И Найфел взошла на престол. Она заняла место великого фараона Хеопса, или, как называли его ещё недавно, Хуфу. И правила два года. Глава 15 Узнав о смерти родителей, Ленхатеп немедленно отправился во дворец, где родился и вырос. Ленхатеп уже давно, по сути, не жил со своей женой. Любият эль Успехр оказалась не только некрасивой, бездарной и глупой женщиной, но и скверной женой, ибо похоть её не имела, кажется, никаких границ. Наверно, не было ни одного раба в её доме, которого бы она не использовала как любовника. Она спала чуть ли не с уличными бродягами… Вероятно, это была болезнь. Многие сановники знали о ней (давно, даже до свадьбы Любият с Ленхатепом) и старались не пересекаться с похотливой женщиной. Не случайно визирь Осиристеп за мгновение до своей жуткой смерти погрузился в бездну отчаяния: Любият эль Успехр была бесплодна. Ни сына, ни дочери не могла она подарить своему мужу, чтобы продолжить его род. И вообще ничей род. Видно, покарали её боги ещё при жизни, не стали ожидать, пока её Ка предстанет на суд Царя мёртвых. И Любият, вероятно, это знала. Поэтому и стремилась всячески отдаться радостям плотской земной жизни… А также она пила. И в роскошных палатах, где суждено богами было ей родиться, вырасти, а затем и провести семейную жизнь, вина было великое множество… Ленхатеп не только не любил навязанную ему отцом и номархом жену, но подчас и видеть её даже не мог, однако и не разводился. Хотя развод был, в принципе, возможен и даже, на первый взгляд, достаточно прост, но разделение семейных активов представляло реальную проблему. Бывшая жена имела право взять с собой личные вещи, которые она привезла из родительского дома: одежду, украшения, кухонную утварь и т. д., – и, конечно же, замужние женщины всегда сохраняли личную собственность на землю, здания, рабов, которыми они обладали до брака. И имущество Любият эль Успехр до брака было достаточно солидным, что Ленхатеп, бесспорно, оценил, когда стал посвящен во все тонкости собственного благосостояния. Ибо его имущество, как выяснилось, было неизмеримо меньшим, чем состояние его жены. Но не денежные вопросы стали решающими для Ленхотепа, ведь у него было не одно основание для развода. Во-первых, бесплодие Любият, а во-вторых, доказать неверность его супруги мог бы не один человек. Но… Несмотря на нередкое число расторжений браков, разводы в случае неверности жены представляли исключение. Подразумевалось, что жёны должны быть верны своим мужьям, а те, кто не соблюдал этого условия, и это было доказано (достаточно было одного свидетельства), были казнены – либо методом забрасывания камнями, либо сожжением на костре. Решение о лишении жизни неверной не всегда исходило от мужа – суд, по показаниям единственного свидетеля, мог отменить снисходительное решение мужа, который хотел пощадить изменницу, и она всё равно должна была быть казнена. И Ленхатеп не сомневался: суд так и поступит. Поэтому он, обладая мягким сердцем и состраданием, терпел все выходки Любият, предпочитая, оставаясь её законным супругом, жить, по возможности, отдельно от жены. И, как всегда, Ленхатеп находил отдушину в своих любимых занятиях, посвятив свой досуг поэзии и музыке (Ленхатеп достаточно хорошо играл и на флейте, и на систре, и на арфе, и на лютне, а также часто пел в храме). Любият же, как только видела в руках у мужа лютню или флейту, всякий раз саркастически смеялась, издеваясь: – Опять ты со своей дудкой в обнимку, глупый, ничтожный человек! О боги, как же я ненавижу её звук, слышать его не могу!.. Не знаешь, чем заняться? То дудишь, то пиликаешь, то с папирусом не расстаёшься, то горло в храме дерёшь! От твоего пения в ушах звенит. Лучше бы подати сходил бы собрать или же новый калазирис мне купил, а то совсем надеть нечего! Ленхатеп порой пробовал успокоить жену: – Послушай, Любият, угомонись. У тебя каких только калазирисов нет! Не только почти всех цветов радуги, но и форм: и на бретелях, открытые, и закрытые калазирисы – и с круглым вырезом горловины, и с короткими и узкими рукавами, и с клиновидным вырезом и длинными рукавами… У тебя же их штук сорок! – А мне нужно сто! – визжала Любият. – О боги! Вы только послушайте, что говорит эта женщина! – выкрикивал в ответ Ленхатеп, стараясь покинуть свою жену, не медля боле ни минуты. А Любият, видя, что муж вновь старается удалиться от неё, полная горечи и ревности (не к женщинам – а к музыке и его «дурацким» папирусам!), ещё больше заводилась и уже не могла сдерживать своей обиды: – Я говорю, как умная женщина и госпожа. А ты поёшь, как бык мычит, как мул, как козёл, как гориллы воют!.. Слушать противно! – Вот и не слушай! – отрезал Ленхатеп, понимая, что Любият сейчас может вовсю разойтись и устроить очередной скандал, брал флейту, папирусы и уходил в дальние комнаты… Всё это вспоминал Ленхатеп, сидя в ладье, которая несла его к родному дому. Горечь семейной жизни, избавиться от которой он не находил для себя возможности, постоянная боль об утраченном счастье (ну как не сравнивать чуть ли не обожествлявшую его нежную и ласковую Найфел с этой фурией Любият, что навязал ему в жёны отец!) не оставляли мысли мужчины. Итак, Ленхатеп отправлялся к месту своей молодости, где он когда-то встретил девушку из своих грёз. Как он ей когда-то приснился (она сама рассказала ему об этом), так и она ему снилась раньше, до той встречи, и потом – много-много лет. Ленхатеп и теперь, как и прежде, как только увидел Найфел, сильно любил её. Как ни пытался он в те роковые дни, когда уехал в Мемфис и согласился на брак с Любият, забыть про бедную, недостойную его положения сына визиря, девушку, но память, чувства оказались намного сильнее доводов разума. Однако каждое воспоминание о Найфел несло с собой и огромную боль – от того предательства, которое он совершил по отношению к чистой, наивной, доверчивой душе. И каждый раз Ленхатеп снова начинал казнить себя. И это было мучительно, бесконечно тяжело! Прибыв к своему дворцу, посмотрев оттуда на воды Нила, Ленхатеп снова вспомнил юную нимфу в простеньком калазирисе, босоногую и быстроногую, чьи голубые глаза вот уже несколько лет терзали его совесть… Сердце Ленхатепа сжалось. «О, а что, если она и теперь там, в той высокой деревне, по-прежнему живёт со своей матушкой Ме? – подумал он. – Матушка Ме, наверное, теперь очень-очень старенькая… Да нет, мою Найфел, вероятно, увлёк какой-нибудь приезжий – шумер или грек, или же богатый египтянин: не могла же такая красавица не быть замечена! Бедняк вряд ли посмел и подумать об обладании подобной женщиной! И теперь кто-то холит, лелеет, ласкает мою ненаглядную Найфел… А я… упустил…» Мысли Ленхатепа опять вернулись в прошлое, в те дни, когда он любил и был любим. С каждым годом мысль о том, что он упустил своё счастье, терзала мужчину всё сильнее, ведь больше он любви не имел… Почти сразу наступило разочарование от совершённого брака, затем оно усилилось, благодаря «золотому» характеру его истеричной жёнушки, детей, на появление которых он так надеялся, Любият ему не подарила, да и ни одна наложница от него не понесла… И родители, как понял Ленхатеп с годами, не столько любили его – человека, находившего душевную гармонию в музыке, интерес – в науках, сколько холили его с детских лет в надежде, что ИХ сын станет великим сановником, правой рукой фараона, гордостью страны. То есть и они его, в принципе, не любили. А без любви жить немыслимо тяжело! Да, думы о родителях были для Ленхатепа так же болезненны, как и об утраченной Найфел, которую он предал, подчинившись приказам вельможного отца и строгой матери. А теперь их больше нет. В один день свершилось какое-то страшное возмездие, и страшная смерть настигла и Осиристепа, и Изиду. Кто же совершил подобное? Кто посмел?! И Ленхатеп стал расспрашивать и слуг, и рабов о том, как погибли его родители, что именно произошло. И ему рассказали о незнакомой красавице, которую лишь мельком кто-то видел во дворце. Едва она появилась, как Осиристеп приказал всем покинуть его часть дворца и не беспокоить его и гостью не менее двух часов, и никто не решился нарушить запрет господина. Только Исизида, которая НИКОГДА не принимала на свой счёт какие-либо запреты со стороны супруга, посмела войти в его покои. И тоже нашла там смерть. Жуткую, жестокую. А искать незнакомку, которая скрылась, будто накрытая волшебной пеленой, было недосуг: во дворце почти мгновенно все всполошились, как увидели в покоях Озириса ядовитую змею. Её же надо было уничтожить! – Мы думаем, светлый господин, – сказали судьи, пришедшие разобраться в случившейся гибели престарелого вельможи и его жены, – что это ОНА. – Кто ОНА? – не понял Ленхатеп. – Та самая колдунья, Иштар, которая уничтожает сановников то в Египте, то в Шумере, то в соседних странах. – Да-да, где её только ни пытались отыскать: и в Ашшуре, и в Двуречье, и в Вавилоне, и в Хеттском царстве… – Может, это богиня Возмездия, – произнёс кто-то из судей. – Да нет, – перебили его. – Это реальная женщина. Просто она очень хитрая, умная, сообразительная, мстительная. У неё каждый раз всё новые затеи, новые и страшные казни. – Конечно, это интриганка! – сказал Петенэ, своячник фараона и близкий друг Осиристепа. – Почему ты так решил? – спросил его Ахотеп, судья из Сокары. – А как же? – ответил Петенэ. – Богиня не стала бы пронзать горло железной палкой! – А какой смертный решится принести с собой гремучую змею? – возразили ему. Так ничего Ленхатеп тогда и не узнал, кто же погубил его родителей. Но с тех пор стал всё чаще отмечать, что слухи о коварной красавице, уничтожающей богатых и далеко не честных сановников (то в Египте, то в соседнем государстве), не стихают, а наоборот, распространяются больше и больше. И Ленхатеп тоже стал думать, кто же это. В тот день, когда Ленхатеп приехал в опустевший дворец и услышал о красивой незнакомке, которая в чём-то, похоже, обвиняла его родителей (слуги не посмели и близко подойти к покоям, раз им это было запрещено, но уши-то воском они не заливали и слышали женский голос, что-то говоривший на повышенных тонах), предположение, быть может, и мелькнуло в голове Ленхатепа, но мужчина сразу же его прогнал. «Нет-нет, какая глупость!» – мгновенно убедил себя Ленхатеп, что с Найфел эта коварная красавица не может иметь ничего общего. На следующий день, превозмогая сердечную боль и истерзавшие его душу угрызения совести, Ленхатеп отправился в деревню, где жила Найфел. Тогда он узнал, что матушка Ме давно умерла, страдая от того, что выгнала из дома свою юную дочь. Но почему она так поступила, соседи не могли сказать: о своих проблемах никто из родителей Найфел никогда никому не рассказывал. Просто как-то заметили, что больше не видно юной красавицы, которая почему-то перестала смеяться, но утирала льющиеся потоком слёзы, не слышно её голоса… А вскоре вернулся со строительства Абд ат-Тавоаб, отец Найфел, и слышно было, как горько он упрекал свою жену. Но давно уже нет в живых и Абд ат-Тавоаба. После того, как он неистово искал по деревне лекаря Рифаата ас-Саида (а этого врача в деревне до сих пор помнили и уважали, как самого отзывчивого из лекарей!), Абд ат-Тавоаб как-то быстро сгорел, будто изнутри его какая-то болезнь извела… Ленхатепу очень повезло, что ближайшая когда-то соседка Абд ат-Тавоаба была дружна с матушкой Ме и часто рассказывала о ней и её семье своим детям. А иначе бы Ленхатепу пришлось поверить, что Найфел – это грёза его юности, которой в реальности и не существовало… Ведь с Али связь была потеряна почти сразу же: молодой рыбак не захотел более общаться с другом, который ради богатства и престижа так внезапно, резко забыл о девушке, которой обещал вечную любовь, на которой собирался жениться, невзирая на то, что родители его будут против такого союза. И Ленхатеп не горел желанием вновь встретиться с человеком, который, конечно же, упрекнёт его в подлом предательстве (и будет прав!). Многие годы потребовались Ленхатепу, чтобы набраться мужества и поинтересоваться, что же случилось с Найфел после его отъезда. Но так фактически ничего не узнал. Лишь ещё раз убедился, что его предательство погубило девушку, раз мать её выгнала из дому. «Но почему, почему она так поступила?»– эта мысль неотвязно мучила Ленхатепа. – «Неужели?..» – и он сам боялся предположить, что юная Найфел могла носить его ребёнка. И муки совести ещё больше стали терзать мужчину. Иногда Ленхатеп просыпался в холодном поту, пытаясь избавиться от ночного кошмара. Ему снилось, что Найфел действительно была беременна от него, но младенец умер. И Ленхатеп вместе с любимой оплакивал смерть сына (Ленхатепу почему-то никогда не думалось о возможном ребёнке как о дочери). Но не слёзы потерявшей сына Найфел были ночным кошмаром мужчины. Он видел во сне, как боль от утраты превратила его нежную Найфел в женщину, проклинающую всех людей и богов, которые допустили смерть невинного малыша. И от этого образа, неистового, грозного, страшного и красивого, становилось жутко. И Ленхатеп просыпался, стремясь в реальности убедиться, что всё увиденное им – мираж, болезненная фантазия его больной совести. Когда же до Ленхатепа дошли слухи, что Иштар (то ли колдунья, то ли богиня, то ли реальная какая-то очень хитрая и злая женщина) самого Хуфу светлого сместила и села на трон, его вновь на мгновенье пронзила мысль, что это Найфел. Та самая, что порой снилась ему в кошмарах. И, как всегда, он прогнал от себя это подозрение: «Нет-нет, не может быть! Не может!.. Боги, простите меня! Прости меня, Великий Ра!..» Глава 16 Найфел сидела на троне два года. Она вошла в курс всех дел, назначила новых сановников: визиря, вельмож. Под неусыпным её контролем были и государственные учреждения, и храмы, и военная служба… Правой рукой нового правителя (точнее, правительницы) Египта был визирь, которому подчинялась целая армия низших и высших сановников. И, как при Хуфу, для получения тех или иных должностей основным условием была грамотность, доступная далеко не всем. Любой писец мог рассчитывать сделать чиновничью карьеру, особенно если он умел гнуть спину перед верхами. То есть в управлении государством особых преобразований не было. Только жестокости стало много меньше, и народ смог вздохнуть при её власти. Однако теперь Найфел очень хорошо знала, чем занимался её несостоявшийся свёкор Осиристеп и как сделал себя и жену свою священной парой. Только Ленхатепу не могла ничего сказать. Ленхатеп, будучи одним из самых образованных людей своего времени, не раз оказывался перед Найфел – правителем государства. И, когда он, стоя перед нею навытяжку, ласково и преданно смотрел на неё, она старалась как бы не замечать самого главного в её жизни человека. Никто, как ей казалось, из свиты её (жрецы, сановники и др.) не мог и в мыслях допустить, что у новой величайшей царицы Египта и сына убитого ею однажды важного вельможи в юности была огромная и сильная любовь… Найфел смотрела на Ленхатепа сурово, не подавала и виду, какие страсти разрывали ныне её сердце. Речь шла о пирамиде, строительство которой, как будущей своей усыпальницы, было делом первоочередным для каждого нового фараона. И Найфел строительство своей усыпальницы решила поручить одному из славнейших египетских архитекторов (и человеку, забравшему навек её сердце) – Ленхатепу. Однако, узнав, какое колоссальное количество рабочих сил необходимо, чтобы возвести высокую пирамиду (не говоря уже и о денежных затратах), Найфел решила построить небольшое строение. Она прекрасно помнила, как её отец Абд ат-Тавоаб в своё время отдал всё здоровье великой стройке пирамиды, сломал себе спину и в страшных мучениях умер много раньше, чем Бог Загробного мира позвал бы его. Но нет ничего вечного в этом мире. Боги даруют жизнь, дарят богатство и власть, но потом и сами же их отнимают. Быстро прошли два благодатных года правления Найфел, и народ славил своего фараона. Однако в третий год на Египет обрушилась засуха. И, как в хорошие года люди безмерно возносили величие наместника Бога на земле – фараона, так и в это тягостное время весь гнев обрушился на него же. И жрецы, и номы, чьи богатства должны, как они считали, только преумножаться, решили сместить фараона – женщину, которая, видимо, Богам неугодна… Так состоялся заговор, который Найфел не сумела предотвратить, поэтому и была она смещена с трона. Найфел едва спаслась, когда заговорщики ворвались в её покои и начали её избивать – палками, прутьями… Но, очевидно, Боги всё же были милостивы к ней, и женщина не умерла. Когда статуя Бога, находившаяся в покоях Найфел, грозно произнесла: «Хватит! Остановитесь!!», то началась такая паника, что заговорщики опрометью покинули комнату. И тогда верная Набият (та самая женщина, что много лет назад не дала беременной Найфел погибнуть от голода и отчаяния, а теперь стала подругой, верным советником нового фараона), вышла из своего убежища – статуи и бросилась к избитой Найфел. Многие рабы очень ценили свою правительницу, что и помогло Набият организовать избавление Найфел. Её, еле живую (или, скорее, полумёртвую) на ослах вывезли не только подальше от дворца фараона, но и вообще из Египта. Так Найфел оказалась в Месопотамии, скрываясь от бывших своих прихлебателей и от восстановившегося в своих правах прежнего фараона – жестокого и не знающего пощады Хуфу. …Здесь и отыскал её Али Шукри. Глава 17 Али, рассорившись с Ленхатепом, долго пытался найти Найфел, но у него ничего не получилось. Тогда юноша решил посвятить свою жизнь образованию, так оно давало немалые возможности в жизни. А также и потому, что жизнь в тех местах, где разыгралась на его глазах драма жизни, стала для него вдруг тягостной и чрезвычайно болезненной. И теперь, по прошествии более двадцати лет с тех пор, как бедный рыбак впервые увидел Найфел, Али стал исследователем, изобретателем. Выйдя из бедной семьи, юноша приложил немало усилий, чтобы учиться. А так как он очень тянулся к знаниям и был терпелив в преодолении трудностей, учителя не отмахивались от настырного юноши, не заставляли платить выше положенного, и науки покорились Али Шукри. Исколесив родной Египет от верховьев до дельты, от Эль-Файюма (Крокодилополиса, который ещё не так давно именовали «Сады Египта») и Луксора до Гебала и Бейрута, Тира и Сидона, проучившись и в Мемфисе, отправился Али в поисках новых знаний в Дамаск, потом в Халаб, посетил и Трою, и Сузу, и Киш, и Аккад. И везде продолжал учиться, постигая тайны философии и мироздания, пытаясь отыскать Истину, основу Справедливости и Добра. Конечно, на это потребовались годы… С Найфел он встретился в Месопотамии, в Харране. – О, Найфел! Душа моя, роза моя! – несказанно обрадовался Али. – Как? Али? Это ты?!! – изумилась Найфел, а потом добавила с горечью, – от розы уже ничего не осталось… Али Шукри было уже сорок шесть лет. Он пополнел, в чёрных волосах появилась седина. Но всё же он был, как и тогда, в годы юности, бодр, весел, улыбчив и очень добр. Как бы время ни старалось изменить его облик, Али всегда можно было узнать по его улыбке. – Конечно, роза. Какой прекрасной ты была, Найфел, такой и осталась: нежная, красивая… Я никогда не забывал тебя – да подтвердят Боги, что истинно я говорю! – Что ты, друг мой дорогой и верный! Я уже не та. Вся больная, измученная. Ох, и потрепала же меня судьба!.. Боги – свидетели! – Да расскажи же поскорее, как ты, милая Найфел, попала сюда, в этот далёкий город? Какими путями вели тебя Боги? – спросил Али. И Найфел всё старому другу рассказала. Как тогда, давным-давно, узнав от Али об отъезде Ленхатепа, поняла, что беременна. Как матушка Ме выгнала её из дома. Как Найфел, не зная, куда идти, что делать, уже отправилась было искать его, Али, но повстречалась с Набият Мухаммед – с тех пор верной своей подругой, которая приютила несчастную Найфел, помогла ей с родами. – О боги, если б ты только видел его, моё дорогое дитя, Али! – прервала Найфел свой рассказ, и слёзы показались в её глазах, которые, как казалось женщине, уже выплаканы до последней капли. – Как же он был красив, мой Гор!.. – Он умер? – робко спросил Али. – Да, умер, – горько ответила Найфел, а потом продолжила страстно, – О боги! За что?!! Я вернулась в родительский дом, чтобы хоть какую-то помощь найти для заболевшего сынишки. И узнала, что матушка Ме умерла, раскаиваясь в том, что выгнала дочь. А потом мой дорогой отец попытался помочь малышу. Но врач, которого он привёл, сказал, что уже всё поздно… О боги-боги! Я НИКОГДА не забуду ни ту злосчастную ночь, когда возле моего сердца умирал мой мальчик, ни его похороны… И Найфел замолчала. Али, всем сердцем сочувствуя подруге юности, образ которой всегда был для него путеводной звездой, тоже не спешил спрашивать, что произошло с Найфел дальше. Наконец женщина собралась, как-то недобро усмехнулась, и Али удивился: неужели рядом с ним сидит Найфел? – Так сильно изменился вдруг её облик. Словно холодом повеяло на мужчину.