Маленький деревянный домик, утонувший в сугробах снега. Покосившийся забор из редких кольев, на одном из них – едва проглядывающая из-под снежной шапки кастрюля. Кажется, ее оставили здесь не один десяток лет назад. Ржавая, с множеством дыр, точно решето. Из этого дома уходила жизнь. В таких обычно живут глубокие старики, которым многого не нужно – дрова для печи, бутылка молока да краюшка хлеба из деревенского магазина за углом. А кто-то не может дойти даже до него – так и остаются умирать в холодном доме, одинокие и всеми забытые. Неужели и папа тоже…живет такой жизнью? В то время как мать строила бизнес, меняя крутые машины, он скитался по городам и наконец нашёл свое пристанище в этой развалюхе? Папа. Добрый, милый, светлый папа. Я вспомнил, как, когда я был совсем маленьким, ты построил мне домик на дереве. Настоящий дом! Тогда я чувствовал себя самым крутым мальчишкой на этой планете. Твои золотые руки могли построить десяток таких домов, починить этот чертов покосившийся забор, почистить снег со всего двора и построить из него горку, на которой бы катались твои внуки. Сейчас ты совсем один, но обещаю, я все исправлю. В этот момент как никогда сильно мне захотелось бросить к чертям эту карьеру и науку и завести семью. Свою. Чтобы два маленьких карапуза с задорными криками встречали меня с работы. Я расскажу им сказку на ночь и поцелую в пухлые щечки, а они скажут мне: «Спокойной ночи, папа!» А на утро, в выходной день, мы все вместе поедем в деревню кататься с горки, лепить снеговиков и, раскрасневшиеся с мороза, есть блины, которые в это время испечёт Даша. А потом ты достанешь свои старые деревяшки, папа, и вырежешь из них самолёт. Или грузовик. Или длинный поезд. И вы будете играть в него до самого вечера, ты и твои внуки. От мысли о жизни, которой у меня никогда не было, защемило сердце. К входной двери вела узкая дорожка. Не прочищенная, а скорее протоптанная. Мы преодолели ее в три шага, но вот сделать следующий я не решался. – Давай, Герман, – прошептала Даша, сжимая мою руку. – Я не видел его больше двадцати лет. Я даже не знаю, что сказать… – Просто начни. А дальше…а дальше оно само! Закрыв глаза и собравшись с духом, я постучал в дверь. Сильно. Протяжно. – Баба Глаша! Отпирайте, это мы! – крикнул я, когда за дверью послышались шаркающие шаги. Баба Глаша была той женщиной, которая дала Даше этот адрес. Заскрипел замок, возня за дверью усилилась и наконец, впуская в дом морозный воздух, дверь отворилась. Баба Глаша стояла на пороге в одном тонком домашнем халате. – Здравствуйте, баба Глаша! – бодро поздоровалась Даша. – Наверное, нам лучше войти, иначе мы непременно вас застудим. – Конечно, конечно, внучки, заходите… – бабушка суетилась, и было в этой суете что-то тёплое и домашнее. Пока мы переодевались, я с любопытством разглядывал обстановку за спиной хозяйки. Внутри дом выглядел намного чище и аккуратнее, чем снаружи. Деревянные стены, старые лампы, пёстрый ковёр на стене – все это пахло детством, которого я не знал. – Его комната там, – указала бабушка на массивную деревянную дверь прямо напротив входа. – Почему он не вышел к нам? Неужели он… – я хотел сказать «прикован к постели», но не успел – баба Глаша куда-то испарилась. Наверное, ушла хлопотать на кухню. – Не могу поверить, что после стольких лет ты наконец-то его увидишь, – голос Даши звучал точно из другого мира. Все мое сознание заполонили мысли о предстоящей встрече. Предупредила ли баба Глаша, что мы приедем? Ты ждал меня, папа? Или ты обижен? – Это самый волнительный момент в моей жизни, – с придыханием ответил я. – Ну, Герман, давай же! Просто открой ее! – подбодрила спутница. Сердце стучало, точно бешеное. От человека, которого я не видел столько лет, меня отделяла лишь массивная деревянная дверь. Набрав в легкие воздух, я с силой рванул ее на себя. И в следующую секунду выдохнул. Комната оказалась пуста. – Черт, я думал, у меня случится сердечный приступ. Почему баба Глаша не сказала, что он не дома? – в этот момент мой взгляд упал на потертую кружку с отколотой ручкой на столе, стоящем у изголовья кровати. В ней дымился чай. – Кажется, он ушёл в магазин. Наверняка бабуля отправила купить что-нибудь к чаю для гостей. У бабушек не бывает по-другому. – В таком случае, мы можем пойти и помочь ей с готовкой, пока твой папа не вернулся, – предложила Даша. Но в этот момент мой взгляд упал на фотографию рядом с кружкой. Пожелтевшую от старости, в самой дешевой стеклянной рамке. На этой фотографии были трое: мужчина с густыми темными усами, светловолосая женщина и мальчик посредине. Улыбаясь во все свои двадцать молочных зубов, он держал каждого из взрослых за руку, а из-за его спины поднимался в небо привязанный к рюкзаку воздушный шар. Этим мальчиком был я. Точно такая же фотография висела у меня дома в прихожей. – Я уже видела это фото, – Даша подошла со спины, так тихо, что от неожиданности я вздрогнул. – Так вот какие они, твои родители. – Интересно, кто эта баба Глаша? Кем она приходится папе и как он вообще здесь оказался? – Думаю, они скоро сами нам все расскажут. – Смотри! – я метнулся в другую сторону комнаты. В самом углу, справа от двери стояла целая гора каких-то цветных коробок. Это явно были детские игрушки. А это означало, что либо кроме бабы Глаши и отца в этом доме жил ребёнок, либо…я боялся позволить себе эту мысль, пока все не проверю. Тихо, точно боясь разбудить невидимого человечка, я пробрался к коробкам. Их было много: большие, поменьше, совсем крошечные. Я присел на корточки и, взяв в руки, повертел одну из них. Это был какой-то незамысловатый конструктор. Краски на коробке выцвели и поблекли: кажется, она пролежала здесь довольно давно. На обратной стороне коробки приклеена небольшая бумажка. «С днём рождения, Геруня! Ты ещё совсем мал, чтобы строить настоящие дома, но начни с этих. Все в жизни начинается с малого. Люблю тебя и безумно скучаю. Твой папа». Я тут же начал лихорадочно перебирать остальные коробки. Полицейская машина, экскаватор, подъемный кран, набор юного химика… На день рождения, на Новый год, на начало учебного года… Все эти коробки предназначались мне. Все их папа приносил на разные праздники, а мама – отсылала обратно. – Даша! Смотри! Это все…это все подарки, которые папа покупал для меня! Мама возвращала их, но он…он их сохранил! Он хранил их все эти годы! Он ждал меня, Даша! – в этот момент самому себе я казался маленьким ребёнком, восьмилетним Германом, готовым прямо здесь распаковать все эти конструкторы и построить из них самый большой дом, чтобы папа, когда он вернётся из магазина, похвалил меня. – Герман… – пробормотала Даша, и голос ее звучал глухо и отрешённо, но я, увлечённый игрушками, которые должны были по праву стать моими, не обратил на это никакого внимания. – Он не ушёл в магазин. – То есть? – не понял я. Колени затекли, и я поднялся, оборачиваясь в сторону спутницы. Она стояла около старого деревянного серванта и что-то внимательно разглядывала за стеклом. – Ты что там нашла? – недоуменно спросил я и подошёл к Даше. В этот момент земля ушла из-под моих ног. Мне казалось, что я падаю в бездну. Чувство, которое я никогда прежде не испытывал, сковало по рукам и ногам. Кажется, я пытался что-то говорить, но получилось лишь открывать рот, точно глупая рыба под водой. Я схватился за голову, а Даша закрыла рот ладонью. Я видел, как она дрожит. Видел пустоту в ее глазах. – Он вообще никуда не уходил. Он… Умер. Произнести это слово не хватило духу ни у нее, ни у меня. На серванте в темной рамке стояла черно-белая фотография, перевязанная чёрной ленточкой. С нее на меня смотрели его глаза. Добрые, светлые, глаза моего папы. Я узнал бы их из тысячи. Он улыбался. Папа постарел и его пышные усы заметно поредели, но он продолжал улыбаться, точно радовался, что наконец-то встретил меня. Но как…как это могло произойти, папа? Ты ждал меня. Все эти годы ты точно ждал меня. Ты хранил все подарки в надежде, что однажды я смогу их забрать. Ты искал меня. И я тоже тебя искал. Я обил все пороги, надеясь найти тебя. Обзвонил десятки телефонов. Я потратил на это несколько лет и наконец-то нашёл тебя. Ну почему ты не дождался меня, папа?! – Нет, – пробормотал я. – Нет, нет, нет. Этого не может быть. Это какая-то ошибка. Розыгрыш. Папа, он… – я с трудом глотал тихие рыдания. Все это было похоже на сумасшествие. – Он ушёл в магазин. Там на столе его чай. Он заварил чай и ушёл в магазин. Это просто шутка. Папа любил шутить. Он же просто ушёл, да? Даша, скажи, он скоро вернётся, да? Скажи же, Даша! Даша молчала. Ее рука вновь крепко сжала мою. Я чувствовал дрожь, но не мог понять – то ли это дрожит ее ладонь, то ли моя собственная. – Скажи, что он просто ушёл и скоро вернётся, – голос превратился в шёпот. Клянусь, ни в одних словах вы не слышали столько мольбы, сколько было в моих. Тишина. В следующую секунду ее разорвал нечеловеческий крик. Кажется, это был я. Я не слышал себя, не мог это контролировать. Я был не здесь, определённо где-то не здесь. А после я услышал ее рыдания. Даша рыдала вместе со мной, страдала вместе со мной. Мы вместе прошли этот путь, но к чему он привёл? – Нет! Не-е-е-ет! После этого силы меня покинули. Я обнял Дашу и тихо плакал. Последний раз я делал это, когда в десять лет упал в овраг, полный каменей и сломал руку. Но сейчас я плакал, плакал, плакал, и ни на секунду не думал, как это будет выглядеть со стороны. Не знаю, сколько времени прошло – две минуты, десять, пятнадцать или, может быть, час, прежде чем слёзы кончились. Тогда то я и заметил ее. Бабу Глашу. Ее лицо было полно боли и скорби, она стояла в дверях, и, если честно, я даже не знаю, как долго. – Это произошло на следующий день, после того, как я встретила Дашу на почте и мы созвонились и договорились, что вы приедете. Я не могла держать это в себе. Андрей только о тебе и говорил, Гера. Постоянно вспоминал какие-то случаи из твоего детства. Как сочинял тебе сказки, как смастерил домик на дереве, как вы вместе катались на лодке. Не было и дня, чтобы он не думал об этом. Иногда мне даже казалось, что он сошёл с ума. И поэтому, когда я узнала, что ты нашёлся, то просто не могла молчать. Я хотела сделать ему сюрприз, но не смогла. Терпения не хватило. Я рассказала на следующий же день, утром, когда мы сели пить чай. Я завороженно смотрел на бабу Глашу. – Ты бы видел его в тот момент, Гера, ты бы только видел! Сначала он, кажется, не понял. Подумал, что это какой-то другой Гера – настолько не верил, что ещё хоть однажды увидит тебя. А потом заплакал. Я не могла его успокоить. Он плакал и прижимал к сердцу твою фотографию. Пока не начал задыхаться. Я здорово перепугалась. Вызвала скорую. В тот раз все обошлось. Доктора привели его в чувство, и тогда он расцвёл. Всю мебель в доме переворотил, все переставил, каждый уголок вычистил, так сильно ждал тебя. И эти игрушки из шкафа вывалил, все приговаривал: «Сейчас приедет мой Геруня, заберёт наконец-то. Детям его будет. Играть будут. А знаешь, Глаша, как было бы здорово, если бы он однажды с ними к нам приехал! Как думаешь, Глаша, они похожи на моего Геруню в детстве?» Чуть до белого каления не довёл меня дед, – всхлипнула бабушка. – Я даже прикрикнула на него пару раз. Говорю, мол, дыры скоро в полу протрешь, сколько ж можно его мыть. А он все мыл и мыл. И на ночь глядя сказал мне… Как сейчас помню его слова: «Не могу поверить, Глаша, что он простил меня». И в ту же секунду за сердце схватился. А в ту ночь метель у нас была. Дороги совсем занесло. Я каждые пять минут в скорую звонила, спрашивала, ну когда же уже приедет к нам бригада. А он все говорил: «Все хорошо, Глаша, все будет хорошо. Куда ж я денусь. Кто же Геруню моего встретит. Сейчас, сейчас, уже почти прошло, почти отпустило». А потом закатил глаза и… – бабушка вновь всхлипнула. – Ты прости меня, Гера, я так и не смогла тебе об этом сказать. Не хватило духу мне. Прости меня, старую дуру. – Баба Глаша, но чай…? – задал я вопрос, который интересовал меня все это время. Та кружка с чаем казалась крохотным лучиком надежды. Маленькой уликой большого розыгрыша. – Да это мой чай, ребятки. Сидела в комнате деда, пока вас ждала. Да только так и не смогла ни глотка сделать – такая тоска меня одолела, что и капля в рот не лезет. С этими словами рухнула моя последняя надежда, ее лучик погас. Баба Глаша угостила нас обедом. Она оказалась второй женой отца. Он встретил ее в уже достаточно зрелом возрасте, когда им обоим было за пятьдесят. Поэтому своих детей у пары не было, а всю жизнь отец посвятил попыткам достучаться до своего сына от первого брака. То есть, до меня. Как рассказала баба Глаша, когда мать выгнала папу из дома, он долгое время скитался по съёмным квартирам – деньги на собственное жилье взять было неоткуда. Вскоре от горя он запил, потерял работу и перебивался лишь случайными заработками. Тогда-то, на пике всего худшего, что происходило в его жизни, он и встретил бабу Глашу. Познакомились они на заводе, где баба Глаша прежде работала, а отец халтурил, помогая с погрузками. Баба Глаша была вдовой. Ее муж вместе с дочерью Машей погибли в автокатастрофе пятью годами ранее. С того дня ее жизнь потеряла и краски, и смысл. Баба Глаша плыла по течению, ничего не ждала и никого не искала. Пока отец случайно не уронил коробку, гружёную какими-то деталями, ей на ногу. Он тут же отвез ее в травмпункт, а вечером в качестве извинений пригласил на ужин. Выгреб всю свою заначку, лишь бы угодить Глафире. С того самого дня они больше не расставались. Баба Глаша вытянула папу из алкогольного безумства, заставила взяться за ум, и однажды он снова нашёл работу, где проработал около пятнадцати лет, пока его не скосила сердечная недостаточность, стенокардия и, как следствие, первый инфаркт. К тому времени они уже купили дом в этом забытом богом уголке земли. Какое-то время, пока были силы, папа много работал по дому: поменял крышу, сам сколотил и поставил новый забор, отстроил баню, ухаживал за огородом. А потом произошло то, что мы уже видели: забор покосился, из-за болотистой почвы дом стал уходить под землю, баня сгорела и так и стояла одиноким угольком посреди участка, огород порос сорняками. Суп бабы Глаши оказался изумительным. Поедая ложку за ложкой, я невольно представлял, как то же самое делал мой отец. Как он сидел за этим столом, слушал радио, разглядывал репродукции картин известных художников, ходил по этому дому. И как ждал меня. Как писал письма, отправлял их мне, а потом хватался за сердце каждый раз, когда они приходили обратно. Я ненавидел свою мать. Никогда не мог бы даже подумать, что деньги так поменяли этого человека. Что она могла просто взять и выкинуть моего отца из своей жизни, да еще и плести какие-то идиотские истории о том, что это он сам оставил нас. – Ты простил ее? – спросила Даша, когда поздним вечером мы ехали обратно. – Я никогда ее не прощу, – процедил сквозь зубы я. – Герман, – Даша положила ладонь на мое колено, и я невольно вздрогнул, – наверняка она уже поплатилась за все, что сделала. Это было бесчеловечно, но ни одного героя этой истории не вернуть. Она была несчастной женщиной, Герман. Имела много денег, но едва ли они приносили ей радость. Она твоя мать, и ты ничего не изменишь, если будешь держать зло. Ты не обязан пытаться понять ее, но попробуй хотя бы простить. Каждый из нас заслуживает прощения. Я вздохнул. Да, наверное она права. Но простить мать – все равно, что впустить дьявола в свою душу. Немыслимо после всего, что я узнал о ней и отце. Все могло бы сложиться иначе. Скорее всего, сейчас папа был бы жив, если бы однажды она не выставила его за порог нашего дома. Так мог ли я простить ее? Да, возможно, когда-нибудь в будущем. Но не сейчас. Не сегодня, не в эту минуту. На ясном небе светили далёкие звезды и круглая луна. В магнитоле играл Вивальди. Мы возвращались домой. Эпилог ДАША За окном – тёплый июньский вечер. Нежно-персиковое закатное небо с перьевыми облаками. Герман был на работе – отрабатывал свой последний рабочий день перед отпуском, а я решила немного прогуляться. Все мы так ждали настоящее тёплое лето, что сидеть дома было бы настоящим преступлением. Я часто бродила по лесу одна – слушала щебетание птиц, вдыхала ароматы хвои. С тех пор, как Туре убил себя, я училась жить без страха. Потихоньку, маленькими шажками, я так долго шла к этому, но наконец смогла. Недавно я была у него на могиле. Я приходила туда раз в месяц, но думаю что этот визит был последним. Навещать его посоветовал мой психотерапевт, к которому я ходила какое-то время, чтобы окончательно не сойти с ума. Лишь один раз мне показалось, что он рядом. Я никогда не верила в жизнь после смерти и прочую лабуду, но когда после настоящих похорон Туре в углу tun могилы выросла маленькая сосенка, это заставило меня усомниться. Ник предложил выкопать ее, но я настояла на том, чтобы сосну оставили. Мне казалось, что после смерти душа Туре вселилась именно в это маленькое деревце. Погибнуть, чтобы снова воскреснуть. Мои пальцы коснулись тоненьких иголок, и вдруг иголки зашелестели под порывами из ниоткуда взявшегося ветра. Будучи скептиком по жизни, в ту секунду я была твердо уверена, что это Туре разговаривает со мной.