— Чего надо, то и говорила. Поезжайте уж. — И не страшно на душу такой грех брать? Долг твой семью хранить. Сжал кулаки Зосим. Да как смеет баба речи такие весть. Ему о долге и чести говорить? И пошто пристала? Али знает чего? — Известно тебе что? — прищуривается Зосим. — Ежели так — говори, как есть. — Не ведаю, токмо не зря старуха говорить станет про такое. К чему ей ложь в семью пускать? — Зосим, — спускается с крыльца Ульяна. — Это для женщины той? — кивает на телегу. — Для ней. Иди в дом! Встретилась Анна глазами с Ульяной и тут же взгляд отвела. — Ну, сам смотри, — сказала вдовка и к мужу поспешила. — Чего смотреть? — не поняла Ульяна, чувствуя, как страх накатывает. — Да кто её знает, — ушёл Зосим от ответа. Едет на телеге Анна с Перушей, а у самой на душе тоска смертная. Как быть? Потому решила у мужа спросить. — Петь, а коли знаешь ты, что человеку плохо станется, чего делать будешь? — Как чего? Спасать! — А ежели другой говорит, что не надобно, сам разберётся. — Кто таков? Чай, не Бог, чтоб судьбу вершить. — А ежели промолчу — плохой буду? — Грех на душу возьмешь! Могла помочь — и смолчала. Вздохнула Анна, сама так думает. Как воротится, всё Ульяне скажет. Жена грешна пред мужем, а младенчик безгрешный. Негоже ему за материнские грехи душу отдавать. Добрались до дерева, а дальше пешком токмо. Распрягли лошадь, нагрузили, как смогли, сами кой-чего взяли. Показывает дорогу вдовка, а где-то волки воют. — И ты одна не сбоялась? — удивляется Петька. — Вот жену Бог послал, — улыбается. Остановился, сбросил с себя груз да как поцелует, закружит. — Пусти, сумасшедший, — разносится голос счастливый звонкий. — Марфе снесём сначала, а потом приласкаю. А старуха сама ждёт. — Будет ли у меня дом новый? — спрашивает. — Погоди, поставит хозяин, — заверяет Анна, а Марфа на неё прищуром смотрит, словно не верит. — Не нужны подачки, коли обмануть меня вздумал, — отвечает. — Ни хлеб ваш, ни мясо. — Да ты что, бабушка, — ласково Анна отвечает. — За добро — добром платят. Нужды знать не будешь. — Значит, будет дом? — опять спросить решила. — Дай только время, — утирает пот вдовка. — Тяжело ему принять, только совесть не даст глаза закрыть. — Срок тебе неделя! Дальше уж приходить не надобно, ничего не приму! Не смогла всё ж смолчать Анна. Как вернулась, сразу к Ульяне бросилась, поведала обо всём. — За что же мне жизнь такая дана, — качает головой Ульяна. — За мой грех ребёнка мира Божьего лишать! — Поговори с ним. — Тебя выдать? — Скажи, что сквозь сон слова её слыхала, токмо сейчас вспомнила. Правда мол? Так Ульяна и сделала. Выждала время, когда Зосим добрый был. Разыгрался с Агафьей. Нравится ему девчонка. Молчаливая да смышлёная. — Сон мне снился, Зосим, — начала Ульяна. — Будто ежели колдунье дом не поставишь — ребетёнок у нас мёртвый народится. Зыркнул на неё недобро. — Сон, значится? — спросил. — Ну так в сон-то чего верить? — Знаю я всё, — зарыдала жена, бросаясь в ноги к нему. — Не позволь гордыне и злости младенчика жизни лишить! — Выгоню! — зарычал. — Вдовку выгоню. Как посмела⁈ — Не виноват он, не виноват. Я только. Меня сгуби, как народится. Авдотье отдай, она возьмёт, сестре моей. А меня бей, как хошь, только душу светлую в мир пусти. — Совсем из ума выжила! Нужна ты мне, мне, нужна! — сел подле, плечи опустились. — За что ж на меня Господь гневается? Всю любовь отдал тебе, всю душу вынул ради тебя, супротив правды пошёл. А ты — убей. Вздохнул горько Зосим, встал и вышел. Вернулся поздно, шатаясь, и сразу спать завалился. Токмо знала уж Ульяна, что мужиков собрал, по рублю выдал и к старухе отправил дом ставить. Укрыла его Ульяна, рядом прилегла. — Доброе у тебя сердце, муж мой, — гладит его по плечу, знает, слышит он, хоть и спит вроде. — Век тебе благодарной буду. Так и потекли дни за днями. Зосим на поле пропадал с Петькой, женщины по дому хлопотали, младенчикам одёжу запасали. Пряли, вышивали, Агафью премудростям бабьи учили. Лушка стала родителей сторониться. Бегала к сестре, у неё пропадала, а как прознала про старуху-ведунью, упросила вдовку дорогу показать. — Так на что тебе? — ахнула Анна. — Лучше век одной быть, чем за дурочка замуж. Не могу больше там жить, не стану. Ежели не возьмёт меня ведунья в ученицы, сбегу из деревни. — Хоть Ульяне скажи! — Никому, поняла? — смотрит на неё Лушка по-взрослому. — Вороча’ть придут. А так пущай сбёгла и ладно. — Да за что ж так с сестрой? — А ты оговорись, что видала меня, да в деревню свою к родным направила, у неё сердце покойно и будет. — Бог с тобой, — перекрестила Анна и поведала, куда идти надобно. Как пришла к старухе Лушка, поглядела на неё Марфа, расспросила: кто да чья. — А чего ж надобно тебе молодость на болоте губить? — Людям помогать хочу, как ты! — Кто ж тебе сказал, что помогаю? Вон баб от детей избавляю. — Так сами идут, их грех — не твой. Что скажешь — то делать стану. — Ишь, — рассмеялась Марфа. — Вот такая и нужна. Оставайся. Поискали Лушку поискали да забыли со временем. И остался Касьян да Фёкла с Ванькой, что злость с детства впитывал. Вырастет — станет, как отец самодуром, а другие дети разлетелись, кто куда. Только на сердце Анны всё неспокойно. Отчего ж ведунья так про них с Петрушей сказала? Откуда горя ждать? Потому жила как с оглядкой, всё страшась слов Марфы. Отпустило со временем Зосима. Примирился с судьбой своей. Как домой приходит — жена привечает, лакомые кусочки подсовывает, старается так, что сердце от счастья в груди щемит. Да и урожай народился хороший, всегда бы такой. И тревожно стало Рябому, словно всё повторяется. А как поедет по сёлам зерно продавать, вернётся — а Ульяны… Не хотелось об том думать, только дума на лице написана. — Чего хмурый такой, Зосим. Тяжело уж Ульяне, на сносях почти. Поначалу живот идёт, а потом сама Ульяна. — Жену первую вспомнил покойницу, — перекрестился на иконы Зосим. — Вдруг опять поеду, а вернусь… — Не боись, муж, хорошо всё будет. Поезжай по делам своим, а как вернёшься, вдвоём с сынком тебя ждать стану. Назовём как? — Сама сынка назовёшь, — отмахивается Зосим. — А коли дочка — Настей зови.