Говард улыбнулся. – На самом деле это Карлин думал, что Урсулла в это время дома, а няня ее покрывала за отдельные деньги. Миссис Карлин часто возвращалась позднее. Алекса не знает, с кем именно встречается жена Карлина, но раньше пяти домой она не приходит. – То есть няня знала, что матери не будет дома, – глухо подтвердил Аксель. – Но у нее алиби. – У обеих нянь в этом деле, – улыбнулся Говард. – Кроме нянь есть еще прислуга. Домработники, садовники, сантехники, строители. Дома жертв из одного района, и обслуживающие конторы у них одни. Слишком много совпадений. – Как будто район выбирался намеренно. Надо перепроверить все, что связано с персоналом. Найти неочевидные связи. Говард покачал головой. – Пересечений по прислуге в домах нет. Одни и те же агентства, но совершенно разные группы. Но в Треверберге только три подобные компании, и город разделен на зоны между ними. Если убийства продолжатся в этом же районе, агентства будут теми же самыми. – Надо поговорить с владельцем этих контор. Говард заглянул в записи и сделал себе пометку. – Все остальное полностью соответствует первому убийству. Это несомненно Рафаэль. И это стопроцентно исправление ошибок. Я думаю, что рисунок следующего убийства будет отличаться. – Почему? – Он оставит тот же мотив, ангелов, но что-то изменит. Эта картина полностью готова. И он ею доволен. * * * Аксель заехал домой сразу после планерки. Времени обсудить другие убийства не хватило, и они с Говардом договорились встретиться после обеда. А сейчас нужно проверить Карлина, который должен был проснуться. Марк принимал снотворное, чтобы не вскакивать по ночам. Если таблетки не помогали, Грин делал ему укол. Сформировался более-менее устойчивый график, и Грин каждый день появлялся дома к его пробуждению. Он следил за тем, чтобы друг завтракал, поддерживал светский разговор, а потом снова уходил на работу. О расследовании Карлин не спрашивал. Он не задавал никаких вопросов, способных увести его в травматические воспоминания, которые Марк наглухо замуровал в своем сознании. Он был достаточно силен и достаточно профессионален, чтобы не сойти с ума. Но даже он не мог признаться самому себе, что его жизнь – та, которую он так трепетно и так любовно выстраивал, – потеряна безвозвратно. Аксель отпер дверь ключом, который носил в кармане без всяких брелоков, сбросил куртку и вошел, не разуваясь. Он любил ходить дома в ботинках или кроссовках и даже нашел фирму, которая за небольшие деньги дважды в неделю убиралась в квартире. Наверное, это было лишним, учитывая, что Грин проводил в участке по восемнадцать часов в сутки, но приходить даже ради сна ему хотелось в чистоту. А убираться детектив не любил. Марк Карлин сидел за столом на кухне и делал бутерброды. Кофе уже был готов, и полицейский разлил его по чашкам. На возвращение Грина друг не отреагировал. Аксель пододвинул стул к столу и сел, не пытаясь натянуть на лицо улыбку. – Ты принял лекарства? Карлин кивнул. Тупой нож для масла не дрогнул в его руке. – Готов поговорить? Такой же жест. Карлин закончил с бутербродами, пододвинул Акселю чашку с кофе и откинулся на спинку стула. В его глазах застыла решимость. – Мне нужно, чтобы ты кое в чем помог. – Я попробую, – проговорил Марк, делая глоток. – Я принес документы. Марк покачал головой. – Лучше просто задавай вопросы. Я не смогу читать отчеты криминалистов, написанные по тем уликам, что найдены в моем доме. Карлин говорил спокойно, но Аксель чувствовал, что он напряжен и держится из последних сил. Этот разговор обещал быть крайне тяжелым для всех, но без него следствию будет сложно выстроить стройную теорию, найти взаимосвязи и вычислить убийцу. Акселю нужно было понять, как действовал убийца. Переодевался ли он в доме. Как он проносил ватман, кисти. Как с такой точностью определял, когда ребенок останется один на достаточно продолжительное время. Они говорили долго. Грин осторожно задавал вопросы, Марк тихо отвечал. Детектив заполнял белые пятна огромной мозаики в своей голове, с усилившимся отчаянием осознавая, что этого недостаточно. По-прежнему чертовски мало информации. В чулане всегда бардак. Ключи от дома у горничной, у няни, садовника, фирмы, которая занималась обслуживанием газового и сантехнического оборудования, у бригады строителей, которые делали ремонт во второй спальне по просьбе Урсуллы, у хозяев, мамы Урсуллы и черт еще знает у кого. Карлин практически не бывал дома, он буквально жил на работе. Урсулла занималась своими делами. Йорн был предоставлен самому себе, няне и домработнице. Последняя традиционно взяла отпуск. Она всегда брала отпуск с середины марта до середины апреля – должна была вернуться со дня на день. Она работала у Марка пять лет и ни разу его не подводила. Няня надежная. Алиби подтвердилось. Замок на двери сломался несколько дней назад, на это никто не обратил внимания, но сигнализацию отключили. Марк не знал, намеренно ли кто-то его взломал, или же он пришел в негодность из-за неосторожного обращения. Урсулла пообещала заняться вопросом и вызвать мастера, чтобы заменить замок, но так этого и не сделала. Аксель записал показания Карлина с той въедливостью, которую требовала работа в полиции. Марк тяжело дышал. Он поел, допил кофе и теперь сидел, лихорадочно перебирая пальцами. На лбу выступила испарина, он зажмурился, пытаясь успокоиться, но не получалось. – Что вы смогли установить по профилю? – хрипло спросил он. – Ты теперь просто свидетель, Карлин, прости. – Что ты узнал о нем? Аксель, ты не можешь это скрывать. У вас нет специалистов. Что ты узнал? Я помогу. Детектив помолчал, глядя на друга долгим взглядом. И наконец сдался: – Я думаю, что были еще жертвы. Здесь, в Треверберге. За последние несколько лет. Просто они не стали рисунками, поэтому мы не обнаружили прямой связи. Логан что-то нарыл. Сразу после встречи с тобой я пойду к нему. – Нет, – покачал головой Карлин. – Я не могу принимать участие в расследовании официально, но я хочу найти этого ублюдка. Позвони Говарду. Пусть приходит сюда. Я хочу послушать, что он нашел. – Ладно. Я позвоню, если ты настаиваешь. Надеюсь, тебе не станет хуже… – Хуже мне не станет. Это невозможно, – сухо перебил Карлин. – Но так я смогу сделать что-то полезное, а не просто лежать дома и выть от мысли, что больше никогда не обниму сына. Аксель коротко кивнул. Он достал телефон из нагрудного кармана рубашки, набрал номер Логана и изменил указания, тот пообещал быть через пятнадцать минут. Аксель подошел к кофемашине, вытащил старый фильтр, засыпал новые зерна в кофемолку, смолол их. По кухне разошелся пронзительный аромат напитка, почти такой же терпкий и глубокий, как в кофейне у Энн. Детектив с некоторым раздражением прогнал мысли о молодой женщине и занялся приготовлением второй порции терпкого варева. Карлин молчал. Он смотрел в одну точку где-то над головой Грина и думал о своем. Аксель обернулся и только сейчас обратил внимание на то, что друг побрился, вымыл волосы, расчесал их и выбрал свежую одежду. Он провел несколько дней в бреду и теперь вернулся оттуда с твердым намерением что-то изменить. 17. Эдола Мирдол Ночь с 24 на 25 апреля 1990 года Треверберг, Госпиталь имени Люси Тревер Педиатрия Сквозь грязное внешнее стекло окна пробивался свет уличного фонаря, разукрашивая палату причудливыми тенями. Эдола лежала в постели, сбросив тонкое одеяло с ног, чтобы сквозняк охладил пылающую кожу. Вчера вечером Ангела снова начала задыхаться, и врачи забрали ее в реанимацию. Эдоле велели спать, даже выдали таблетку снотворного, но она не подействовала. Девушка проснулась через пару часов от света фонаря в окне и теперь лежала, слушая сиплое дыхание соседок по комнате, тонкий плач младенца за стеной и собственные безумные мысли. Рожденная вне любви Ангела стала для Эдолы символом всесилия чистоты. Она дала девочке имя сразу, считая, что настоящий ангел спустился с небес и воплотился в чуде. Их выписали из роддома через четыре дня после родов, а уже через два месяца они вернулись в больницу – девочка начала задыхаться. С тех пор их жизнь вновь обратилась в ад, и только в те моменты, когда хрупкие руки Эдолы обнимали ребенка, ей казалось, что мгла отступает, а вместо нее возвращаются свет, тепло и надежда на то, что удастся прожить нормальную жизнь. Они находились то в приюте, то в больнице. Становилось то хуже, то лучше, пока в самом конце прошлого года к ней не пришел лечащий врач с новостью, которая поразила неокрепшую девушку: ее ребенок болен неизлечимым заболеванием, которое называется муковисцидоз. Они сделали сложный генетический тест, взяли исследования 1989 года и с удивлением утвердились в том, что ребенком завладела болезнь, от которой не было лекарств. Эдола помнила, как в тот момент покачнулась. Она упала бы, если бы не Сара, которая поехала в клинику вместе с ней. Приют оплачивал лечение. Эдола прижала к груди Ангелу и поцеловала ее, почувствовала на губах знакомый вкус жгучей соли и посмотрела на врача. Это звучало как приговор и было приговором, речь шла лишь о том, как продлить жизнь девочки, но не о том, как ее вылечить. Неделю назад Ангела тяжело заболела, она снова начала задыхаться, ее срочно отправили в Госпиталь имени Люси Тревер. Шесть дней мать была рядом с дочерью, а вчера вечером Ангелу забрали в реанимацию. У нее произошла остановка дыхания. Врачи говорили что-то о внебольничной пневмонии, потом об устойчивом штамме, потом – о резистентности к антибиотикам, но Эдола не понимала ни слова из того, что слышала. Она облизала губы, которые еще хранили соленый вкус кожи дочери. Теперь она знала, что это лишь симптом заболевания, который не зря называли «вкус дьявола». Эдола вскочила на постели, когда в больничном коридоре зажегся свет. Послышались торопливые и одновременно тяжелые шаги и прерывистое дыхание. Дверь тихо отворилась, в палату хлынул свет. Соседки на своих койках недовольно заворочались, бормоча что-то о том, что им не дают спать. – Эдола, – произнесла медсестра. Девушка не помнила ее имени. – Мне очень жаль. Ваша дочь умерла. Мы сделали все, что могли… Мир уменьшился до размера спичечной головки. Ночную больничную тишину прорезал пронзительный крик. Потом резко стало тихо. Эдола потеряла сознание и обмякла на кровати. Она не видела, как к ней бросилась медсестра, как она нажала на тревожную кнопку. Сердце девушки остановилось. Потом была реанимация, кошмары, в которых ее дочь снова и снова задыхалась от неизлечимого заболевания. А потом пришла тьма. * * * 27 мая 1990 года Психиатрическое отделение Госпиталя имени Люси Тревер Треверберг Эдола сидела на неудобной церковной скамье, глядя на статую Христа, распятого на кресте за грехи человечества. Ее мысли были скованы, они лениво ворочались в голове, вытесняя за пределы сознания способность воспринимать реальность такой, какая она есть. Девушка потеряла счет дням и не понимала, где находится. Дважды в день ее заставляли пить какие-то лекарства, один раз в день делали укол, после которого она долго лежала, не в силах пошевелиться. Она воспринимала мир будто через вату. Но стоило освежиться, прочистить голову, как кошмар наваливался с новой силой, и вместо благочестивого лика, высеченного из дерева, она видела пронзительно-синее лицо дочери, которая задохнулась в реанимации. Эдола думала о том, что мир несправедлив, потом – о том, что Ангела пала жертвой во имя лучшего будущего, потом – о том, что Бог есть любовь и, значит, ее ангелочек рядом с ним. Она думала о том, как это отвратительно – взрослеть. И что самые чистые и прекрасные дети достойны лучшего. А лучшее для них – это потерять способность дышать и воссоединиться с Богом, пока они еще чисты и невинны, пока не успели испытать горя. Врач говорил, что скоро ей можно будет вернуться домой. Но она не хотела видеть знакомые лица в приюте, хотя отчетливо понимала, что больше ей идти некуда. Брат приезжал каждую неделю. Он просил у нее прощения и дарил подарки. А она чувствовала лишь горечь и жгучую, сокрушающую обиду, за которой больше не было ничего. Мать ее бросила. Брат – бросил. Она осталась совершенно одна, и это одиночество должна была разрушить Ангела, но и Ангела ее бросила, вернувшись к Богу. Дверь скрипнула, и Эдола, вздрогнув, обернулась. На пороге стояла молоденькая медсестра. – К тебе посетитель. Она остервенело покачала головой, показывая, что никого не ждет. – Он очень просил.