Закусил губу Ефим, головой покачал. — Да на что ж ей твоя любовь? Жена, стало быть, другому, Зосим пусть её любит, а ты голову проветри. — Щемит, — бьёт себя в грудь Назар, и чудится Ефиму, будто слёзы блестят в глазах сына. — Ничего, — хлопает по спине вздыхая. — Забудется. Прощевай. Вернулся Ефим в деревню, нынче семья меньше, а скоро и девок выдавать придётся, опустеет дом. Как ушла мать, Ульяна себе места найти не могла. Не уберёг Господь Назара от набора, значит, такова судьба. Придётся ей свыкнуться с мыслью, что она теперь жена Зосима. Вздохнула девка да пошла по дому работу делать. Ковры выбивает, пол метёт, репу парит. Выбралась на двор — стужа идёт. Впереди зима, уж скоро земля снегом покроется. Вынесла собаке похлёбку, виляет та хвостом. Оно ведь как бывает: к кому с добром, от тех и тепло идёт. Это поначалу рвала цепь Белка, когда Ульяну не знала, а теперича ладони горячим языком лижет. А та репеи из шерсти у собаки достала, обласкала да кусочки лакомые со стола даёт. Вошёл Зосим в калитку, жена его не заметила. Смотрит, как собаку ласкает. Его бы кто приласкал! Живут, как чужие, что приходится Рябому к Глашке ходить, которая всех мужиков за деньгу' привечает. Да платить ей сверху, чтоб язык за зубами держала, что у Рябого жена на него смотреть не желает. — Что ты, Белочка, — гладит Ульянка животину. — На цепи сидишь, света белого не видишь. А вот я тебе, — чешет за ухом и чует, будто спину кто прожигает. Обернулась — как есть: Зосим из-под бровей насупленных смотрит. Слова не сказал, мимо прошёл и в дом. Собралась с духом Ульяна, улыбку на губы натянула и за ним вошла. — Репа только сготовилась, будешь? — ласково спросила, а у него от её голоса мурашки по коже. — Клади, — буркнул в усы. Сел в углу, смотрит, как жена молодая за ухват взялась да чугунный горшок из печи вытаскивает. Тяжёл да горяч, никак уронит. Подскочил, чтоб помочь, вовремя перехватил, не то б обварилась. Поставил на приступок, и глаза поднять боится, будто не хозяин тут, а мальчишка какой. — Спасибо, — молвит Ульяна, и нежно ладонь на лицо положила, к себе поворачивает. Закрыл глаза Зосим, как с Глашкой делал, чтоб жену свою представлять, вдруг виденье пропадёт. Может, голова с ним шутку играет, будто Ульяна сама его касается. — Погляди, — снова слышит голос её, и всё ж глаза открывает. А пред ним как есть жена. Да такая красивая, будто ещё краше стала. И смотрит иначе. — Чего? — ждёт Зосим, что отскочит сейчас, отвергнет, скажет, как тошно ей с ним, только всё ближе лицо. И не верит Зосим, что губы мягкие податливые, которые вишнями пахнут, накрывают его. Сама захотела али кто заставил? — Погодь, — схватил за плечи, от себя отодвигая. Принюхался, может, медовуху пила? Нет, свежестью пахнет от неё, молодостью. — Ты чего такая? — смотрит пристально, и хочется ему довериться, открыться, только мало ли чего задумала. — Мужа приласкать хочу, — говорит спокойно, и не видит он в глазах её презрение, а только тихую грусть. — С чего бы? — сдвигает брови. — Назар жребий вытащил, — призналась Ульяна, ну а как ещё объяснить Зосиму, что случилось. Правду-матку глаголить, не поверит иначе. — Вон оно чего, — кривится лицо Рябого. Слыхал от людей да думал толки. А теперь и до жены дошло. — Кто ж рассказал? — Матушка приходила, — стоит Ульяна в оковах рук мужниных. — Вести принесла. — И чего теперь? — Господу значит надо, чтобы я женой тебе хорошей стала. — И станешь? — не верит до конца Зосим, а у самого сердце вот-вот и рёбер выпрыгнет. Неужто и впрямь теперь заживут? Закрыла глаза Ульяна, губами вперёд подалась. На. Бери, коли хочешь. Дрожит Зосим от нетерпения. — Улюшка, — выдыхает жадно. Бродят руки по плечам, по груди девичьей. Обняли лицо, покрывают губы Зосима поцелуями жену свою ненаглядную. — На руках носить стану, ни в чём нужды знать не будешь, — шепчет прямо в ухо, пока Ульяна внутри себя судьбу свою горькую оплакивает. Текут слёзы, да не видно их Зосиму, потому что не тело, а душа плачет. Подхватил на руки девицу и понёс на ложе брачное. — Моя ты, моя, — шепчет, и будто не было обиды никакой на супругу. Не было её предательства. Дождался, добился. Иначе станется. — Дозволяешь ли любить себя? — отчего-то спрашивает, и готов приказы её выполнять. — Дозволяю, — скрепя сердце, отвечает молодая, и Захар больше не сдерживается. Тянет за гашник, и падают порты. — Моя, — говорит снова, прижимая к ней сильнее, только в голове Ульяны стучит: «Я не твоя, и никогда ей не стану». Пришла зима, уж и год новый справили. Прискакала девка Егоровых домой, запыхавшись. — Слыхали? — с порога кричит. — Улька-то Рябая понесла (забеременела). На секунду колесо прялки замедлилось, а потом дальше пошло, будто и не было ничего. Прядёт мать нитки шерстяные, о своём думает. — Иду, значится, мимо Кузнецовых, а там Улька стоит с Анькой-вдовицей разговаривает. И слышу, как одна другой рассказывает, будто ребёночка от Зосима ожидает. — Ну и чему удивляешься? — покачала головой мать. — Неужто жена от мужа своего не понесёт? Аккурат в первую ночь всё и вышло, как водится. — Не любит она Назара, — скривилась девчонка. — Ежели любила, не пошла б замуж, не легла под хрыча старого. — А ну цыц! — стукнул по столу отец. — Чтоб я того больше не слыхал! Ишь, — зыркнул на дочку. — Мала ещё такие речи вести, — сжал кулаки и затрясся. — А чего ж думаешь? — вдруг повернулся. — В лес бежать девке надобно было да ждать, покуда брат твой вернётся, и верность хранить? Много ль ты на свете умеешь, чтоб в лесу одной скитаться? Хлеб нужон, — принялся загибать пальцы, — мясо где брать? Охотится надобно. Выдам тебе ружьишко, гляди без добычи вернёшься! — нависал на дочкой, что стала она и того меньше. — Так вам всем лент подавай, — махнул рукой. — На печи валяться. Только и могёте, что про других гутарить, а сама в тёплой избе сидишь да щи ешь. Пошла б в лес⁈ Ну⁈ — И пошла бы! — раззадорилась Анисья. — А ну, — ещё больше разозлился Ефим. — Иди отседова, погляжу, как дурь из тебя морозом выбьет. — Куды? — вскочила с места Прасковья. — Не пущу, — подлетела к дочке, закрывая собой, а та глаза пучит, испугалась отцова гнева. А ну-ка и взаправду выгонит? Встала Прасковья пред мужем, руки растопырила, будто наседка. — Погубила Улька сынка маго, а теперь из-за неё и дочку гонишь? — Кого погубила⁈ — крикнул Ефим. — Совсем бабы ополоумели! Неужто думаешь, из-за неё Назар в рекрутах нынче? — А из-за кого ж, — не унимается Прасковья. — Она, ведьма, построила. — Тьфу, — плюнул себе под ноги Ефим. — Из ума выжила. А ты, — смотрел на девку, выглядывающую из-за спины матери. — Ещё раз услышу речи такие, выгоню! Анисья и впрямь видела Ульяну и вдовицу. Стояли те, о жизни говорили. — У меня тоже ребёночек будет, — призналась Аннушка. — От кого? — спросила Ульяна, только и без того ответ знала. — От брата твоего, Петруши. Глава 10 Глава 10 Новости быстро по деревне расходятся. Стоял пред отцом Петька, которому уж 18 исполнилось, и ответ держал. — Не дам благословения! — рычал Касьян. — Ты мать и отца опозорил. — Да ещё б была девица, а то старуха, — поддакивала Фёкла. — А ну, — сурово брови сдвинул Петька, смотря на Фёклу. — Не посмотрю, что мать. — Он мне угражат, Касьян! — ахнула Фёкла. — Ванькой займись, — зыркнул муж на жену, и пришлось той язык прикусить. Отошла к сынку младшему, пирогов достаёт да на стол укладывает. — И куды приведёшь? — не унимался Касьян. — Я с ней избу делить не стану! — снова не сдержалась Фёкла. — Да ещё с ребетёнком чужим. А ты не подумал, ежели муж вернётся за ней? Она ж беглая. — Не любит он её, бьёт, — отвечает Пётр. — Бьёт, значит — любит! — вмешивается мать. — Венчать вас не станут, — будто не слышал Касьян. — Неужто будете у всех на виду позорничать? — Своей назову, мужем ей таким стану, каким никто не сможет. А что до венчания, пусть. И без того прожить можно. — А чего люди скажут? — упёрла руки в бока Фёкла. — Не вкусно, — откусил Ванька пирог и тут же получил по загривку. — Не вкусно ему, — передразнила мать. — Иди сам тесто меси да у плиты стой, — прикрикнула. — А ну ешь, чего дали!