Грин кивнул: – Именно. Мой сотрудник встречался с ним на днях, но ничего определенного так и не вытянул. Дело закрыли из-за смерти главного подозреваемого, но дальше не копали. Сам господин Мерт на расследовании не настаивал. Он лечился у вас шесть месяцев, а потом вернулся на работу. – Он был стабилен. – Он и сейчас стабилен. Даже слишком. – Что вы хотите от меня, детектив? Я расскажу, что смогу. Грин выпрямился в кресле и подался вперед, изображая заинтересованность. На самом деле он следил за собеседником, понимая, что этот крепкий орешек, скорее всего, ему так быстро не раскусить. Хоул выглядел озадаченным, но в нем не было испуга или напряженности. За сорок лет практики он повидал всякое, и смерти детей вряд ли бы его напугали, тем более в Треверберге это не первая и даже не вторая «детская» серия. Прошлая коснулась семьи Акселя, но маньяка так и не нашли. А сейчас он ведет расследование. И тоже не продвинулся ни на шаг. Каждая новая порция информации лишь больше запутывала. Акселю казалось, что маньяк уже перед ним, что он видит его каждый день и говорит с ним. Слишком много повторяющихся событий. Либо маньяк чертовски умен, либо ему везет. Либо ему кто-то помогает. Он выбирает одинаковых детей из одинаковых семей. Изменилось только место, которое должны видеть родители жертвы. – Расскажите о господине Мерте. Какой он? – Он работник банка до мозга костей. Мыслит логическими выкладками и цифрами. Совершенно не поддавался арт-терапии. Смерть дочери его добила потому, что сломалась логическая цепочка. Молния не может дважды ударить в одно и то же место, кто-то не может дважды случайно выбрать его детей. – Значит, выбор не случаен, – прошептал Грин в очередной раз. Выбор не случаен. Но какая, черт возьми, здесь закономерность? География? Работа? Возраст? Отдых? Где эта сволочь находит своих жертв, почему убивает и почему делает это в доме или близ него? И как ему хватило наглости обколоть Ангелу наркотиками? А если она на самом деле была наркоманкой и Мерт просто не хотел верить в то, что ему говорили? – Не случаен, – неожиданно подтвердил Хоул. – Но желать зла Мерту мог кто угодно. В ту пору он работал в кредитном отделе. И многим отказывал в выдаче денег. В том числе и своему брату. Поэтому следствие решило, что дети – жертва мести. – Да, я читал эту версию. Она подходит, если мы берем только эти два случая. Но их намного больше. – Вы уверены? Грин покачал головой. – Следствие установит истину. Что вы можете добавить? – К портрету Мерта? Он на поддерживающей терапии у доктора Аделии Ковальской. И живет от приема до приема. Я передал его ей сразу после выписки. – Почему польскому врачу, а не местному? – Она моя лучшая ученица. Аксель сделал пометку в блокноте. – Что ж. Значит, надо поговорить с госпожой Ковальской. * * * Час спустя Тихонько ругаясь себе под нос, Аксель стоял у цветочной лавки в ожидании, пока ему соберут букетик. После разговора с профессором Хоулом он зашел в администрацию, подписал все бумаги, которые требовались для госпитализации Сары и передачи ее квартиры клинике после смерти, заехал домой, чтобы повидать ее. Она его не узнала. Кинула сковородкой, подумав, что это похититель. Он ушел. Вернулся в участок, машинально открыл программу, которую ему милостиво выдала Марта, и посмотрел, что телефон Энн находился в кофейне. Он бросил вещи, взял немного наличных и дошел до цветочного магазина, чувствуя себя полным идиотом. Он дарил цветы раньше, но всегда в этом был какой-то смысл. Он всегда знал, что чувствует и что ожидает получить взамен. А сейчас он хотел просто ее увидеть. После той беседы они не разговаривали. Энн не писала, а он пахал так много, что за кофе ходил Логан. После бесчисленных совещаний, допросов, мозговых штурмов и аналитической работы детектив хотел чего-то простого, понятного и обычного. Того, что напомнит ему, что он человек. Не полицейский, не тот, от кого зависит, сколько еще детей убьют в Треверберге. А молодой мужчина, который может вот так вот топорно и банально выразить свое отношение к женщине. Да, она задает неуместные вопросы. Но она женщина. Он должен понимать, что она не обязана прыгать от восторга и хлопать в ладоши от того, что человек, который один раз ее поцеловал, полицейский. Он ничего о ней не знал (и тут даже Марта не смогла помочь), но это незнание не злило, а напротив, будоражило его воображение, будто рядом с Энн он мог почувствовать себя особенно живым. Без лишней ответственности, лишних знаний и вечно толкающей его на безумные поступки интуиции. Ему собрали аккуратный букетик из тюльпанов. Аксель любил тюльпаны. Не хотел дарить розы и поэтому взял эти, с упругими бутонами, чудно пахнущие цветы. Он расплатился, сел на мотоцикл и уже через несколько минут остановился возле кофейни. Сквозь большие окна он видел, что Энн работает. Она готовила кофе какому-то долговязому мужичку. Тот смеялся и рассказывал байки, она улыбалась и кивала. Из вежливости. Конечно же из вежливости. Аксель почувствовал себя глупо. Глянул на часы. Через пять минут кофейня закроется и посетитель уйдет. Но она увидит его, Акселя, и впустит. А пока он может сидеть на мотоцикле, прижимать к себе букет и смотреть на нее сквозь стекла. Длинные волосы сплетены в тугую косу. Губы чуть сжаты – у нее был длинный день, она устала. Но пронзительные глаза даже на таком расстоянии светятся внутренней силой и каким-то особым мраком, который пленил Акселя в первую встречу. У Энн было множество лиц, и каждое из них он хотел бы разглядеть. Наконец мужичок получил свой кофе, конверт с выпечкой, попытался сказать что-то еще, но Энн указала на часы, и он ретировался. Она пошла за ним, чтобы закрыть дверь, но остановилась и замерла, увидев Акселя. Он медленно снял шлем. Слез с мотоцикла, повесил шлем на ручку и подошел к ней. В свете уличного фонаря ее глаза казались почти черными. На лице застыла печать удивления и скорби. – Я думала, ты никогда больше не придешь, – как всегда прямо сказала она. Он мягко втолкнул ее в кофейню, закрыл за собой дверь, перевернул табличку так, чтобы с улицы читалось «закрыто», и повернул ключ в замке. Молча вручил ей букет. Прошел по кофейне, закрывая жалюзи, и наконец остановился прямо перед ней. – Я не умею разговаривать с женщинами, – заявил он. – Я просто принес тебе цветы, чтобы показать, что сожалею. Мне не стоило тогда уходить. И не стоило вообще заводить эту тему. Энн улыбнулась. Она положила цветы на прилавок. Нахмурилась. Обошла витрину, достала вазу и поставила их туда. Вернулась к детективу, который следил за ней пристальным, почти что тяжелым взглядом. А он мог думать только о том, какого удивительного, странного вкуса у нее губы. И как бы он хотел еще раз оказаться в том лесу и прикоснуться к ним. Наверное, его лицо изменилось – в глазах Энн он увидел страх. Но затем зеленая гладь успокоилась, и молодая женщина улыбнулась. – Это все ерунда, – сказала она. – Ты пришел. Он аккуратно взял ее за руку и притянул к себе. Энн вздрогнула, задышала глубоко, но не стала сопротивляться, позволив детективу заключить ее в объятия. Он положил руку ей на талию, чувствуя сквозь тонкую ткань рубашки, как горяча ее кожа. Из головы улетучились остатки логики, здравого смысла и самоконтроля. Он давно не испытывал подобного возбуждения, давно не позволял себе переходить черту. У него не было времени, желания и подходящей женщины рядом, но с Энн все пошло не так. Он ничего о ней не знал и не хотел знать. От нее шла такая мрачная, но сокрушающая женская сила, что он терял голову. Возможно, потом об этом пожалеет, но сейчас он обнимал ее посреди закрытой кофейни и чувствовал себя до боли счастливым. Коротко выдохнув, он наклонился, приподнял ее лицо за подбородок и поцеловал. Энн протестующе уперлась ладонями ему в грудь, но он смял это сопротивление. Уже через мгновение она затрепетала в его руках, сдавшись. Поцелуй стал настойчивее. Аксель растворялся в этом ощущении, чувствуя, как постепенно исчезает напряжение последних дней. Он потянулся к ее рубашке. Энн покачала головой, в ее глазах снова мелькнул страх. Он замер, отстранившись и глядя ей в лицо. Молодая женщина покраснела. Дрожащими руками она вытащила его футболку из-под ремня джинсов и запустила руки под нее. Он глухо зарычал, когда ее прохладные ладони легли на кожу его груди. Аксель потянул ее к маленькому диванчику. Энн не сопротивлялась. Он позволил ей снять с него футболку, мягкими движениями расстегнул ее рубашку и восхищенно вздохнул. Снова ее поцеловал. Не нежно, а страстно, почти грубо. Энн ответила. Она толкнула его на диван и села сверху. Расстегнутая рубашка открывала ее тело до пояса. Грин прижался к ней лицом, покрывая гладкую кожу цепочками поцелуев и с наслаждением ощущая, как она теплеет под его прикосновениями, отвечая им каждой клеточкой. Еще через пару минут они избавились от лишней одежды. Они не говорили друг другу ничего, позволяя телам управлять этим вечером, доверившись инстинктам, которые заложены в каждого самой природой. Но в момент, когда их тела наконец слились, Аксель не удержал резкого вздоха наслаждения. Час спустя они лежали на кровати на втором этаже, обнимая друг друга, лаская и прикасаясь с поцелуями. Аксель чувствовал себя одновременно воскрешенным и уничтоженным. Энн молчала. Ее дикая страсть обескуражила и порадовала. И сейчас он еще не был готов думать о произошедшем рационально. Он хотел остановить момент, прочувствовать его, прожить еще и еще раз. Даже если на это понадобится вся ночь. Даже если ему не придется выспаться. Он теперь знал, почему Энн буквально жила в кофейне. Криминальная колонка Ангелы Сарс «Треверберг Таймс» Выпуск 26 декабря 1990 года «Дьявольское Рождество, или Почему дети умирают» Привет, Треверберг! Рождество должно было стать самым светлым и самым счастливым днем в этом году, но я вытираю слезы и пишу об ужасной трагедии, которая случилась вчера вечером в центральном районе нашего города. Я плачу потому, что не могу поверить в то, что видела своими глазами. Плачу потому, что даже полиция не смогла дать внятных комментариев случившемуся. Как ты думаешь, Треверберг, почему дети умирают? Почему дети умирают на Рождество? У тебя нет ответа, и у меня его тоже нет. Я готовилась к празднику, как и каждый из вас, по привычке слушала переговоры полицейских (конечно же, не те, которые ведутся по защищенной волне, майор Старсгард, я честно соблюдаю наши договоренности) и узнала, что совсем недалеко от моей квартиры, которую я купила в этом году и о которой рассказывала в личном блоге, нашли тело человека. Я отложила в сторону кухонную утварь, взяла фотоаппарат, диктофон, надела самую удобную и строгую одежду, что только смогла найти, захватила удостоверение журналиста и прыгнула на мотоцикл. Через четыре минуты я была на месте. Местом оказался огромный двор заброшенной часовой фабрики Адама Рояля, которая уже много лет стоит за обычной тревербергской средней школой и которую используют все школьники и студенты для отдыха и веселья. Посреди двора, как вы все знаете, сохранился старый дуб, который посадил сам Рудольф Рояль, гениальный часовщик, так и не успевший занять свое место в мире швейцарских часов, несмотря на открытие представительства в Женеве. Подходы к фабрике уже перекрывали полицейские, но меня пропустили. Потому что майор Старсгард знает, что я никогда не лгу и никогда не приукрашиваю деталей. Я оставила мотоцикл рядом с машинами полицейских, прошла во двор, достала фотоаппарат и решила, что это не должно быть явлено миру. Потому что на это нельзя смотреть. Поэтому к статье я прикладываю фото фабрики и полицейских машин. Дуб стал таким высоким, что на него больно смотреть, но нижние его ветви раскинулись на уровне моей головы. Я стояла в десятке шагов и смотрела на тело ребенка, повешенного на гибкой и плотной веревке. Стены фабрики защищали двор от лишнего ветра, и тело висело неподвижно, несмотря на волнение природы. Здесь было очень тихо. Только что выпал снег, и его не успели затоптать. Красный кирпич фабрики горел в угасающих сумерках. Жертва, мальчик Мюррей Артель, в этом году пошел в первый класс. Ему всего шесть лет, он из семьи производственников Артель, которые испокон веков занимаются текстилем и поставляют лучшие ткани половине кутюрье Европы. Вы все знаете этого улыбающегося мальчугана. Посмотрите на его лицо. Светлое, прекрасное лицо маленького ангела. Я узнала его, потому что лично знакома с его семьей. И полиция к моменту выхода тиража подтвердила мою догадку. В остальном они отказались от комментариев. Кто-то предположил, что мальчик повесился сам. Но они не нашли ни стула, ни коробки, хотя он вполне мог залезть на дерево и оттуда спрыгнуть. Но слишком аккуратной осталась его одежда. Слишком внимательно и бережно на шее повязан шарф. Мы ждем результатов экспертизы криминалистов и надеемся, что уже завтра нам точно скажут, решил Мюррей уйти из жизни сам или мы столкнулись с беспрецедентной жестокостью. Я часто пишу об убийствах. Мы часто теряем сограждан. Но дети – это другое. К смерти детей привыкнуть нельзя. Будьте бдительны, друзья. Потому что только от вас зависит, проснется ли ваш ребенок завтра или окажется повешенным на старом дубе во дворе часовой фабрики сегодня. С любовью и надеждой на то, что все это просто дурной сон. Ангела Сарс, ваш специальный корреспондент Часть вторая. Лето ангела 1. Говард Логан 15 июня 2001 года, 06:45 Треверберг Будильник орал так, будто его завел сам сатана. Противная мелодия вытащила Логана из сна, заставив вернуться в неприятную реальность. Говард взмахнул рукой в бессмысленной попытке избавиться от звука и благодарно улыбнулся, когда тот исчез. Вздрогнул от неожиданности, когда с него стянули одеяло, но тут же расслабился, вспомнив, что это всего лишь Мира. Девушка поцеловала спину молодого мужчины, протиснув ладони между ним и матрасом. Говард блаженно зажмурился, позволив ей творить все что захочет, а потом, окончательно стряхнув сон, скинул ее с себя и навис сверху. Их связь с Мирой была странной и стремительной. Последний месяц он не вылезал из архива, проверяя свою догадку относительно связи убийств с галереями или районом, где располагались главные выставочные залы города. Мира как-то сама собой начала задерживаться на работе. Она делала ему кофе, начала угощать бутербродами, в первый раз принесла судок с едой. Говард в тот момент будто впервые заметил, что она красива. Секретарь босса была старше Говарда лет на пять, если не больше, но, кажется, ее это нисколько не смущало. Их роман нельзя было назвать серьезным, но впервые с момента переезда в Треверберг стажер почувствовал, что он спокоен и собран. Секс давал то, чего так не хватало: повод отключиться от расследования, что позволяло посмотреть на все с новой стороны. Мира пару дней назад напросилась к нему домой. И не ушла. Вчера вечером он обнаружил в ванной ее зубную щетку, но не обратил внимания, увлеченный мыслями о Рафаэле. Месяц удушающей тишины убивал всех. Команда занималась обработкой найденных и ненайденных улик. Говард взял на себя архив, а Тресс мигрировал между архивом и отделом криминалистической экспертизы. У них утвердились два подозреваемых, которых они не могли взять в плотную обработку из-за нехватки улик, пришлось ограничиться наблюдением. Мерт и Мун вели себя смирно. Мун готовил выставку, следуя поручению детектива Грина. Запланированной встречи Мерта с Грином так и не состоялось. Через пару дней после беседы с Говардом Александр неожиданно взял отпуск на работе и очутился в клинике Хоула. Тот скупо сообщил о нервном срыве и о том, что полугодовое лечение пошло насмарку, но пообещал предупредить, когда Мерт достаточно окрепнет, чтобы вернуться в социум. Полицейским это все казалось подозрительным, но бороться с волей прославленного врача они не могли. Конечно, решение прокурора или судьи заставило бы психиатра пересмотреть позицию, но у следствия не было доказательств причастности Мерта к убийствам. Нет улик – нет разрешения.