— Простите меня, — сказал Потёмкин. — Я сделал всё, что мог. И бессмысленно было требовать от него невозможного. Поезд уже подходил к станции. Потёмкин засобирался. Облачился в свое чёрное пальто, взял в руки сумку. — Простите, — повторил он, уже когда стоял в дверях. Он уходил, Китайгородцев оставался. Поезд остановился. Потёмкин вышел из вагона. Китайгородцев видел из окна, как фигура в чёрном тенью скользит по засыпанному снегом перрону. Потёмкин скрылся из виду, но потом вдруг вернулся. Подошел к окну, за которым стоял Китайгородцев, и крикнул что было сил, желая быть услышанным: — Михаил! Только Михаил! Китайгородцев смотрел на него, пытаясь понять. Поезд тронулся. — Михаил может! Поезд покатился быстрее. Потёмкин остался на перроне, исчез из виду. По проходу шел проводник. — Вы разве не до этой станции ехали? — спросил он обеспокоено. Китайгородцев обернулся, но лицо у него было такое, что можно догадаться: не слышал, о чём его спросили. — Число сегодня какое? — вместо ответа произнёс Китайгородцев. — Одиннадцатое. ОДИННАДЦАТОЕ НОЯБРЯ. ПЯТЬ ДНЕЙ ДО УБИЙСТВА ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ: «Я влип. Я в шоке. Я похож на человека, которому только что объявлен смертельный диагноз. Полный хаос в мыслях и только два вопроса раз за разом разрываются в мозгах шрапнелью: «Почему именно я?» и «За что?» Ответа нет. Пощады нет. Надежды нет. Ещё недавно всё было хорошо. Светило солнце, день шёл за днём, я был как все. Теперь я не как все. Я другой и у меня всё плохо. Солнце светит, но уже не мне. Всё наперекосяк. Если Потёмкин не ошибся, тогда у меня выбор небогатый. Либо я убью Лисицына и стану убийцей, либо меня изрешетят его охранники, и я буду жертвой. И только если Потёмкин ошибся… Это я от безысходности — про то, что он ошибся. Мне страшно и я пытаюсь сам себя уговорить. Успокоить. Хотя я уверен процентов приблизительно на девяносто девять в том, что нет тут никакой ошибки. И глупо надеяться на то, что что-то не так Потёмкин понял. Потому что я видел своими глазами, какие он фокусы проделывал во время сеансов гипноза. Уму непостижимо, что можно вытворять со взрослыми людьми. Они, если гипнотизёр того захочет, могут родную мать в упор не замечать. Или целый год жить обычной своей жизнью, никаких отклонений в себе не обнаруживать, а потом вдруг ни с того ни сего подняться со своего места в переполненном зрительном зале и пойти шаткой моряцкой походной на сцену, чтобы прокричать там, что ты — боцман Торопыгин. Всё мое отличие от того парня-бедолаги в том, что он не знал, что он Торопыгин, а я знаю, что я Торопыгин. И всё равно мне это не поможет, как сказал Потёмкин. Шестнадцатого числа я, как тот парень, встану и пойду, как заведённый. И никто меня не остановит. Я видел этого Торопыгина вчера. Он пёр, как танк. И в его взгляде я даже проблесков сознания не обнаружил. Это был робот. Настоящий робот. Либо я убью, либо меня убьют. Два варианта и оба невозможные. Я не хочу! Не хочу!! Не хочу!!!» * * * Китайгородцев прилетел в Москву во второй половине дня. В аэропорту его встречал Лапутин. Тот первым делом обратил внимание на то, что Китайгородцев хотя и прихрамывает, но инвалидную трость по назначению не использует, просто несёт в руке. — О! — сказал Лапутин. — Да ты оклемался, как я вижу! Китайгородцев посмотрел на него, а впечатление осталось такое, будто он Лапутина и не увидел — взгляд сквозь тело прошел, как сквозь воздух. — Что-то случилось? — спросил Лапутин. — Где Хамза? — вопросом на вопрос ответил Китайгородцев. — Где-то за городом. У него переговоры. Велел тебя встретить и отвезти домой. Вечером он будет в Москве. — Где Хамза?! — крикнул Китайгородцев. На них обращали внимание. Взгляды настороженные и осуждающие. Китайгородцев их не замечал. — Можно узнать, — сказал раздосадованный Лапутин. — Или в офис позвонить, или самому Хамзе. — Вези меня к нему! — потребовал Китайгородцев. — Я не могу ждать вечера! * * * Хамза действительно был за городом. В ресторане на Рублёвке. Поехали туда. Машину вёл Лапутин. Косился время от времени на мрачного Китайгородцева, потом что-то вспомнил, протянул своему спутнику бутылку: — Сделай глоток, тебя отпустит. Коньяк. Китайгородцев пил его так, будто в бутылке была вода. Когда бутылка наполовину опустела, Лапутин спохватился и мягким, но решительным движением забрал её из рук Китайгородцева. Тот, кажется, даже не заметил. — Я ошибся там, в аэропорту, — признал Лапутин. — Когда сказал тебе, что ты оклемался. Но расспрашивать Китайгородцева ни о чём не стал. Захочет — сам расскажет. Китайгородцев не хотел. Молчал всё время, пока они ехали на Рублёвку. * * * Ресторан был призывно расцвечен светильниками. Место престижное. И общая стоимость припаркованных здесь автомобилей могла бы составить годовой бюджет какого-нибудь немаленького российского города. Лапутин оценивающе осмотрел Китайгородцева: небрит, в одежде маргинальная небрежность и взгляд затравленный. Китайгородцев не пройдёт здесь фейс-контроль. Охрана спустит с лестницы в два счёта. Лапутин вздохнул и позвонил на мобильник Хамзе. Сообщил, что они прибыли и что лучше бы им увидеться не в ресторане. В чём дело, Хамза понял, когда вышел к их машине. Он нахмурился, обнаружив, в каком состоянии находится Китайгородцев, и выразительно посмотрел на Лапутина. Понятливый Лапутин вышел из машины. Хамза занял его место за рулем. — Что случилось, Толик? — Вы помните, как я звонил вам и рассказывал о том, что видел генерала? А потом, при встрече, я уже не помнил ничего. Это гипноз! — сообщил Китайгородцев, глядя шефу в глаза. Ненормальный у Китайгородцева был взгляд. Взгляд безумца. Хамза это про себя отметил. — Что за гипноз? — спросил Хамза и отвёл глаза. Не мог смотреть. Взгляд отвёл и увидел коньячную бутылку. Коньяка в ней оставалось совсем немного. — Этот родственник Лисицыных… Михаил… Он умеет! — сбивчиво говорил Китайгородцев. — Он специально — чтобы я забыл! Он что захочет, то с человеком сделает. И уже не человек, а робот! Понимаете? Ходит, руками машет, а сам не соображает ничего! — Что случилось, Толик? — повторил свой вопрос Хамза, возвысив голос. Его ждали деловые партнеры, ему пришлось прервать переговоры, и он досадовал, уже особо не пытаясь скрыть неудовольствия при виде сильно нетрезвого Китайгородцева. — Я же говорю — гипноз! — словно маленькому, объяснял ему Китайгородцев. — Это не сказки, там всё всерьёз. Вы не видели, я видел. Своими глазами. И ещё я вам скажу. Про Лисицына. Про Стаса. Хана ему. Не жилец. Хамза разве что не поморщился при этом. — Сейчас Лапутин отвезёт тебя домой, — сказал Хамза. — Ты проспишься и завтра мы с тобой поговорим. Он посмотрел на часы. Пора было возвращаться к деловым партнерам. — Я его убью, — пробормотал Китайгородцев. — Шестнадцатого числа приду к нему и замочу. — Кого? — Лисицына. — Он тебе дорогу перешёл? — спросил Хамза, не глядя на собеседника. — Нет.