Тема-то больная. На торжественном вручении грамот у Ивашко конфуз случился. Он с вечера гороховой каши поел, да не учёл, что всех в одну линейку перед всеми учениками построят да чествовать будут. В общем, бежал он с праздника с красным от стыда лицом. Так и не погулял, выходит, толком. В подтверждение Ивашко сознался: — Это я у мамки цельный год понемногу сливал. Она подторговывает. А я с каждой свежей партии кроху беру. Незаметно, но бутыль к лету набрал. Вот, получается, когда опозорился, с горла глотанул, да уснул на сеновале с горя. Так и стоит пузырь. Будешь? Костюшко несмело кивнул. Он-то горючее ещё не пробовал. Отец был непьющим. По крайней мере дома не пил никогда. О хирой матери и говорить нечего. Костюшко горюху на запах только знал. Мать, когда компресс после лихорадки ему ставила, тряпицу смачивала в растворе напополам с водой. Ивашко метнулся в сени. Долго там брякал приставной лестницей, топал по крыше. А потом ворвался в избу, держа в руках наперевес с зелёного стекла бутыль. — Вот, — гордо заявил он и поставил на стол. — Выпьем, брат! Даже если мамка придёт, ничего не скажет. Взрослые мы! Последний аргумент был более убедителен. Взрослым быть больше всего хотелось. На самом деле, а не только по документам. Поэтому, когда Ивашко притащил две металлических кружки и щедро плеснул горюхи, Костюшко, набрав в грудь побольше воздуха, заявил: — Только пробуем, Ивашко. Но без излишеств. Хозяин, согласно кивнул, выдернул из плетёной косы, висящей в простенке за печкой, пузатую луковицу, разрезал её на несколько частей, из погреба достал кусок сала. Обтер его от соли, аккуратно сложив крупные кристаллики в чашку, нарезал закуску. — Ну, брат, давай! — решил произнести речь Ивашко. — С Рождеством! Горюха обожгла горло, потом рот ободрал ядреный лук, а уж только потом лечебным холодным ломтиком на язык легло мягонькое, ароматное, пропитанное чесноком и перцем, сало. Костюшко почувствовав, как от выпитого загорелось в больном желудке, жалостливо посмотрел на друга и сказал : — Болит, Ивашко. Ты прости, я больше не буду. Ивашко понятливо кивнул, но тут же ответил: — А я ещё глоточек дёрну. Хорошо согрела! Вещь! Он плеснул в свою кружку горюхи, сразу же закупорил бутыль и, опасливо оглянувшись на дверь, полез прятать его на печку. — Потом схороню, — пояснил он, споро расправился со второй порцией и, довольный собой, уселся за стол поговорить за жизнь. Марька спешила к подруге Анке, не замечая ни мороза, ни красоты вокруг. Как же она ждала этого дня! Ведь вот-вот само Рождество наступит, а значит можно будет на суженного погадать. Даже мамка разрешила ночью у подруг остаться заночевать. А все потому, что сама понимала, насколько гадания важны. Может, к следующему году уже и не придётся вот так с девками посидеть, да о суженных помечтать. Вот, к примеру, Ташка. Прдруга была старше, все с её рыжим братцем по углам тискалась. А осенью вот в город подалась от позора. Видимо, не уберегла свою честь девичью. Сегодня тут она, к соседке пошла посплетничать. Но Марька на Ташку не серчала. Мало ли, как бывает. Девка-то она хорошая, добрая. Их вон с Анкой летом на помидорах целоваться учила правильно. Как по-взрослому. К тому времени, когда Марька к Анке пришла, там уже собрались все подружки. Весело в избе, жарко. То и дело на крыльцо девчата выскакивают, да хохочут. Или песни поют. Подружки Зонька и Лиська тоже сестры, только близневые. Голосистые. Как запоют хором, так сердце заходится от восторга. Не успела Марька на порог зайти, как подруги её раздевать начали, да на перебой рассказывать, на что уже погадали. Потащили они Марьку к столу. Заставили в горшок с сухим пшеном руку сунуть. Пошвырялась Марька в крупе, ухватилась за предмет под пальцами. Дыхание в груди колом встало от страха и неизвестности. Потянула руку вверх, раскрыла ладонь. — Крестик, божья защита для тебя, Марька! — радостно заявила Зонька. - А ну, давай ещё! И Марька снова запустила руку в горшок с пшеном. Нащупала тряпицу, вверх потянула. Красный лоскут обжег взор. — Почёт тебе будет! — с долей завести и восторга сообщила Лиська. — Ух, и везучая же ты! А ну, давай, на третий раз! На третий раз Марька снова нащупала железяку. Схватилась за холодный металл, а там ключик, как от шкатулки с бусами бывает. Маленький, да резной, любо дорого смотреть. Подружки-затейницы, кажется, всю мелочевку из дома в горшок потолкали. — Ну а это к чему? Вы вообще откуда такой взяли? — удивилась Марька, рассматривая улов. — Да на улице сегодня нашли. На дороге просто валялся. Подобрали! — Так как же? А может кто искать станет? Может, он нужен кому? — Глупая, — рассмеялась Зонька. — Кому надо и так поспрашивать может. А иначе его бы снегом запорошило. — И то верно, — согласилась с подругами Марька. — Верно, верно! А ты на всякий случай приданное готовь, глядишь, и жених скоро подоспеет! Заулыбалась Марька. Тепло на душе стало. Может, и ничего страшного, что не пригляделся ей до сих пор никто. Так ведь на их деревне весь мир не закончился. Успеет она свою судьбу встретить. Даже вон, может быть, в город подастся, как Ивашко. Учиться станет. Там и встретит свою половинку. Хотя нет, мамку оставлять жалко. С тоски захворает ещё, мало ли… Пока Марька рассматривала ключик, подружки уже вовсю дальше гадать спешили. Теперь свечи жгли, на студеную воду воск лили, над каждым жёлтым комочком свои головы склоняли да разглядывали, что причудится. Долго развлекались, да за временем не глядели. Как только ошалелая кукушка вывалилась из часов и гаркнула двенадцать раз, Зонька и Лиська переполошились — домой пора. Родитель у девок строгий. Ослушаешься, и в следующий раз вообще никуда не отпросишься. Расцеловались, погрустили, пошутили над своими гаданиями, да разошлись. Близняшки домой пошли, кутаясь в тёплые тулупы и кружевные праздничные шали, прячась от приставучего мороза. А Марька и Анка в доме остались. Ташку ждать от соседки. Она сегодня за старшую. Батька и мамка у Анки в гости в соседнее село подрались, оттого и воля девкам на Рождество. Хоть всю ночь гадай! Только ушли подружки, и девки сразу притихли. Вдвоём-то уже и не так весело будет, а боязно. И Ташки все нет и нет. Сели они за стол, взвару ароматного по кружкам разлили и давай сплетничать, да делами своими сердечными делиться. — Переживаешь? — доверчиво спросила Анка. — Ещё бы? Думаешь, Лиська и Зенька зря смеются? У них-то женихи под приглядом. Счетовода сын и мельника племянник уж год как на каждом углу кричат, что в невесты себе их выбрали. Вот снимут хлеб с полей в этом году, наступит Покров, и свататься к нашим подружкам поедут. А я что? Нет мне лЮбого по сердцу. И я никому не мила. — Не переживай, Марка. Молоды мы ещё. — Это ты сейчас так судишь. А я тебя почти на год старше. В девках засидеться хитрое ли дело? А потом уже не до выбора. Кинешься как миленькая, на любого рябого да рыжего. — Спасибо, — скривилась Анка, — мне твоего братца рыжего хватило. Всю душу вытрепал. Мало того, что Ташку по углам обжимал, так теперь на меня глаз положил. — Ивашко сердцем буйный, так мамка говорит. Да ты не обращай на него внимания. Он в городе теперь. Сейчас здесь недельку побудет и снова уедет. Давай лучше за ворота валенок к нем, а? Может кто подберёт да имя скажет? — П-ф-ф, — прыснула со смеху Анка, — ну кто подберёт ночью-то? С колядой к утру народ пойдёт, а сейчас разве что дед Михей с ружьём по улицам ходит. — Да хоть бы и дед Михей, — рассмеялась в ответ Марька. — Чем тебе не имечко? Тебя ж за него замуж не отдают! — Эх, — мечтательно выдала Анка, — вот бы наоборот, чтобы улетел валенок, а поймал его сразу суженный. Ну, как венок на Ивана-Купала! Вот бы здорово было, а? В сенцах раздался шум и цоканье сапог. — Ташка пришла, — всполошилась Анка, заслышав шаги сестры. И тут же дверь в дом распахнулась, выпуская красивую высокую Ташку. Девки, замерев от восхищения, смотрели, как снимает она расшитое маками шерстяной пальто и снимает подбитые мехом красивые сапожки, — все подарок от отца и матери к совершеннолетию. — Ну, отомрите уже, кукушки, — усмехнулась Ташка, поправляя косу. — Взвару лучше налейте! Что-то тихо у вас и скучно! — Так Лиська и Зенька ушли. А мы вот сидим, щебечем. — Валенки хоть кидали? — улыбнулась по-доброму Ташка, присаживаясь за стол и принимая от младшей сестры отвар из душистых трав и ягод. — Нет ещё, — вздохнула Марька. — Только собираемся. — А чего ждать-то? — подмигнула Ташка. — Так до старости собираться будете! Допиваем и вперёд! Женихи ждать не будут! Ивашко любил балаболить. А приняв на грудь три раза по полкружечки и вовсе меры в пустобрехстве своём не видеть. Костюшко, подперев щеку рукой, терпеливо слушал, а друг, махая руками во все стороны, пространно рассказывал деревенские байки, умело приплетая в них свои геройские подвиги. Потому, когда скрипнул дверь, и в дом тихонько вошла Ивашкина мать, гость приосанился, а сын даже и не заметил перемен. Тётка Себеря, худая и высокая, но с особенно добрым и по-своему красивым лицом, тихонько подкралась сзади и положила руки на широкие плечи Ивашки. — Вот оно, счастье-то, откуда не ждали! Мужик в доме завёлся настоящий! Баня стынет, а хозяин все горячее и горячее! Ивашко, ты ли это? — усмехнулась она, рассматривая растерянное лицо сына. — Мам, а ты чего так рано? — выдал он, а потом поправился: — Я в баню дров предложил. И картошки для тебя приберег. Садись, ужинай. — Спасибо, сын, — потрепала она его по рыжим в храм. — Накормили меня, слава богу. А рано, потому как наконец подмога мне с города пришла. Зооведа нового прислали работать. Молодой, но толковый. Вот, вместе роды приняли, я ушла, а он следить остался. Так что теперь можно не переживать. Если вдруг слягу, есть кому заменить. — Мам, ну что ты сразу… — Эх, Ивашко. Годы ведь не стоят на месте. Дед Стужий уже мне в волосы и серебра насыпал. Да и кости мои ох как крутит, когда он по двору околачивается. Так что вовремя все. Ещё бы вот тебя женить, да Марьку замуж отдать, чтобы душа не болела за вас. Что-то оба вы у меня невлюбчивые. — Время не пришло, значит, — буркнул Ивашко, опуская глаза. Стыдно ему было перед мамкой за шашни с Ташкой, но пересилить себя не мог. Хороша девка. Жаль, что ей он не люб. Понятное дело, младше. Она небось на статных мужиков заглядывается, а он едва ей в плечо дышит. Понятно, что наигралась, да забыла. Но и он тоже виду не покажет. Мало ли, кого он в траве обжимал. Ташкой больше, Ташкой меньше… — Идите-ка вы, голубчики, прогуляйтесь, а то, смотрю, совсем захмелели. А я пока в баню схожу, да потом вам постель приготовлю и волосы высушу. Не гоже мне, старухе, перед вами с распущенными косами ходить. Идите, идите, прогуляйтесь… Тётка Себеря по-доброму вытолкала из дома захмелевших парней, укуталась в мужнин тулуп, прихватила вихотку да горшочек со свежесваренным мылом и в баню ушла. Рождество, конечно, да и ночь уже, но не спать же грязной. Приметы приметами, а грязным телом спать ещё больший грех. — Что-то боюсь я по темноте, — протянула жалобно Анка. Полночь уже миновала, да и холодно на улице. — Пошли, — дернула сестру за косу Ташка. — Одна радость, помечтать о суженном. — Ну так и мечтай себе дома в тепле, — вскинулась Анка. — Какая разница тебе, где об своём Ивашке мечтать? — А ну, цыц! — разгневалась Ташка. — Просила же тебя не вспоминать о нем! — Девочки, ну не ссорьтесь. Знаю, что брат мой баламут тот еще, но он добрый.