезный друг. Но в многоквартирном доме это невозможно, только если он не умеет проходить сквозь стены или телепортироваться. – Это почти как крепость, – впервые подал голос Ромыч. – Спасибо, ребят, но…я справлюсь. Правда, спасибо. – Послушайте, давайте лучше выпьем за… Да неважно за что! Просто выпьем! – предложил Ник. – Надоел этот мрак, мне его и в универе хватает. Давайте веселиться! И мы пили, пели, танцевали, играли в «Правду или действие», рассказывали какие-то детские страшилки почти до самого утра. И я давно не чувствовала себя такой беззаботной и живой. Ближе к утру, когда Ник и Вика, забыв, что они в компании друзей, слишком увлеклись обществом друг друга, Ромыч предложил: – Покурим? И я с радостью приняла это предложение даже несмотря на всю мою ненависть к табачному дыму. Это был в первую очередь шаг мне навстречу, и, если честно, я не рассчитывала, что он вообще обратится ко мне сам в ближайшие лет сто. Отказываться от такого было преступно. Ромыч даже любезно протянул мне какую-то тёплую куртку. Мы вновь оказались на общем балконе, прямо как в ту роковую ночь, когда впервые узнали, что Туре больше нет. – Уже столько месяцев прошло, – горько ухмыльнулся друг. – Да. Между нами повисло молчание. Рома так и не прикурил приготовленную сигарету. – Рома… – я наконец решилась прояснить еще одну вещь, которая не давала покоя все это время. – Когда Герман ушёл, он сделал это так, как будто… В общем, так делают, когда уходят навсегда. – Почему ты говоришь мне это? – Не знаю… Наверное, ты заслуживаешь знать. Тебе всегда были неприятны наши отношения, я понимаю. И я не хотела ранить тебя. – Ты никогда не смогла бы принадлежать мне, Даша. Это невозможно, и я не дурак, чтобы это понять. Сначала был Туре, потом Герман. Ты всегда смотрела на них…по-другому. Я бы никогда не смог занять это место. Ромыч замолчал. Послышался щелчок зажигалки, и темноту ночи нарушил крохотный огонёк. – Я смирился с этим. Наверное, еще в самый первый день, как увидел тебя в универе. Да, я влюбился в тебя еще в тот самый день и об этом, блин, походу знает весь наш гребанный ВУЗ. Но также в тот день я понял, что ты никогда не будешь со мной. У тебя был Туре, вы были самой яркой парой университета, и я всегда знал, что ты не та девчонка, которая просто возьмет и оставит любимого человека. – Рома… – вздохнула я, не зная, что еще ему сказать. – Не надо. Ничего не говори и не извиняйся. Нет твоей вины в том, что мое сердце такое глупое и израненное. Да, я злился, очень злился, когда узнал, что теперь ты с Германом. Но разве можно любить человека и одновременно желать ему зла? Вы помиритесь, Даша, я верю в это. Вам обоим нужно остыть. И я надеюсь, что это произойдёт как можно скорее. Ты будешь счастлива с ним. – А ты? – А что я? Я всегда буду твоим лучшим другом Ромычем и ты по-прежнему можешь на меня положиться. Только не куксись, клянусь, до конца универа я обязательно найду себе какую-нибудь жгучую блондинку и буду делиться с тобой, какая она потрясная…как с лучшей подругой. Да не куксись же ты, братан, да, жизнь сложная штука, но это жизнь, и будь она простой – не было бы так весело! Но вместо веселья в голосе Ромы звучала горечь. Даже сейчас он пытался поддержать меня. Никогда прежде не слышала от него таких глубоких и искренних речей. Вот только хотелось не кукситься, а плакать. Глава 32 ДАША Время шло, и я вновь училась жить без близкого человека. Это чувство было не впервой: однажды я уже потеряла того, кто мне дорог. И вот теперь опять. Да, Герман не умер, не отравился угарным газом и не сгорел заживо, но он ушёл. И жизнь снова стала пустой. Я глядела на мир, но видела лишь черно-белые тона. Точно мне удалили глаза и взамен вставили орган зрения брошенной собаки. Помню, в какой-то научной передаче говорили, что эти животные видят мир в черно-белом цвете. Я скучала, и не было ни дня, когда бы мне не хотелось лезть на стенку и выть белугой от накрывающей тоски. Новогодние каникулы закончились, началась учеба. Каждый день ходила в университет, виделась с друзьями, но не было ни секунды, когда бы мыслями я не была вместе с ним. Особенно накрывало, когда вместе с одногруппниками мы проходили мимо кафедры топографической анатомии. Герман написал заявление на увольнение и на работу так и не вернулся. Где он сейчас? Устроился ли в больницу? Стал ли практикующим врачом, как всегда хотел? Ответов на эти вопросы у меня не было. Бывали вечера, когда до боли, до ужаса хотелось написать ему. Несколько раз открывала диалог и набирала: «Привет. Как ты? Я не могу без тебя», но нажать «отправить» духу так и не хватило. А однажды Вика спросила: – Ты в курсе, кто такая наша Алена? – Кто? – равнодушно спросила я. Жизнь казалась настолько серой и отвратительной, что меньше всего меня волновали вещи, связанные с универом. После того, как в зимнюю сессию мы сдали экзамен по топографической анатомии и оперативной хирургии, я не хотела думать ни об этом предмете, ни о его преподавателях. – Бывшая Германа. Я чуть было не поперхнулась чаем, который пила в тот момент. – Кто-кто? – Наш любезный Герасим тебе не рассказывал? – Ты-то откуда знаешь? – В нашем ВУЗе слухи распространяются со скоростью ракеты. – Может быть, это неправда, – сквозь зубы процедила я. До этого дня мне казалось, что между нами не было секретов. – на ее странице нашла их старые совместные фото. Ну а знающие люди лишь подтвердили мои догадки. – Зачем она пришла работать в наш университет? – не могла не спросить я, хоть и знала, что ответа на этот вопрос не найду никогда. Я тут же прогнала от себя мысли о том, что все это может быть как-то связано с тем, что происходит сейчас. – Из-за чего они расстались? – Герман говорил, что она изменила ему с его лучшим другом. Думаешь… – Честно, я не знаю, что думать, но что они до сих пор общаются, знаю точно. Мое осведомленное лицо видело, как однажды ночью он приезжал к ней домой. Сердце совершило скачок. Боже, что еще нового я узнаю за этот день? – И кто же это твое осведомленное лицо? И почему ты раньше мне этого не говорила? Вика, ты моя лучшая подруга! – Сначала мне нужно было все проверить. Я не хотела вставать между вами, если бы оказалась неправа. А осведомленное лицо – Ленка, староста шестой группы. По иронии судьбы она живет прямо напротив этой Алены. Ленка случайно увидела Германа: встала ночью в туалет и услышала шум в подъезде. Ну и сама понимаешь, кто вылетел из Алениной квартиры. – Когда это было? – Ну…еще до нового года. Не помню точно, сейчас посмотрю, – с этими словами подруга достала телефон и довольно долго что-то листала. – Нашла. Первого декабря. Первое декабря… День, когда мы поймали Ромыча. Когда мы были вместе. Я запомнила это, потому что в тот день был день рождения нашей бабушки. Я слышала, как ночью Герман разговаривал по телефону, но была слишком сонная, чтобы выяснять, что происходит. Потом он на какое-то время исчез. Сказал, что во дворе сработала сигнализация. Неужели на самом деле он и ездил к этой девушке? Но зачем? Ведь в ту ночь…мы были так счастливы. Он говорил мне слова, от которых к горлу ком подступал. Смотрел на меня восхищенными глазами. Он любил меня, я была в этом уверена. Неужели это все было неправдой? Разве он смог простить эту мерзкую Алену? Я с силой впилась ногтями в ладони, пытаясь не разреветься в ту же секунду. К черту Германа. К черту мои порывы написать ему. Как же хорошо, что я этого не сделала. *** Аноним дал о себе знать уже на следующий день, когда я, усталая, разбитая и с ужасной головной болью от похмелья, вернулась домой. «Молодец, ты все правильно сделала, хорошая девочка!» Я представила его образ: без глаз, губ и щёк, лишь неопределённая высокого роста мужская фигура, и мысленно плюнула фигуре в ее скрытое тьмой лицо. С тех пор, как мама узнала правду, она спрашивала о нем почти каждый день. Я показала ей новую записку, и она тут же позвонила в полицию. Полиция была у нас дома несколько раз. Брали показания, даже опрашивали соседей, но никто как всегда ничего не видел и не слышал, а камеры в очередной раз не показали ничего подозрительного. Наверное, друзья были правы, и мой преследователь просто соорудил какой-то лаз в заборе. Мне очень хотелось найти его, но отправиться на поиски духу не хватило: теперь на этой войне я осталась одна. Когда после возвращения из нашей неудавшейся поездки аноним объявился во второй раз, я чуть было не испустила дух. Это был поздний вечер, я возвращалась после дружеских посиделок с Викой и решила сократить путь через парк. В тот день ударили морозы, поэтому мамочки с детьми прятались по квартирам и парк был почти пуст. Послание прикололи к дереву перочинным ножом, и оно было настолько гигантским, что не заметить его было невозможно. А текст было выведен чем-то красным. Только не говорите, что это… Этакий плакат смерти. Все, что произошло после того, как я нашла ужасающее послание, было как в тумане. Помню лишь, как кричала. Орала, пока не сорвала голос. Вопила изо всех сил, пока на мой крик не прибежал какой-то дорожный рабочий. Помню полицейский участок, махровый плед и горячий чай, но все это слилось в большом калейдоскопе ужаса. Когда я пришла в себя, была уже дома. Кажется, я спала, а когда проснулась – увидела маму, ходящую из угла в угол по моей комнате. На ней лица не было. Теперь мама знала, что я чувствовала каждый раз, когда этот больной идиот решал, что ему нужно появиться в моей жизни. И это осознание привело ее в ужас, вопиющий, кошмарный ужас. Так у меня появилась машина. Мама решила, что я больше не буду ездить на учебу на общественном транспорте и тем более – ходить туда пешком. Поскольку отвозить меня в университет самой у нее не было времени, а нанять личного водителя было слишком роскошным вариантом, не оставалось ничего кроме как наконец купить мне собственный автомобиль. На следующий день на пары я не пошла, мама взяла отгул на работе, и весь день мы, усевшись с ноутбуком прямо на мягкий ковёр в гостиной, приглядывали подходящие варианты. Перспектива ездить на личном транспорте меня радовала и угнетала одновременно. Радовала потому, что наконец-то не придется больше трястись в полных, потных и вонючих автобусах, водители которых порой устраивают настоящую «Формулу-1». А угнетала – потому что я по-прежнему была никудышным водителем и езды по дорогам с мощным движением боялась просто до чертиков. Но родители были непреклонны, да и я спорить не стала, и уже на следующий день в нашем дворе появилась еще одна машина. Маленькая серебристая Сузуки, купленная с рук у какого-то мужчины преклонного возраста, она должна была стать оплотом моей безопасности на ближайшие неизвестно-сколько-лет. Зато этот помешанный больше не сможет повесить плакат на какое-нибудь дерево. Потому что теперь я не появляюсь в безлюдных местах, да и вообще почти всегда передвигаюсь на машине. Единственный вред, который он может нанести мне – проколоть колёса или разбить стекла, и это, пожалуй, станет действительно проблемой. Но за две недели, которые я успела проездить на машине, его голову подобная идея все еще не посещала. А я ни за что не стану думать о ней – вдруг он умеет читать мысли? Жизнь налаживалась. Если не учесть, что в ней больше не было Германа и меня порядком достала бесконечная учеба, все было очень даже неплохо. Я по-прежнему злилась на Германа, мысли о том, что он обманул и предал меня, не оставляли ни на секунду. Именно поэтому мне было легче: когда ты на кого-то в обиде, то тоска по этому человеку отходит на второй план.