— А вы отдаете себе отчет, уважаемый профессор, в том, что вы, гость в доме, в котором убили хозяина, человека, заслужившего от вас же хвалебную характеристику, что вы, ученый с мировым именем и человек, как я понял, заботящийся о своей репутации, утаили уже на первом допросе правду и таким образом помогли убийце, если, конечно, вы сами не являетесь им. — Но я… Я повторяю, что не убивал Айона Драммонда. Клянусь вам! — Уважаемый профессор Гастингс! Я прошу вас не вести себя как ребенок. Может, вместо этого найдете способ убедить нас, что являетесь человеком, клятва которого что-то значит. Пока вы нас оскорбительным образом обманули. Этим самым, что бы вы там не думали, стали сообщником убийцы. — Но я… Повторяю вам, что я не убивал Айона. — А лишь находились здесь в ночь убийства, не подняли тревогу и топтались по крови убитого! Какая чушь! Гастингс вертел головой, как боксер, получающий удар за ударом, но старающийся любой ценой додержаться до конца и не потерять сознание. Глубоко вздохнул. — Когда Филип Дэвис зашел ко мне за той тысячей фунтов, он выглядел так странно, что я засомневался, в здравом ли он уме. Поймите, несколько минут назад у меня побывал профессор Спарроу — с ним за час до этого я оговорил условия, на которых он перебирается в Штаты. Теперь же профессор явился с безумным выражением лица — оказывается, он изменил решение по совершенно неизвестным мне причинам. Потом заходит Филип Дэвис и неожиданно дает согласие, хватает чек, после чего исчезает с ним так быстро, словно банки работают по ночам. Я был удивлен… Представьте себе мое положение. Я чувствовал… понимал, что между ними что-то происходит, что-то, о чем я не знаю и что влияет на их решения… Дело казалось мне очень серьезным… Я не только ученый, но и совладелец большого концерна в промышленности искусственных материалов. Для нас важно собрать лучших ученых со всего мира. Не стыжусь этого. Я ставлю условия, предлагаю большое вознаграждение, и можно с этим соглашаться или нет. Драммонд сразу отклонил мое предложение, и это ни в малейшей степени не изменило моего отношения к нему. По-прежнему утверждаю, что мировая наука потеряла одного из самых крупных своих ученых. Если бы он жил дальше, то достиг бы огромных успехов… Но, что я хотел сказать?.. Да. Так вот, я остался в комнате один. В течение часа Спарроу, который сначала согласился, — отказался, а Дэвис, который сначала отказался, — согласился. Я не знал, что и думать о них и об их удивительных поступках. Посмотрел в окно. В кабинете Айона еще горел свет. Я решил заглянуть к нему под каким-нибудь предлогом и разузнать, что же произошло. Был уверен, что каким-то образом он влияет на то, что происходит с двумя учеными. К сожалению, я не ошибался, хотя влияние оказалось совершенно иным, чем можно было предположить. Во всяком случае, сказал сам себе, не случится ничего плохого, если я спущусь вниз якобы для последнего разговора перед отъездом — ведь уезжать мне приходилось очень рано — и попробую сориентироваться, как обстоят дела с Дэвисом и Спарроу. Спустился. Дверь была закрыта. Я знал, что в кабинет не стучат, поэтому тихо нажал ручку. Когда я вошел, то увидел Драммонда сидящего за столом, а затем рассмотрел и остальное… Подошел удостовериться, жив ли он и нужна ли помощь. Но он уже был холодный. Я три года изучал медицину как дополнительный предмет. Сразу понял, что тут уже ничем не поможешь. Второй мыслью было то, что подозрение может пасть на меня. Вы ищете мотив убийства. Мне он тоже пришел в голову. Драммонд вспоминал о каком-то письме, которое будто бы пришло в английскую полицию, с предупреждением об угрозе со стороны неизвестных сил. Он тогда смеялся, но мне было сейчас не до смеха. Это я олицетворял интересы, противоположные тем, которым служили исследования Драммонда. Отступил к двери и вспомнил, что оставил на ручке отпечатки пальцев. Поэтому вытер обе ручки рукавом, а потом на цыпочках поднялся наверх и закрылся у себя в комнате. Быстро разделся и лег в постель, но еще не спал и точно знаю, когда Филип Дэвис подсунул мне чек под дверь. Перепугался тогда. Позже уже ничего не происходило, пока ко мне не постучал полицейский. То, что я сказал, — абсолютная правда. — Да… — Паркер сел. — Когда вы вошли сюда? — Может, в 12.10, а может, в 12.12? Мне трудно сказать, знаю лишь, что, выходя из комнаты, я посмотрел на часы — было где-то десять минут первого. — И как долго вы находились здесь, в кабинете? — Две, может, три минуты. — То есть в 12.15 вы отсюда вышли? — Видимо, да. — Хорошо. Возвращайтесь в свою комнату, профессор. И прошу вас никуда отсюда не удаляться. Гастингс встал. Он был все еще бледным. — Надеюсь, вы не подозреваете меня в убийстве Айона? — с тревогой спросил он. — Нет. — Паркер покачал головой. — Еще перед вашим приходом я знал, что вы не могли убить Айона Драммонда, но, вероятно, были здесь после убийства. — Так вы знали! — Гастингс вышел, потирая ладонью большую лысину, на которой блестели капельки пота. XV «Ударила я дважды» — А сейчас, к сожалению, мы должны поговорить с миссис Сарой Драммонд, — сказал Алекс. — Я не хотел бы присутствовать при этом. Все просто ужасно. — Да, — вздохнул Паркер. — Мы должны поговорить с Сарой Драммонд, и я думаю, ты останешься. То, что убийца Айона все еще на свободе — гораздо более ужасно. — Посмотрел на часы. — Восемь утра. Девять часов назад Айон еще жил. И мог жить еще много лет… Я не уеду из этого дома без убийцы… Даже если какие-то дьявольские силы еще более запутают это дело. Но о чем речь, ведь я знаю, кто убил Айона Драммонда, точнее, знаю не я, знает полицейский во мне. Я мог бы уже сейчас выписать ордер на арест, и никто не смог бы оправдать лицо, на которого бы я указал. У нее одной нет алиби и есть мотив для убийства. У всех других или есть алиби, или нет причин для убийства. Как же все просто, как ясно! До того просто, что даже бессмысленно! Алекс кивнул. — Вот именно, — пробормотал, — так просто, что даже бессмысленно. — Но не будем обращать на это внимание! — Паркер встал и принялся ходить по кабинету, держась на расстоянии от пустого кресла и кровавого пятна, уже почерневшего и впитавшегося в цветной рисунок ковра. — Видишь! Его кровь уже исчезает… превращается лишь в пятно на ковре. Позже отдадут ковер в чистку, и исчезнет его последний след. Не оставил детей, а жена оказалась неверной. Так проходит человеческая жизнь. Я не знаток театра, но существует ли более греческая трагедия? Вернется ли к нему жизнь потому, что мы — ты и я — знаем или догадываемся, кто его убил? Но он кого-то любил. Несмотря на все то, что мы знаем о ней, он ее любил. Поэтому мы должны отнестись к ней по-доброму. Он бы наверняка этого хотел. Был добрым. Может, даже простил бы ее, хоть это и сломало бы ему жизнь, если бы он остался жить. Джонс! — Да, шеф! — Круглое лицо сержанта расплылось в улыбке. — Что тебя так развеселило? Джонс моментально стал серьезным и вытянулся в струнку. — Ничего, шеф… Только мисс Сэндерс… — Только у мисс Сэндерс премилые ямочки на щечках, да? Но вы прибыли сюда за счет королевской казны не для того, чтобы любоваться ямочками мисс Сэндерс. А мисс Сэндерс пусть займется своими делами, если они у нее вообще есть! Через открытую дверь Алекс услышал тихий отзвук быстро удалявшихся шагов. — Закрой дверь, Джонс! — приказал инспектор. — Смотри внимательно за всем, что происходит в этом доме. Ты не должен отлучаться отсюда, пока я тебя не отзову. Кто-нибудь пытался сойти вниз? — Да, шеф… Запрета не было… — Кто? — Мистер Гастингс и миссис Спарроу. Оба разговаривали по телефону с Лондоном. — О чем говорили? Номера телефонов? — Мистер Гастингс звонил в бюро путешествий и отказался от своего вылета ночью в Нью-Йорк. А миссис Спарроу звонила в госпиталь и попросила к телефону профессора Биллоуза. Затем спросила о здоровье миссис Райт. Позже говорила что-то латинскими словами, а в конце сказала, что даст знать позднее, сможет ли приехать, потому что здесь ее задерживают непредвиденные семейные обстоятельства. Сказала, что позвонит после обеда. Я проверил номер. Звонила в госпиталь на Чарлинг Кросс, в отдел хирургии. — Хорошо, Джонс. — Паркер закрыл дверь и обратился к Алексу. — Сейчас ты должен собрать весь свой ум и воображение. Я думаю, пожалуй, нам лучше перейти в салон. Нельзя ее здесь допрашивать. Ты пройди в салон, а я к ней поднимусь. — Хорошо, — согласился Алекс и встал. Вышел в прихожую. Паркер тяжелой походкой начал подниматься по лестнице. «Сейчас увидит вверху надпись: „Чти Бога под этой крышей…“ — подумал Алекс. — Кто-то поступил вопреки завету Бога и людей и убил невинного человека. Пусть эта крыша рухнет ему на голову». Открыл дверь в салон. Здесь было тихо, солнечно и уютно. Солнечные лучи, падавшие через раздвинутые занавески, весело расцвечивали кресла в стиле рококо и несколько уже поблекшую обивку стен, цветом и рисунком идентичную с мебелью В причудливо изогнутой раме зеркала Алекс увидел свое лицо, бледное, с пробивавшейся щетиной. Дверь в библиотеку была открыта. Четыре темных клубных кресла вокруг низкого стола. Полки с книгами. Два больших глобуса у окна. Один показывал мир глазами географа семнадцатого века. На втором небесные тела, соединенные линиями, создавали рисунки зверей и людей. Названия созвездий. Большая Медведица держала в лапах щит с надписью: «Произведение Марка Корнелли». Люди создают произведения… Произведение Айона Драммонда… Он сказал перед смертью: «Через двадцать лет все устареет, и появятся новые методы и идеи, которые ныне нам и не снятся…» Стоит ли? Стоит ли разоблачать убийцу?.. Даже если мы любили убитого, как брата? Убийца живет, боится, мучается… Убийца хочет жить… Но Айон Драммонд тоже хотел жить долгие годы и спокойно умереть в старости, мудрым, спокойным человеком, любимым молодыми учениками… Айон был добрым. Айон был порядочным человеком. А убийца? Убийца оказался расчетливым — пожертвовал жизнью Айона Драммонда ради собственного счастья. И пусть ничто не воскресит Айона Драммонда, убийцу необходимо покарать. Хотя бы потому, что тот хотел обвинить другого человека, чтобы он, этот другой человек, ответил за его преступление. Убийца стремился избавиться от препятствий на своем пути. Он повернулся. Дверь открылась, и вошла Сара Драммонд, а за ней Паркер. Алекс молча поклонился ей. Она ответила едва заметным движением головы. На ней было простое серое платье. Лицо спокойное, но со следами слез и бессонной ночи. — Я предупредил миссис Драммонд, что ты — мой коллега, — сказал Паркер. — Но хочу сразу внести ясность, что мистер Алекс ни в коей мере не связан с полицией. Согласны ли вы, чтобы он присутствовал во время нашего разговора? — Да, — Сара Драммонд склонила голову, — мне нечего скрывать. Каждый может присутствовать при моем разговоре с вами. Садитесь, пожалуйста. Она заняла место в кресле. Села прямо и сложила руки на коленях. Алекс смотрел на нее с близкого расстояния, на уставшую, поникшую и немолодую женщину. «И вот я здесь, — подумал он. — Удар нанес, и дело сделано…» — Слушаю, — сказала Сара Драммонд. — Чего вы от меня хотите? Могу ответить на любой ваш вопрос, инспектор. Не стесняйтесь, прошу вас. «Открыто и без страха, — продолжал в мыслях Алекс, — скажу вам, как он умер…» Нет, она так не скажет. — Извините, но… — Паркер кашлянул и замолчал. Затем продолжил с видимым усилием. — И я, и мистер Алекс знаем о… о ваших отношениях с мистером Спарроу. Знаем, о чем вы говорили вчера в парке… Не хочу к этому возвращаться. Хочу лишь задать вам несколько конкретных вопросов. Возникли определенные обстоятельства, поэтому я должен вас спросить. Прежде всего хочу, чтобы вы рассказали, что вы делали, вернувшись из парка. И в какое время. — Значит, он вам все рассказал. — Сара кивнула головой, словно соглашаясь с какой-то своей мыслью. — Что я делала, вернувшись из парка? Прошла прямо в кабинет Айона и пробыла там около пятнадцати минут. — Я могу узнать, с какой целью вы вошли туда? Ваш муж ведь тогда работал, верно? — Да, работал. Почему я туда пошла? Из опасения, что Спарроу зайдет к нему, будучи в возбужденном состоянии. Он внезапно оставил меня, когда мы сидели на скамейке, и ушел. Я искала его по всему парку. Не нашла… Мне пришло в голову, что лучше всего, если я до момента, когда закроются двери и возвратятся все домашние, буду возле Айона. Спарроу обещал мне, что не скажет ему о… обо всем, а лишь поговорит о своем отъезде. Он хотел сегодня уехать отсюда, а затем отправиться в Америку. Вам это известно от него? — Да. — Я хотела как можно дольше оттянуть момент их разговора. Знала: при мне Спарроу не решится сказать о нас ни слова. И была уверена, что, когда он остынет, то тоже ни слова не скажет. Я боялась самых первых минут. Он ушел от меня взвинченным… Айон работал. Сказал, что утром хочет выбраться с вами на рыбалку, потому что очень устал. Спросил меня, не поехала ли бы и я вместе с вами. Я согласилась. Я приехала вчера сюда очень счастливой. Но, чтобы вы поняли… В шестнадцать лет мне пришлось танцевать в мюзик-холле. Все знают, что это за жизнь. Мой путь до нынешнего положения на сцене — непрестанная борьба. И бороться приходилось всеми способами. Мужчины в моей жизни значили и мало, и очень много. Они были нужны мне, а я — им. Но мне они были нужны для преодоления препятствий в жизни, а я им — потому, что была молодой и привлекательной. Познакомилась с Айоном, когда мне исполнился тридцать один год. Говорю это, чтобы вы знали всю правду. Я не любила его, когда выходила замуж. — Она сказала это спокойным, глухим голосом. — Конечно же, ему говорила, что люблю, потому что так говорит каждая женщина каждому мужчине, за которого выходит замуж. Но Айон был тогда очень мне нужен. Не так нужен, как те, предыдущие мужчины, а иначе. Я была уже известной актрисой, знаменитостью. Теперь предстояло занять соответствующее общественное положение. За несколько лет до этого я решила, что выйду за любого симпатичного мужчину, занимающего прочное положение в обществе. Хотела иметь дом, мужа и стать уважаемой особой. Я, кстати, была не первой актрисой, которая так поступила. Могу назвать нескольких в одном только Лондоне. У людей, которые, подобно мне, сражались день и ночь, чтобы подняться по ступеням этой адской лестницы, всегда очень сильно желание удержаться на ее верху. Я хотела всего этого: старое родовое поместье, старинную фамилию, хотела иметь мужа — человека известного и уважаемого настолько, чтобы я смогла сменить свою сценическую фамилию и выступать под его фамилией. Айон отвечал всем этим условиям, к тому же влюбился в меня. Конечно, я сделала все, что в человеческих силах, чтобы так случилось. А потом мы поженились. Я думала, что с этой минуты вся моя жизнь изменится. Она изменилась, действительно. Но у Айона была своя работа, забирающая его всего, без остатка. У меня — своя, а кроме того, за мною стояла вся моя жизнь. Я всегда любила подчинять себе мужчин. Если бы я полюбила Айона с первого взгляда, может, и перестала бы об этом думать. Не знаю. Но случилось иначе. Я продолжала жить одна в Лондоне и лишь навещала его или он меня. Мы постоянно мечтали о совместном путешествии, но ничего из этого не выходило: или у него не было времени, или я… Айон безгранично доверял мне. Но до него мне верили и другие. Никогда не могла понять, почему верность человека человеку люди понимают только в определенном, ограниченном смысле. Мне казалось, что я родилась без этого предрассудка. Я не была верна Айону. Встретила здесь Спарроу. Вместе с красавицей женой. Она была так прекрасна и так по-королевски величественна, он же — так добродетелен, что… Но это все не то. Мне кажется, что именно тогда я начала все больше любить Айона. Это, пожалуй, явилось каким-то противоядием. Всю жизнь я защищалась от любви. Боялась. Боялась любой человеческой слабости. Стремилась постоянно быть сильной. Такие вещи легко не проходят. Я не хотела никого любить. Вы понимаете меня? — Она с тревогой посмотрела на Алекса. — Да, — неожиданно сказал Паркер. — Все абсолютно понятно. — И умолк. — О чем я говорила?.. Да… Спарроу дал мне душевное равновесие. Он всегда находился здесь. Я могла смотреть на них обоих за столом и знать, что обладаю обоими. Люси ничего не замечала, и Айон тоже ни о чем не догадывался… Я чувствовала себя уверенной в своих силах. У меня было уже все, чего я хотела от жизни, и я ничем за это не заплатила. По крайней мере, так мне казалось, но позже я поняла, что мне недоставало самого главного — любви. Сама не знаю, как случилось, что полюбила Айона. Это произошло недавно. А может, даже немного раньше, чем я сама считаю… Но в итоге мне стало ясно, что он мне дорог, что он не только мой муж, но и единственный человек, которого я когда-либо любила и которому хочу быть верна, и не хочу никого другого. Это стало большой радостью, я поняла, что на такую верность я способна. Такая верность — настоящая, потому что возникает не из приказа или запрета, а исключительно из желания… Тогда Спарроу… и не только Спарроу… должны были исчезнуть. — Она замолчала. Ее спокойный, тихий голос еще какое-то мгновение продолжал звучать у них в ушах. — Но Спарроу не захотел исчезнуть, — внезапно сказала она. — Не только не захотел, но именно тогда начал требовать, чтобы я ушла от Айона, а он оставит Люси. Это было ужасно. Я не знала, что делать. Тянула, обманывала его, наконец решила со всем покончить. Когда он написал в Лондон, упрашивая о встрече, я приехала сюда и сказала ему вчера, что мы должны забыть друг о друге. Перенес он это тяжело, а затем исчез в темноте. Я сходила с ума от страха. Но я — актриса и умею приходить в себя быстрее, чем это кажется возможным. В кабинете Айона сидела, щебеча и прислушиваясь, не подходит ли Спарроу. Наконец решила, что он уже вернулся в дом. Встала и пошла наверх. Через дверь гардеробной услышала его голос в комнате Люси. Начала верить, что он ничего не скажет Айону. Я лишь боялась их решающего разговора. Когда Спарроу придет к Айону и скажет, что прекращает с ним сотрудничать, тот начнет задавать вопросы. Он будет ошеломлен и, может, даже начнет упрекать Спарроу. И тогда… Я боялась принципиальности Спарроу. Есть такие достоинства в мире, наличие которых приносит больше вреда, чем их отсутствие. Вдруг он захочет сказать правду? Очиститься перед приятелем? Айон понял бы его, но никогда не понял бы меня. Даже если бы он простил, наше счастье оказалось бы похороненным. Я начала жалеть, что не убила Спарроу в парке! — Она помолчала, потом продолжила: — Да! Я говорю вам правду: пожалела. Но было уже поздно. Мне оставалось ждать результата их разговора. Около одиннадцати ко мне вошла Люси, попросила дать ей пишущую машинку. Я дала. Она явно ничего не знала. Это было доброе предзнаменование. Спарроу прежде всего просил бы у нее прощения — я знаю мужчин. Разумеется, получил бы его, ведь она любит мужа больше жизни… А я?.. Ждала дальше… Айон не возвращался, хоть и обещал прийти пораньше… Я сказала ему, что очень хочу, чтобы он пришел. Ведь мы не виделись целую неделю. Я подошла к двери, а затем на цыпочках проскользнула в гардеробную. Из-за двери доносился голос Спарроу. И плач Люси. Была уже половина двенадцатого… Я вернулась к себе. Что-то происходило… Но что? Что он ей сказал? Я никогда не предполагала, что Люси способна плакать. Потом мне показалось, что Спарроу вышел из комнаты и спустился вниз. Я приоткрыла свою дверь и попыталась рассмотреть, кто спустился, но ничего не увидела. Боялась заглянуть к Люси. Боялась, что она придет ко мне и устроит мне скандал. Я опасалась за нашу жизнь с Айоном. Нервы у меня вышли из-под контроля. Я упала на постель и долго лежала, ожидая, что в любую минуту дверь откроется и войдет Айон. Но дверь не открылась. Когда я взглянула на часы, было двадцать пять минут первого. Видимо, что-то случилось. Я подумала: наверное, Спарроу все ему рассказал, и Айон сидит внизу, обхватив голову руками наедине со своим горем… Какой-то миг я колебалась… Я всегда старалась переждать бурю и явиться в самом ее конце… Но я его любила. Знала, что должна спуститься и, не взирая ни на что, заставить его остаться со мной. Я была даже готова сказать, что Спарроу мерзко лжет, потому что его подкупил Гастингс и он хочет выехать в Америку, но у него нет для этого веских причин. Мне казалось, что так будет лучше всего. Я смогла бы посмотреть прямо в глаза Спарроу и показать ему на дверь как клеветнику, и Айон мне бы поверил. Я спустилась и открыла дверь… А он сидел… с ножом в спине… Был мертв… Все кончилось навсегда. Я стояла и смотрела на него. Ничто уже не имело значения. Я подумала, что, умирая, он не узнал обо мне ничего плохого. Только все самое лучшее. Поцеловала его в голову и вышла. Это уже был конец. Наверху я подумала, что его наверняка кто-то найдет и я должна буду выйти из комнаты, разговаривать… Я хотела покончить с собой, но у меня не было сил. А позже и это прошло. Он умер. Все уже не имеет никакого значения. — Бессильно пошевелила руками и отвернулась к окну. — И позже вы уже не выходили из комнаты до моего прихода? — Нет. Вообще никуда не выходила. — Зная, что он лежит там, внизу?.. И кто-то его убил? — Я знаю, кто его убил. — Кто? — Я… — сказала Сара Драммонд срывающимся голосом. — Я — истинная причина его смерти, а не тот человек, что ударил его ножом. И только сейчас она закрыла лицо руками и зашлась в страшных спазматических рыданиях. Алекс и инспектор ждали, опустив глаза. Алекс теребил конец галстука, не замечая этого. Наконец рыдания затихли. Сара Драммонд подняла голову. — Извините, — сказала она тихо, — сейчас я уже спокойна. — Я бы только хотел сказать вам, что наиболее вероятно, если только в этом деле не возникнут совершенно немыслимые обстоятельства, — профессор Гарольд Спарроу не убивал вашего мужа.